Белые и синие

XXV. ЕГЕРЬ ФАЛУ И КАПРАЛ ФАРО

В эту минуту дверь распахнулась и появился егерь Фалу, которого вели двое его товарищей.

– Простите, капитан, – обратился к Аббатуччи один из двух солдат, которые привели Фалу, – вы ведь сказали, что хотите его видеть, не так ли?

– Безусловно, я сказал, что хочу его видеть!

– Вот как! Это правда? – спросил солдат.

– Надо думать, что так, раз сам капитан об этом говорит.

– Представьте себе, что он не хотел идти; мы привели его силой, вот так!

– Отчего ты не хотел идти? – спросил Аббатуччи.

– Эх, мой капитан, я понимал, что снова мне будут говорить глупости.

– Как это будут говорить глупости?

– Послушайте, – сказал егерь, – я прошу рассудить нас, мой генерал.

– Я слушаю тебя, Фалу.

– Вот как! Вы знаете мое имя, – спросил он и обернулся к своим товарищам. – Эй! Даже генерал знает мое имя!

– Я сказал тебе, что слушаю; ну же! – продолжал генерал.

– Итак, мой генерал, вот в чем дело: мы наступали, не так ли?

– Да.

– Моя лошадь отскакивает, чтобы не наступить на раненого; эти животные очень умны, как вы знаете.

– Да, я это знаю.

– Особенно моя… Я сталкиваюсь лицом к лицу с эмигрантом; ах! с красивым, совсем молодым парнем двадцати двух лет от силы; он наносит мне удар по голове, и я отражаю удар из первой позиции, не так ли?

– Разумеется!

– И отвечаю колющим ударом; ничего другого не остается, не так ли?

– Ничего другого.

– Не нужно быть судьей, чтобы догадаться: он падает, этот «бывший», проглотив более шести дюймов клинка.

– В самом деле, это больше чем следовало.

– Конечно, мой генерал, – оживился Фалу, предвкушая шутку, которую собирался сказать, – чувство меры иногда изменяет нам.

– Я ни в чем не упрекаю тебя, Фалу.

– Стало быть, он падает; я вижу превосходную лошадь, лишившуюся хозяина, и беру ее под уздцы; тут же я вижу капитана, оставшегося без лошади, и говорю себе: «Вот то, что нужно капитану». Я бросаюсь к нему: он отбивается от пяти-шести аристократов, мечется, как черт перед заутреней; убиваю одного, поражаю другого. «Давайте, капитан, – кричу я ему, – садитесь!» Как только его нога попала в стремя, он живо вскочил в седло, и все было кончено, так-то!

– Нет, не все было кончено, ведь ты не можешь подарить мне коня.

– Почему же я не могу подарить вам коня? Неужто вы слишком горды, чтобы принять его от меня?

– Нет, и в подтверждение этого, голубчик, если ты хочешь удостоить меня рукопожатием…

– Это вы мне окажете честь, мой капитан, – сказал Фалу, приближаясь к Аббатуччи.

Офицер и солдат пожали друг другу руки.

– Мы в расчете, – сказал Фалу, – и все же мне следовало бы дать вам сдачи… но нет мелочи, мой капитан.

– Не беда, ты рисковал жизнью ради меня и…

– Рисковал жизнью ради вас? – вскричал Фалу. – А то как же! Я защищал себя, вот и все; хотите поглядеть, как он дрался, этот «бывший»? Глядите!

Фалу достал свою саблю и показал клинок, зазубренный на протяжении двух сантиметров.

– Дрался как черт, уверяю вас! К тому же это не последняя наша встреча; вы вернете мне долг при первом удобном случае, мой капитан, но чтобы я, Фалу, продавал вам коня? Ни за что!

Фалу уже направился к двери, но генерал тоже окликнул его:

– Подойди сюда, храбрец!

Фалу обернулся, вздрогнул от волнения и, подойдя к генералу, отдал ему честь.

– Ты из Франш-Конте? – спросил Пишегрю.

– Отчасти, генерал.

– Из какой части Франш-Конте?

– Из Буссьера.

– У тебя есть родня?

– Старуха-мать, вы это имеете в виду?

– Да… Чем же занимается твоя старая мать?

– Ба! Бедная славная женщина шьет мне рубашки и вяжет чулки.

– На что же она живет?

– На то, что я ей посылаю, но, поскольку Республика обнищала и мне не платят жалованье уже пять месяцев, она, должно быть, бедствует; к счастью, говорят, что скоро с нами рассчитаются благодаря фургону принца де Конде. Принц – молодец! Моя мать будет благословлять его!

– Как! Твоя мать будет благословлять врага Франции?!

– Что она в этом смыслит! Добрый Бог увидит, что она несет чушь.

– Значит, ты отправишь ей свое жалованье?

– О! Я оставлю себе малость, чтобы промочить горло.

– Оставь себе все.

– А как же старуха?

– Я позабочусь о ней.

– Мой генерал, – сказал Фалу, – качая головой, – это непонятно.

– Покажи свою саблю.

Фалу расстегнул портупею и подал свое оружие Пишегрю.

– О, – воскликнул Фалу, – у нее плачевный вид!

– Значит, – промолвил генерал, вынимая саблю из ножен, – она свое отслужила; возьми мою.

С этими словами Пишегрю отстегнул свою саблю и вручил ее Фалу.

– Но, генерал, – сказал егерь, – что же прикажете делать с ней?

– Будешь отражать удары из первой позиции и отвечать колющими ударами.

– Я никогда не посмею пустить ее в ход.

– Значит, у тебя ее отнимут.

– У меня! Едва ли, только через мой труп!

Он поднес рукоятку сабли к губам и поцеловал ее.

– Хорошо; когда почетное оружие, которое я закажу для тебя, прибудет, ты мне ее вернешь.

– Гм! – сказал Фалу, – я предпочел бы также оставить вашу, если вы ею не дорожите, мой генерал.

– Ладно, оставь ее себе, зверь, и брось эти церемонии.

– Друзья! – вскричал Фалу, выбегая из комнаты, – генерал назвал меня зверем! Он подарил мне свою саблю! Да здравствует Республика!

– Ладно, ладно, – послышался чей-то голос в коридоре, – это еще не дает тебе право сбивать с ног друзей, особенно если они явились к генералу в качестве послов.

– Ох! – воскликнул Пишегрю, – что все это значит? Ступай, Шарль, встречай господ послов.

Придя в восторг от того, что ему также дали роль в разыгрывавшемся представлении, Шарль бросился к двери и почти тотчас же вернулся.

– Генерал, – доложил он, – это делегаты эндрского батальона, которые пришли от имени своих товарищей во главе с капралом Фаро.

– Что еще за капрал Фаро?

– Тот, что сражался с волками прошлой ночью.

– Но прошлой ночью он был простым солдатом!

– Ну а теперь, генерал, он стал капралом; правда, у него бумажные нашивки!

– Бумажные нашивки? – воскликнул генерал, нахмурившись.

– Право, я не знаю, – сказал Шарль.

– Пригласи граждан посланцев эндрского батальона. Двое солдат вошли в комнату вслед за Фаро, у которого были бумажные нашивки на рукавах.

– Что это значит? – спросил Пишегрю.

– Мой генерал, – сказал Фаро, поднося руку к киверу, – это делегаты эндрского батальона.

– А! – сказал Пишегрю, – они явились поблагодарить меня от имени батальона за денежное вознаграждение, которое я приказал им выдать…

– Наоборот, генерал, они пришли, чтобы отказаться от него!

– Отказаться! Почему? – спросил Пишегрю.

– Еще бы, мой генерал! – ответил Фаро, дергая шеей характерным, только ему присущим движением, – они говорят, что сражаются ради славы, ради величия Республики, ради защиты прав человека, вот и все! Насчет того, как сии сражались, они говорят, что сделали не больше своих товарищей и, следовательно, не должны иметь больше, чем они. Так, они слышали, – продолжал Фаро, снова дергая шеей (это движение выражало и радостные, и печальные чувства, которые он испытывал), – они слышали, что нужно лишь явиться к гражданину Эстеву, чтобы им выплатили жалованье сполна, – в это они, впрочем, не в силах поверить; если эта невероятная новость не выдумка, генерал, этого им достаточно.

– Значит, – сказал Пишегрю, – они отказываются?

– Да, наотрез, – ответил Фаро.

– А мертвые тоже отказываются? – спросил Пишегрю.

– Кто? – переспросил Фаро.

– Мертвые.

– Мы их не спрашивали, мой генерал.

– Ладно, скажи тем, кто тебя послал, что я не беру назад то, что дал; денежная награда, которую я пожаловал живым, будет отдана отцам и матерям, братьям и сестрам, сыновьям и дочерям убитых; есть ли у вас какие-нибудь возражения?

– Ни малейших, мой генерал.

– Отрадно слышать! Ну, а теперь подойди сюда.

– Я, мой генерал? – спросил Фаро, дергая шеей.

– Да, ты.

– Я здесь, мой генерал.

– Что это за нашивки? – спросил Пишегрю.

– Это мои капральские нашивки, гражданин.

– Почему из бумага?

– У нас не было шерсти.

– Кто же произвел тебя в капралы?

– Мой капитан.

– Как зовут твоего капитана?

– Рене Савари.

– Я его знаю, это мальчишка лет девятнадцати-двадцати.

– И тем не менее он отчаянный рубака, согласитесь, мой генерал.

– Почему он присвоил тебе чин капрала?

– Вы сами знаете, – сказал Фаро с тем же движением.

– Нет, я не знаю.

– Вы велели мне взять двух пленных.

– Ну и что?

– Я взял в плен двух пруссаков.

– Это правда?

– Лучше прочтите, что написано на моей нашивке. Он поднял руку, чтобы его нашивка, на которой виднелись две строчки, оказалась на уровне глаз Пишегрю.

Генерал прочел:

«Егерь Фаро из второй роты эндрского батальона взял в плен двух пруссаков, вследствие этого я произвел его в капралы при условии, что главнокомандующий утвердит этот новый чин. Рене Савари».

– Я взял даже трех, – сказал Фаро, подходя ближе к генералу.

– И где же третий?

– Третьим был красивый молодой человек из «бывших», эмигрант; генералу пришлось бы его либо расстрелять – и это огорчило бы его, либо пощадить – и это бы его скомпрометировало.

– Ну так что же?

– Ну и я его отпустил… я отпустил его, так-то!

– Молодец, – сказал Пишегрю, и в его глазах блеснула слеза, – я произвожу тебя в сержанты.