слишком поздно для «прости»

23:24

– В руках бы подержать такие деньги! – белокурая красавица, то ли Моника, то ли Джессика, всплеснула руками, и облака белой пены тут же разлетелись по кафелю в теплом сиянии свечей. Нет, что не говори, если в теле женщины – искра, с ней не только в одной ванне, в одном котле сидеть – сплошное удовольствие. Во всяком случае, для Коннора Риверы, отмокавшего сейчас с блондинкой в ароматной воде, не было приятнее досуга, чем любоваться обнажёнными формами в задорных брызгах. Прав был портье, девчонки у них действительно высший класс, не сравнить с благотворительными барышнями, от которых нет-нет, да подцепишь ожидание вечной любви после первой же пьяной ночи. Платный сервис мудрее: и вечность делит строго по тарифу, и в постели выкладка – как у солдат на поле боя. За отдельную плату могут даже выслушать, а для Коннора эта опция была одной из главных. Врал он всегда с душой, Мюнхгаузен бы позавидовал; вот и сейчас, осоловело глядя в наливную молочную грудь (пьян был настолько, что держать голову и складывать звуки в слова уже не мог, а успокаиваться ещё не хотел), плёл цветастую историю о жизни «большого папочки» в большом городе, о плотном графике и прибыльных сделках, о том, что королевский люкс в «Astor» – пустяк, ночлежка для человека его масштабов. "Утром надо быть в Чикаго, вести опасные дела. Потом Лос-Анджелес, Лас-Вегас, Вашингтон. Вернусь к тебе не раньше Рождества, дам подержать заветный миллион. Недельный заработок, детка, не стоит делать из мухи слона." Дурой «детка», конечно, не была – сколько видела их, любителей спустить шальной куш за одну ночь, – но на восхищение не скупилась, и рубец над бровью помятого миллионера разглядывала с участием. Знала, как важно большому мальчишке, вот так, лёжа в горячей ванне с бокалом виски в одной руке и зажжённой сигарой в другой, ощутить разом всё, о чем он мечтал когда-то, ворочаясь на объеденном крысами матрасе. Вот только не был Ривера ни везучим гангстером, ни гулякой, схватившим джек-пот в самом дорогом казино Нью-Йорка. Да и то, что Моника принимала за пижонскую надменность, на самом деле было страшным, глубочайшим разочарованием в богатой жизни. Неожиданно для себя-самого Коннор быстро осознал, насколько неуместен в лакированных интерьерах отеля. Даже вещи сбросил у входа; всё думал, раздастся стук в дверь, его выволокут из номера как блохастого кота, и утопят в ведре, чтобы не шнырял по территории серьёзных парней. А уж если прибавить ко всему тягучую боль в простреленном плече, да чугуном налитый череп (каждый вдох – как выбор между тошнотой и обмороком), причин получать удовольствие в здешних стенах окажется не так уж и много. Потому-то он и пил, забираясь в алкогольный наркоз как в спасение от боли и памяти. Вторая бутылка не обжигающего уже пойла оказалась полна милосердия: заметно потушила грохот выстрелов в ушах, и виды смятого железа с человеком вместо начинки поменяла на нежные, любимые образы. Вот мама сжимает толстый свёрток с деньгами в сморщенных от стирки пальцах (никогда не видела больше сотни баксов разом, вот и не верит бумаге в своих руках). В полумраке тесных комнат глаза её теплеют, медленно, тягуче становятся из карих зелёными, полными слёз глазами любимой. Склонившись над ним, она нянчит как ребёнка его разбитую голову, и всё твердит, что граммофон – слишком дорогой подарок (глупенькая, никогда не разбиралась в роскоши: сорванному ирису могла радоваться больше, чем нитке жемчуга). А губы её пахнут морем и вишней, и еле заметные веснушки всё также, как в детстве, рассыпаны вокруг носа созвездиями летней ночи… Она заговаривает его от страхов и жгучей тоски, она умеет плести эту потаённую магию своим тихим небесным голосом.

– милый, пойдём в кроватку? Я тебя уложу…

Голос оказался не тем, чужим; льнущие, неискренние руки поползли по голым плечам. Пришлось открывать глаза и падать в реальность как в мусорный бак: остывшая ванна, потухшие свечи, пустые окошки взгляда Джессики. Идеальная обстановка, чтобы уложиться, но уложиться непременно самому. Выплюнув потухшую сигару (всего лишь скрученный комок травы, не больше. К тому же, слишком толстый и крепкий: не продохнуть), Ривера поднялся из пены как греческий молодой бог и, невзирая на качку в сотню баллов, двинулся к роскошному балдахину в соседнюю комнату. Огромные вазы, античные скульптуры, обилие красного дерева и жёлтого золота – всё кружилось в калейдоскопе красок, мешало идти. Даже аквариум (придумают же) неожиданно бросился под шальную руку: видимо, хотел покончить с собой на радость измученным рыбам. Не удалось – Коннор добрался до цели без ущерба для опустевшего кошелька, рванул покрывало с кровати (пикадор, дикий самец, это должно возбуждать), и гордо рухнул поперёк матраса в долгожданную, освобождающую темноту. А через несколько часов, ближе к трём пополуночи, в дверь постучали.

Не сказать, что ночной гость стал неожиданностью. Даже во сне Ривера ощущал напряжение мышц, готовых к драке; потому и вынырнул из густого похмельного морока, стоило девушке осторожно соскользнуть с постели и двинуться открывать дверь. Удивительно, но страха в себе не обнаружил. Только возникла в тяжелой, гудящей голове глупая мысль о "кольте", оставленном в пиджаке у двери (не стоит обманывать себя, Коннор. Ребята – профессионалы, разговор с ними – как удар молнии, «мама» сказать не успеешь, не то, что нажать на курок). Впрочем, застывший на пороге мужчина (огромные плечи, дорогой костюм, идеальный пробор по центру квадатной головы) не спешил будить соседей очередью "браунинга". С небрежностью старого знакомого он кивнул обнажённой Венере, мимолётно повёл плечом, и в женской ладони как по волшебству появилась пара хрустящих купюр.

– Вам пора, мисс.

Когда через секунду девчонка, лихо обернувшись в покрывало, выскочила в коридор, Коннор ясно понял, что его тело вынесут отсюда в балдахине – других оберточных материалов в номере не осталось. Как не осталось и иного выбора, кроме как собрать остатки мужества в дребезжащую черепную коробку, и принять смерть достойно. Ривера подтянулся к деревянному изголовью, приспособил между ног подушку в качестве фигового листка и проскрежетал гортанью грозное: «Вы ошиблись номером».

– Боюсь, это Вы ошиблись, мистер Ривера, – мужчина галантно улыбнулся, шагнул в полумрак люкса и, не забыв беззвучно прикрыть дверь, провёл ладонью по выключателю. В глаза плеснуло горящей смолой. То, что происходило после, было скорее похоже на творение великого Чаплина, нежели на визит убийцы. Ночной гость не стал доставать из кобуры пистолет, не бросил в Риверу нож, даже не примерил к руке остов тяжёлой латунной лампы у входа. Он был вежлив как мажордом и ловок как иллюзионист. Молча, не обращая внимания на Коннора, прошёл по комнате к тяжёлым портьерам, поднял нижнюю раму окна (в комнату тут же рванул морозный осенний воздух), и со спокойствием сенбернара приступил к работе. Массивное кресло с лихо заломленной спинкой быстро переместилось в угол напротив кровати, рядом встал миниатюрный столик с фруктовой вазой (ужин в номер был настолько обильным, что до десерта так и не добрались), наконец, финальным штрихом стал уютный желток торшера, дополнивший декорации к вечеру в стиле "романтик". Как только верхнее освещение было погашено, ночной гость слился с полутенью у дальней стены – расслабленная поза хозяина замка, спокойствие нечитаемой мимики, очевидное ожидание дорогого гостя. Не лучшая атмосфера, чтобы сыпать неуместными вопросами. Потому Ривера и молчал, судорожно просчитывая шансы добраться до пистолета. До фатального прыжка не хватило секунды. Один короткий миг, и голое тело Коннора оказалось бы распластанным у кровати с лужицей крови под виском. Но Всевышний добр к убогим. Прежде, чем разжать пружиной сбитые мускулы, Коннор услышал по ту сторону стены звонок лифта, и то, как мягкая поступь двинулась по коридору, утопая в густом ворсе иранских ковров.

– Бонасэра, Коннор… – он вошёл еле слышно, немного сутулясь, будто старый лис на обходе знакомого курятника, погрузился в кресло устало и как-то по-стариковски грузно, но Риверу было не обмануть: слишком остро горели угли, заменявшие гостю глаза, слишком твёрдо звучал тихий, с хрипотцой голос.