Книга несчастных случаев

5. Единственное условие

Вот дом:

Каменный сельский особняк в колониальном стиле, чьи старые кости воздвигнуты в конце восемнадцатого века. Высокое здание с узкими плечами, оно отбрасывает необычайно густую тень, когда солнце всходит позади него. Дверь красная. Козырек над ней зеленовато-голубой. Однако и та и другая краска давно выцвела и шелушилась, подобно струпьям на теле прокаженного. Плитки, которыми вымощена дорожка, потрескались и раскололись, и растущая в трещинах трава сделала их еще шире. На окнах висела паутина, как старая, так и новая. Крытая шифером крыша находилась в ужасном состоянии, многие листы лопнули и оторвались. С электрических проводов свисала глициния, а ядовитый плющ и дикий виноград с пятипалыми листьями заползли на стены, словно стремясь затащить дом под землю. Природа хотела забрать его себе.

Точно так же как деревья зловеще нависали над домом, сам дом, казалось, зловеще нависал над Нейтом. Какое-то головокружительное мгновение ему казалось, будто красная входная дверь распахнется настежь и дом подастся вперед, а дверной проем превратится в раскрытый рот. Который поглотит и проглотит его. От дома веяло смрадным запахом и кошмарными снами.

Нейт разглядывал дом своего детства, который не видел много лет, и вдруг позади послышался шум двигателя и шорох камней под колесами.

Поверенный Рикерт проехал по длинной дорожке, вымощенной растрескавшимся асфальтом, на десятилетнем «БМВ» – и Нейт обрадовался тому, что его появление оторвало его от тягостных размышлений. Рикерт поставил свою машину рядом с маленькой «Хондой», которая, как предположил Нейт, принадлежала сиделке из хосписа.

Выскочив из машины, юрист бодрым шагом подошел к Нейту, прижимая к груди коричневую папку.

– Добрый день, мистер Грейвз, – сказал он.

– Здравствуйте, Рикерт, – ответил Нейт.

– Ваше единственное условие удовлетворено.

– Он сейчас здесь?

Рикерт невозмутимо кивнул. «Он тоже терпеть не мог моего отца», – сообразил Нейт. Что было весьма кстати: отец просто ненавидел всех юристов.

Сунув руку в карман, Нейт достал потрепанную долларовую бумажку. Такую мог бы выдать на сдачу автомат, торгующий чипсами.

Поверенный взял купюру. Протянул Нейту конверт. Заглянув внутрь, Нейт увидел пачку бумаг – все необходимые документы он подписал несколько дней назад, на следующий день после того, как Оливер сказал, что хочет переехать, – а также договор и связку ключей.

В этот самый момент дверь дома открылась и появилась сиделка – широкоплечая женщина с добрыми глазами, шлемом темно-русых волос и печальным выражением на лице.

– Нейтан Грейвз? – спросила она.

Нейт кивнул и тотчас же довольно резко поправил:

– Нейт. Никогда не был Нейтаном.

– Здравствуйте, Нейт, я Мэри Бассет, – сказала сиделка, взяв его руку и задержав ее в своей. – Сиделка из хосписа. Сочувствую вашей утрате.

– Не надо. Я здесь позлорадствовать, а не скорбеть.

Мелькнувшая в глазах у сиделки искорка сообщила Нейту, что она его прекрасно понимает. Ему захотелось узнать, в какой ад вверг ее отец в последнюю неделю своей жизни.

«Руины, которые старый хрыч оставлял за собой повсюду…»

– Он там?

– Да. В спальне на втором этаже.

– В таком случае я хочу на него посмотреть.

* * *

Это и было единственное условие, поставленное Нейтом: три дня назад он сказал Рикерту по телефону, что принимает предложение о покупке дома за один доллар, если ему позволят спокойно, одному «осмотреться» в доме после того, как отец умрет, но до того, как заберут тело.

Его отец через поверенного согласился на это условие.

И вот теперь Нейт был здесь. Смотрел на тело отца.

За время службы в полиции Филадельфии ему приходилось видеть трупы – один раз небывалый летний зной погубил пожилую женщину, превратив ее в раздутое, липкое месиво, покрытое волдырями, сочащимися гноем. В другой раз суровая зима лишила жизни бездомного, заморозив его насмерть у мусорного контейнера. Все те, кого видел Нейт, не были жертвами умышленных убийств – передозировки, аварии и, самое страшное, три тела, найденные после пожара в ночном клубе. То, что было справедливо во всех тех случаях, было справедливо и здесь: у мертвеца нет души. Исчезало что-то очень важное. И это что-то превращало живое существо в восковую бутафорию.

Дряблая стариковская кожа свисала складками с согбенного скелета, желтая и сморщенная, похожая на страницы промокшей Библии. Глаза остекленели, рот вытянулся в тонкую линию, губы превратились в двух мерзких дождевых червей, милующихся друг с другом.

Это был не отец. Уже не он. Просто манекен.

Нейт ожидал, что, когда снова увидит отца, ощутит негодование, которое уступит место ярости, подступающей лавой к горлу, реву огненной магмы, сдержать которую невозможно.

Он надеялся, что испытает радость, подобно маленькому ребенку, которому сказали, что чудовища в чулане больше нет – более того, не осталось вообще никаких чудовищ, все они обезглавлены, и отныне будут только воздушные шарики и катание на карусели.

Он боялся, что испытает печаль, – что, когда увидит отца в этот последний раз, в нем откроется что-то глубоко погребенное, резервуар печали при виде мертвого старика. Станет грустно оттого, что у него не было детства, которое должно было быть. Грустно от попыток понять, что сделало его отца тем человеком, каким он стал.

Вместо этого Нейт ощутил лишь пустоту. Чистая доска, с которой стерли все надписи, оставив лишь влажную блестящую черную поверхность.

И все-таки кое-что он почувствовал: то, что в этой комнате он чужой. Отец никогда не пускал его сюда. Об этом даже не было речи. Однажды Нейт тайком заглянул и посмотрел, что к чему, надеясь, что его не поймают, но отец каким-то образом проведал. Он всегда все узнавал. Наверное, молекулы в комнате сместились.

(Для Нейта все кончилось плохо. Синяки не сходили несколько недель.)

Ему стало не по себе. Как будто он снова попался. Но Нейт не поддался этому чувству. Не убежал, хотя очень хотел.

Комната изменилась. Беспорядка в ней стало больше, она превратилась в царство старьевщика: на комоде пачки журналов про оружие, кипы грязной одежды, в углу пара неработающих мышеловок (никаких мышей нет), стопка грязных тарелок на ночном столике рядом с поддельными часами «Ролекс» и древним стрелочным будильником с двумя металлическими чашками сверху. Когда Нейт жил здесь, комната так не выглядела – мать поддерживала в ней идеальную чистоту. Именно она приводила все молекулы в порядок, сохраняла их в порядке, и все ради удовольствия старого мерзавца.

Также Нейт ожидал найти здесь отцовское оружие: пистолет 45-го калибра в бельевом ящике, помповое ружье под кроватью, двухзарядный короткоствольный пистолет в шкафу в коробке из-под обуви. И если оно лежало там, то было заряжено. Отец страдал манией преследования. Утверждал, что рано или поздно его попытаются обокрасть – что-то из арсенала необоснованных расистских страхов вроде выстроившихся в темном лесу за домом в очередь негров или только выстраивающихся мексиканцев, вознамерившихся похитить у него поддельные часы. «Король должен защищать свой замок», – повторял отец. Но он не был королем. А это никакой не замок.

Но одно все же удивило Нейта.

Отец не прикончил себя.

У него это был пунктик. «Если заболею, серьезно заболею, приставлю себе к подбородку ружье. Уйду на своих условиях». Это он сказал своему сыну, когда тому было… сколько? Двенадцать? Кто говорит такие вещи двенадцатилетнему мальчишке?

– Трус! – сказал Нейт, не ожидая ответа.

Отец тем не менее ответил.

Его тело напряглось, жизнь внезапно вернулась в члены. Труп выгнул спину, глаза раскрылись, нижняя челюсть отвалилась, раскрылась широко, еще шире, с хрустом, лицо быстро превратилось в маску бесконечного страдания. Отец вздохнул – словно сквозняк со свистом ворвался в разбитое окно, затем последовала безумная вспышка света…

– Господи… – пробормотал Нейт, пятясь от кровати.

И тут он увидел своего отца – другую версию отца, стоящую в углу комнаты. Невозможно, но так оно и было: один отец лежал на кровати, второй сторожил угол спальни. Тот, что в углу, был в облепленных засохшей грязью джинсах и грязной футболке и держал громоздкий пистолет армейского образца в левой руке, не в той руке. Он смотрел прямо на Нейта – таращился на него, а может быть, сквозь него. Нейт не мог понять, а тем временем труп отца на кровати напрягался и выгибался все сильнее, пронзительное свистящее дыхание становилось все громче и громче, выходя за пределы возможного.

– Нейтан? – спросила отцовская версия в углу голосом таким сиплым, что он был похож на жужжание потайного осиного гнезда в стене.

Дверь в спальню распахнулась, и в комнату торопливо вошла сиделка. Тело на кровати расслабилось и обмякло. Нейт заморгал – явление в углу, второй Карл Грейвз, исчезло.

– В чем дело? – спросила сиделка.

– Я…

Но Нейт не смог ответить. Отстранив сиделку, он быстро спустился по узкой лестнице, пересек ненавистный дом и выбежал на улицу.

На глазах у Рикерта его вырвало на заросшую сорняками клумбу.

* * *

– Это называется посмертная миоклония, – сказала Мэри Бассет.

Нейт сидел на бампере своего старенького «Чероки». Во рту у него стоял кислый вкус рвоты, сердце по-прежнему выбивало барабанную дробь по грудине.

Сиделка стояла, скрестив руки на груди.

– Иногда после прекращения жизненных процессов в теле происходит спазм или судороги, что может сопровождаться выдохом. Звук… жуткий. Впервые я услышала его в медицинском училище, когда первый раз реанимировала больного, и до сих пор не могу этого забыть.

Рикерт стоял поблизости, с отрешенным любопытством слушая разговор.

– Но отец ведь умер, правильно? – выдохнул Нейт. – Как давно?

– Час назад.

– Эти судороги могут произойти через такой большой срок после… – Он решил воспользоваться эвфемизмом сиделки: – «Прекращения жизненных процессов»?

Та пожала плечами:

– На моем опыте такого не случалось, но биология – штука непостижимая.

– Но это еще не все, – продолжал Нейт. – Я видел его, отца, стоящего в углу. Его, но в то же время не его. Что-то вроде призрака.

Лицо Мэри стало печальным, сочувствующим.

– В таких видениях нет ничего необычного. Вы испытали значительный стресс. Если вам будет легче думать, что вы видели душу отца, пусть будет так. Если вы предпочитаете считать, что это была галлюцинация, тоже хорошо. – Она попыталась улыбнуться. – Тут неправильных ответов нет и не может быть.

– Ладно, – кивнул Нейт. «Просто галлюцинация», – подумал он. – Спасибо.

Сиделка повернулась к юристу:

– Я выбросила все лекарства и подготовила свидетельство о смерти. Если хотите, могу связаться с похоронной службой.

– Будьте добры, – сказал Рикерт.

Мэри Бассет еще раз выразила Нейту сочувствие, попрощалась с ним и уехала.

– Будете на похоронах? – спросил поверенный.

– Для меня похороны уже состоялись.

– Хорошо. Я займусь делом о наследстве. Да, если вам интересно, у завещания нет распорядителя.

– Мне неинтересно.

Какое-то время Рикерт просто стоял, молчаливый, словно деревья в этот жаркий безветренный августовский день.

– Как вы собираетесь поступить с домом? – наконец спросил он. – Продать его и заплатить налог с прибыли? У вас все равно кое-что останется.

– Я пригласил клининговую компанию. Она наведет здесь порядок, продаст все, что не вделано намертво. А через неделю после этого… – Нейт не мог поверить в то, что действительно произнес следующие слова: – Наша семья переедет сюда.

– Я удивлен.

– А уж я-то как удивлен, мистер Рикерт! Уж я-то как удивлен!