Космос Крым. Повести

День седьмой. Аз воздам

Вечером мы с Дашей едем в аэропорт. Там, в зале ожидания, сталкиваемся с гостем фестиваля, нефтяным магнатом из иракского отделения «Газпрома», по совместительству – поэтом и известным меценатом. В ожидании рейса завожу с ним беседу. Напоминаю, что поэзия в большой нужде. Описываю, какие проекты я мог бы провернуть в Сибири, будь у меня средства… Меценат хладнокровно достает чековую книжку, выписывает мне чек на тысячу долларов и идет на свой самолет. Мы с Дашей, довольные донельзя, вылетаем в Питер.

В Петербурге мы оказались к ночи. Надо где-то остановиться. Даша всю дорогу хвалилась: «У меня в Питере есть друзья, у них заночуем». Но, когда с аэропорта она позвонила друзьям, оказалось, что это вовсе не друзья, а случайные знакомые (один раз они были на концерте самодеятельности, где выступала Дашина дочка, и обменялись с Дашей телефонами), что они живут не в Петербурге, а в Выборге и сейчас находятся на даче.

– Ну ничего, – спокойно заявляет Даша. – Деньги у нас есть, поедем в отель. Такси-и-и! Где тут таксисты? Вы таксист? Нам в отель надо. В какой? Да все равно, какой получше.

Нанятый Дашей таксист отвез нас в пятизвездочную гостиницу «Рэдиссон Пулковская», где одна ночь стоит двенадцать тысяч. Ничего, заплачу. Чем бы дитя не тешилось…

Номер оказался большой, просторный, с камином. За окном – Петербург, белая ночь. Вдалеке сквозь дымку проступают очертания старинных зданий над Невой… Я сижу в кресле, смотрю на огонь… Сами собой складываются стихи.

У камина

Хотел ты жизнь познать сполна:
Вместить в себя явленья сна,
И прорастание зерна,
И дальний путь комет.
И вот – ты одинок, как Бог.
И дом твой пуст. И сон глубок.
В камине тлеет уголёк
И дарит слабый свет.

Ты всё познал, во всё проник,
Ты так же мал, как и велик,
И твой предсмертный хриплый крик
Поэзией сочтут.
Всё, что в душе твоей цвело,
Давно метелью замело,
Но где-то в мире есть тепло —
Там, где тебя не ждут.

Всё кончилось, – любовь, тоска, —
Но бьётся жилка у виска,
А цель, как прежде, далека.
В дому твоём темно.
Открой окно, вдохни простор, —
Ты с небом начинаешь спор,
А на столе, судьбе в укор,
Не хлеб и не вино.

Что было, то навек прошло.
Зло и добро, добро и зло
Влекут то в холод, то в тепло,
И вечна их печать.
И ветром ночи дышит грудь,
Но ты всё ждешь кого-нибудь,
Чтоб дверь пошире распахнуть
И вместе путь начать.

К себе ты строг. И вот – итог
Теперь ты одинок, как Бог.
Но всё ж ты смог из вечных строк
Создать звучащий храм.
Но вдруг волненье стиснет грудь:
Твоей души коснулся чуть
Тот, кто последний вечный путь
Указывает нам.

Даша быстро уснула. Мне же не спалось, и я – в одной лёгкой рубашке под дождем – пошел гулять по ночному городу.

Я иду по широкому проспекту. Веет легким ветром с Невы. Холодок чувствуется. Время от времени я повожу озябшими плечами. Ощущение холода только обостряет у меня чувство неподдельности происходящего… За ночь я прохожу полгорода, ни разу не заблудившись: я знал все петербургские маршруты ещё в Омске, по книгам, по фотографиям. Иногда от холода и волнения тело охватывает мелкая дрожь. Мне холодно, значит, я существую… Значит, это все – не мираж!

Утро встречаю у дома Пушкина на Мойке. Рядом с квартирой, где умер Пушкин, находится пивная «Пушка» и отель «Пушка-Инн». Снуют автомобили. Гуляют туристы. Звучит гортанная французская речь.

Я прохожу во внутренний двор дома на Мойке. Там ещё царит спокойствие и безмятежность северного утра. Из-под серых камней, по которым ходил Пушкин, пробивается зеленая травка. Двери музея закрыты. Посетителей ещё нет.

В утренней тишине я подхожу к памятнику Пушкину.

Преклоняю колени.

Молюсь на памятник:

Вот, стою перед тобой и молюсь:
Услышь меня, Солнце наше, слово русское.
Прости нам грехи наши,
ибо не ведаем мы, что творим.
Велики грехи наши, но не от злобы,
а по слепоте только совершены они.
Прости нам, Солнце, что не видим тебя.
Прости, как и мы прощаем должниками нашим.

Отвечает мне только тишина.

………………………………………………………………………………………………

Помолившись Пушкину, с чувством исполненного долга я иду в соседнее корейское кафе – «Шилла».

Хозяйка – кореянка, судя по всему, недавно поселившаяся в России – подходит ко мне, спрашивает:

– Визасранч? Ви засранч?

С трудом понимаю, что это в её устах означает: «Бизнес ланч?» По-видимому, «великий и могучий» не всегда соизволит сразу покоряться иностранцам…

Заказываю «визасранч». Спокойно ем. Вдруг раздается звонок из отеля:

– Это господин Тузиков?

– Да.

– Вы должны немедленно расплатиться за вашу жену, иначе с вас будет взыскан штраф.

О Господи!… Откуда у меня могла появиться жена?

Срочно хватаю на улице такси и мчусь в гостиницу. Там выясняется, что Дашенька в мое отсутствие проснулась, проголодалась и, представившись моей женой, позавтракала в ресторане «Пауланер» при отеле и прошла полный курс спа-процедур – за мой счет.

Я отдаю почти все полученные от нефтяного магната деньги сотруднице отеля, лепечущей: «Дарья Анатольевна, какой у вас муж заботливый, все для вас, ничего для себя!» Даша поддакивает: «Да, он у меня такой».

– Ну что, теперь твоя душенька довольна? – иронически спрашиваю я.

– Нет, лапочка, – серьезно отвечает Даша. – Я хочу ещё мяса Вагью отведать.

Оказывается, ей кто-то в гостинице рассказал, что неподалеку в фешенебельном ресторане готовят такое австралийское деликатесное блюдо. Я беспрекословно веду Дашу в ресторан, заказываю блюдо и выхожу – якобы к ближайшему орешнику… т.е. банкомату – за деньгами. Оказавшись на свободе, сажусь в первый попавшийся автобус и еду, куда глаза глядят. У меня в кармане – Дашин паспорт, деньги, билеты на самолет.

Ездил я по городу часа три, пока не стемнело. Вернувшись в ресторан, обнаружил Дашу неподвижно сидящей над тарелкой с драгоценным стейком. «Андрюша, я мясо сохранила для тебя», – пролепетала она, увидев меня.

Я спокойно расплатился с официантом, демонстративно выбросил деликатесный стейк в мусорное ведро и под ручку увел Дашу из ресторана к машине, готовой отвезти нас в аэропорт.

Всю дорогу домой никто из нас не сомкнул глаз и не сказал ни слова.

Зато у меня написались стихи – о возвращении домой, конечно.

* * *

Это время настанет, – настанет, поверь, —
Постучишься ты в дом, позабытый в скитаньях,
И откроют старинную грубую дверь
Руки матери, старые, в тёплом сиянье.

Ты войдёшь, снимешь жизнь, словно плащ, в тишине,
Снег стряхнешь с неё, белый, как волосы мамы,
Позабудешь о боли, о жизни-войне,
Помня только о ласке, о трепетной самой.

И ладонь, – так тепла, и стара, и мягка, —
Прикоснётся к тебе… Ты уснешь, убаюкан,
Съев лишь хлеба ломоть и испив молока, —
Ты уснёшь, сжав ладонями мамину руку…

Только ночью ты вдруг зарыдаешь во сне,
Горько, дико рванёшься ты прочь из потёмок, —
Дети ведь не смеются во сне, в тишине,
Только плачут… А ты – ты почти как ребёнок!

И как будто волненьем не стиснута грудь,
И дорога не пройдена до половины,
И в тумане кремнистый не светится путь,
И не ждут в Гефсимании, плача, маслины…

Только когда мы прилетели в Омск, обнаружилось, что мой багаж был доставлен вместе с нашим рейсом, а Дашина огромная сумка, которую она за всю неделю ни разу при мне не открыла, по ошибке была отправлена из Питера куда-то в Тьмутаракань.

И тут я испытал ликующее чувство полного отмщения за все понесенные мной финансовые и моральные утраты. Под сводами аэропорта раздался пронзительный Дашин крик:

– Андрей, у меня украли чемодан с прокладками-и-и!

Но радость была недолгой. Через несколько минут я уже писал под Дашину диктовку текст телеграммы в Пулково: «19.09.2013 у меня, Тузикова Андрея Вячеславовича, в аэропорту Пулково был украден чемодан с прокладками с надписью „Шугаева Дарья“ на бирке. Прошу доставить его в Омск на почтовый адрес Дулаковой Дарьи Анатольевны»…

Кто из нас двоих дурнее – если честно, не знаю. В любом случае, доставили Даше чемодан или нет – знает один Бог. Я более в её гостеприимный дом не заходил. Слишком много счастья для меня одного…

Все счастливые писатели похожи друг на друга, каждый несчастный писатель несчастен по-своему.

Это конец.