Игл и змей

Глава 5

В соседних с Пятой камерах были и другие заключенные, но они отказывались говорить с ней потому, что за каждое слово платились пальцем. Одиночество цеплялось в ее вены, а клетки находились, похоже, ближе к оживленному порту: девушка порой слышала приглушенный смех и пустые разговоры о погоде, которые приносили через трещины в земле капли – они были единственным спасением от жажды. Девушку несколько раз выводили лишь для того, чтобы она возжелала вернуться: боль от физических и психических пыток затмевала разум, но только на пятый или шестой, сложно было сосчитать, она перестала чувствовать, наблюдая как тени омерзительно глумились над ней.

Когда Пятая надоела одноглазому, дверь клетки стала реже скрипеть: уже только для того, чтобы бросили баланду, ведь «мертвые стоят дешевле». В очередной раз петли решетки завыли, но позади тюремщика послышалось крики, треск и выстрелы, он бросился проверять, что случилось, даже не заперев дверь – девушка не решилась выходить. Не решилась и когда труп надзирателя скатился по лестнице, и какие-то пыльные люди забежали внутрь, открывая прочие камеры. Мужчина с сединой, покрывавшей только часть макушки, подбадривал, заверял, что им никто не причинит вреда – никто не ступил за порог, пока этого не сделала Пятая. Скользкие от крови руки поддержали ее и вывели на свет, очистивший сухие глаза знойным пламенем.

После из подвала вытащили других, которые сопротивлялись, но были слишком голодными, чтобы препятствовать. Полуседой мужчина представился Альфредом и попросил проследовать за ним, учтивость голоса с опасной ноткой заставила повиноваться всех.

Они прошли через ворота в просторный двор, где стояло ещё больше охраны. Альфред скрылся в самом хорошо сохранившемся доме, а после вышел оттуда позади статного мужчины. Принц! Пятая поняла это до того, как он представился, и вовсе не потому, что движения Альфреда, казавшегося раньше вершиной властности, были скованными в покорности. Она поняла, взглянув в позолоченные глаза, на чьих сферах вихрями неслись облака, вид которых девушка едва могла вспомнить. Она поняла по безупречной осанке и отточенному стальному плечу, которое выказывалось из-под одеяния не достойного Принца. В его тени стоял отец и ожидал, пока небесный закончит речь вербовки. Сладкий голос отбивал низменные запахи, царствие которых презирал в своем замке.

Когда он закончил, Пятая почувствовала, что лишилась чего-то, что невозможно будет познать и прочувствовать вновь. Но девушка была благословлена новым: Принц посмотрел прямо ей в глаза, когда отец обратился к нему. Вздох окаменел и грудь до боли сдавило. Это подбежавший родитель заключил в объятья, и она обмякла в строгих руках, закрыв глаза.

Очнулась она в своей кровати, а голые доски без матраса казались вершиной блаженства. Отец спал рядом с ней на стуле и подскочил, будто почувствовав пробуждение девушки. Грязные руки коснулись ее, но она отодвинулась и натянула на себя одеяло. Мужчина подал мяса, которого не мог позволить себе с десяток лет кряду, но Пятой было тошно смотреть на него, смотреть на мир, схлопнувшийся до границ их безмерно унылой ночлежки. И ей казалось, что дело было отнюдь не только в уходе света Принца…

После того происшествия отца лихорадило. Через несколько дней кожа больше походила на мел, он терял в весе, а спустя время начал кашлять кровью. Это переменило мужчину к худшему: стал чаще упрекать дочь в неосторожности, дурости; стал чаще спьяну распускать руки, прибегая к помощи плети. Но выгоревшими глазами Пятая видела, как папа угасает, и это пугало ее…