И конечно же, я никогда не... «Ищи меня в России»

И конечно же, я никогда не забуду тебя, Джонни. За последнее время я ни разу не упомянула здесь твое имя, но, поверь мне, никогда и не забывала тебя. Никогда. Ни на минуту, ни на секунду даже… Как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь – а я очень надеюсь, что она сложится все же не слишком плохо, – в моем сердце навсегда останется нетронутый, потаенный крохотный уголок, где будешь жить ты, Джон. Только ты… Сохранишь ли и ты – и надолго ли? – в своем сердце память обо мне?

Теперь я точно знаю, Джонни, – мы никогда больше не встретимся и не увидимся с тобой, никогда… Ты не сумеешь, даже если и захочешь, разыскать меня, ведь это только принято говорить, что мир тесен. Он так огромен, а людской океан так безбрежен, что две человеческие жизни в нем – как две затерявшиеся в водовороте судеб крохотные песчинки… Мы не увидимся больше с тобой, но я хочу, я очень хочу, Джон, чтобы ты был счастлив в жизни, и мне немножко грустно, горько и больно сознавать, что это счастье сложится у тебя не со мной… К сожалению, у меня ничего не осталось на память о тебе. Тот патефон, что ты подарил мне прошлогодним октябрьским вечером, который я намеревалась взять с собой, в дорогу, Шмидт вышвырнул с воза еще там, в Грозз-Кребсе, а твой последний подарок – губную гармошку-двухрядку – я в первый же день нашего освобождения отдала русскому солдату, кстати, твоему российскому тезке – Ивану.

Так уж получилось. Прости.

У меня нет твоей фотографии, Джон. А у тебя – нет моей. Как жаль! Грустно и обидно знать, что постепенно безжалостное время сотрет и в твоей, и в моей памяти знакомые, дорогие сердцу черты, и останутся лишь только одни воспоминания. Как жаль…

Близится рассвет. За окном – синий полумрак. В неясной, печальной мгле проплывают то слабые очертания деревьев, то редкие силуэты полуразрушенных либо вконец разрушенных строений, то задранный в темное еще небо колодезный журавль, то одинокая покосившаяся хата с тускло мерцающим огоньком в окне, и еще опустошенные, побитые беспощадной войной поля, поля, поля – без конца и без края… Милая моя Россия. Бедная моя Россия. Несчастная моя Россия. Вечно любимая моя Россия…

Пыльная лампочка под потолком почему-то принялась мигать – то разгорится вдруг ярко, то словно бы совсем гаснет. Устала от моей писанины? Подаренный мне паном Тадеушем карандаш тоже, видно, притомился – весь истончился, не хочет больше служить мне. Да и тетрадь, кстати, уже заканчивается. Моя последняя тетрадь…

Итак, я еду домой. «В Россию, в Россию, в Россию!» – стучат, погромыхивая на стыках рельсов, колеса. «В Россию, в Россию, в Россию!» – поет, и ликует, и грустит, и радуется мое сердце. Здравствуй же, моя светлая Родина! Моя самая любимая, самая желанная, самая прекрасная на свете, Российская земля – здравствуй.