Разрушитель небес

7. Вульпэс

Vulpēs ~is, ж.

1. лиса, плутовка

2. (перен.) хитрость, изворотливость

Черточки – лучший способ отмечать ход времени, если понадобится, зарубками на стене комнаты. По одной черте в день, когда каждый день воспринимается как вечность. Одна черта означает, что утираешь кровь с разбитой губы и поднимаешься снова. Одна черта значит, что удалось что-то съесть, поддерживая в себе жизнь. Одна черта – это ночь, проведенная с богачом в три раза старше тебя ради сведений об убийце матери, которых больше ни от кого не получить.

Каждый день, проведенный в этой больнице, я мысленно нацарапываю одну неоновую черту на стене.

Три черты. Три дня. Каждые шесть часов медсестры проверяют, надежно ли я зафиксирована. Каждые четыре часа меняют капельницу – с транком не таким сильнодействующим, как первый, но все еще достаточно эффективным, чтобы удерживать на месте мои тяжелые конечности. В моих лихорадочных под действием транка снах ночь, когда умерла мать, воспроизводится как запись, искаженная временем, – отматывается назад, включается и снова отматывается: пустой капюшон наемного убийцы движется к матери, как голодный черный хищник, и она падает на колени, ее лицо расплывается, слова становятся невнятными, теряют смысл. Она умоляла. Я помню это, но не хочу вспоминать. Хочу остановить убийцу, но это мне никогда не удается. Он – мрак, холодный космос, сам дьявол, и, когда он смотрит на меня наводящими ужас льдисто-голубыми глазами, у меня начинает нестерпимо ныть шрам, оставленный им на ключице.

Я плачу, не успев проснуться.

Плачу, не шевелясь, пока моя подушка, волосы и уши не пропитываются солью, как в Божией книге у той женщины, которая оглянулась. С матерью я была слабой – слишком счастливой, наивной и нежной, чтобы сделать хоть что-то, и это ее убило. Я была слабой. Ее убила моя мягкотелость.

Четыре черты. Пять.

На шестой день приходит незнакомец. Не медбрат и не врач, а кто-то из мира вне больничных стен. От него пахнет, как от моли, – старой тканью, пылью и таинственной темнотой. Он размеренно шагает по плиткам пола, его короткий плащ и бриджи из простого шелка, зато трость изысканная, с серебром и сапфирами. Он мог бы быть чьим-нибудь стеснительным дядюшкой: средних лет, среднего роста, с гладкой кожей и густой копной светло-каштановых волос – человек, которого обошли стороной житейские невзгоды. Значит, он из благородных, но на лбу у него нет сияющего ультрафиолетом венца. Странно… я думала, все они носят этот символ преданности королю.

Незнакомец усаживается на стул у моей постели и растягивает в улыбке тонкие губы.

– Спасибо, что дождалась меня, Синали, – говорит он ровным голосом – тем же, которым меня назвали «храброй девочкой». – Тебе наверняка пришлось очень нелегко.

Я сажусь прямо: визит человека, которому известно мое имя, не предвещает ничего хорошего.

– Мои извинения, – продолжает он. – Мне объяснили, что действие транквилизатора скоро закончится и ты сможешь говорить. А пока ты в состоянии хотя бы моргать?

Так я и делаю. Его улыбка становится шире, обнажая зубы ослепительной белизны.

– Давай условимся: моргаешь один раз – «да», два раза – «нет». Так наш разговор получится не совсем односторонним. Договорились? – Он переплетает пальцы сложенных на колене рук. Вид его дорогих колец наводит меня на мысль: меня оставили в живых, чтобы я встретилась с этим человеком. Он и есть причина, по которой меня не отправили из больницы под дюзу. А значит, он мой враг. Но кем бы он ни был, он явно обладает властью, а власть всегда оказывается полезной.

Незнакомец терпеливо повторяет:

– Так мы договорились, Синали?

Я моргаю один раз.

– Замечательно. Позволь высказаться начистоту: ты убила герцога Фарриса фон Отклэра, заколов принадлежащим ему церемониальным кинжалом. Ты сожалеешь об этом?

Я моргаю дважды. И жду вспышки гнева или отвращения, но вижу только мягкую улыбку.

– Ясно. Хороший знак, – он разглядывает серебряный набалдашник трости. – Совершив убийство, ты вытолкнула тело герцога в космос, воспользовавшись шлюзом в его кабинете, украла костюм наездника и выступила на боевом жеребце Дома Отклэров в турнире против Дома Вельрейдов. И не в простом турнире, а в полуфинале Кубка Кассиопеи. Аристократия была в бешенстве.

Его бледно-серые глаза довольно поблескивают. Я открываю рот, хриплю что-то невнятное, но он сразу понимает, о чем я.

– О, наездник Дома Вельрейдов нанес тебе поражение. Из‑за неподготовленности к перегрузкам ты вылетела из седла при столкновении, и, поскольку не сумела задействовать амортизаторы шлема, от удара о металл внутри боевого жеребца у тебя появились трещины в черепе. Врачи говорят, что ты выжила лишь благодаря ниспосланному Богом чуду, хоть я и распорядился провести лечение наномашинами.

Чудо – для меня? Лечение наномашинами? С какой стати? Я же убийца и бастардка, я не представляю никакой ценности.

Незнакомец откидывается на кожаную спинку стула.

– Все, о чем я только что рассказал, произошло два месяца назад.

Я давлюсь кашлем. В этой постели я провела два месяца? Не может быть, нет – всего шесть дней! Я считала. Отмечала их чертами.

– Неделю назад ты пришла в себя, – невозмутимо отвечает он на мои мысли, движущиеся по замкнутому кругу. – Два месяца назад я распорядился, чтобы тебе провели наномашинное лечение. И даже сумел сохранить в тайне то, что ты убила герцога: для всей Станции он умер по естественным причинам – кажется, от инфаркта. Не помню точно, что именно велел написать дознавателям в отчете, когда нашли его труп.

Сквозь мой стон прорывается единственное слово:

– З-з-зачем?

– Хочу взамен попросить тебя кое о чем.

– Н-не… буду я спать с тобой, к-козел блаародый! Просто убей меня.

У незнакомца сначала вытягивается лицо, потом он смеется. Бледные линии и тонкие складки морщин разбегаются по его лицу лучами беспримесного веселья – это самое яркое проявление эмоций, которое я увидела у него за время нашего разговора.

– Одолжения такого рода меня не интересуют, – спокойно отзывается он. – Вместе с тем я не заинтересован и в том, чтобы убить тебя.

– Я хочу умереть!..

– Мне известно, чего ты хочешь, – перебивает он. – Тот, кто сначала убивает своего отца, а затем, не имея никакого опыта, ввязывается в турнирный поединок, жить долго и счастливо не планирует. Тот, кто желал бы выжить, попытался бы сбежать сразу после совершенного убийства, однако ты ничего подобного не сделала. Ты была готова умереть. Хотела нанести удар Дому Отклэров, даже если для тебя это означало смерть.

Судя по его речи, он… безусловно знатного происхождения. Во взгляде, которым он встречается с моим, нет мягкости. Там, где я только что видела веселье, теперь стальной блеск. Он знает, кто я. И чего добиваюсь. Для него я проста и понятна, и от этого я цепенею.

– Кто… вы? – выговариваю горящим горлом.

– Можешь звать меня Дравиком. Мне бы хотелось, чтобы мы с тобой действовали сообща.

– Зачем мне это?

– Затем, что Дом Отклэров тебе не победить в одиночку.

Из моего рта вырывается рычание, но Дравик продолжает:

– Прошу, не пойми меня превратно: незаконная дочь герцога, участвующая в турнире, да еще убившая его… двор нова-короля был бы страшно зол на Дом Отклэров. Твой план произвел бы желаемый, но недостаточно долгий эффект. Бурная реакция, месяца два сплетен о бастардке, – а потом Отклэры заплатили бы кому надо, чтобы замять скандал. Я же имел в виду нечто более долговременное.

Я привстаю с подушек.

– Долговременное?..

Он понимает, что заинтересовал меня, и на этот раз улыбается терпеливо.

– Двор нова-короля состоит из пятидесяти одного Дома. На протяжении веков они делились и сливались, но ни один из них не был разрушен. Никогда. Видишь ли, король этого не допустит: Дома – источники его власти. Они вращаются на его орбите, подобно планетам, обеспечивая его, как он обеспечивает их.

– Все это я знаю… – голос подводит меня, а незнакомец продолжает:

– Полагаю, тебе известно и о Кубке Сверхновой?

Я моргаю один раз. Кубок Сверхновой – турнир всех турниров Станции, его проводят раз в десятилетие. При всем невежестве даже мне известно: Дому, выигравшему Кубок Сверхновой, король особенно благоволит, а его благоволение означает власть, деньги, влияние, – все то, ради чего благородные без конца плетут интриги и всаживают ножи друг другу в спину, подносят победителю Кубка Сверхновой на серебряном блюде. Дом Отклэров и его наездник, мой отец, одержал победу в прошлом десятилетии, и я выросла, видя стяг этого Дома в каждом районе и его неприкрытое вымогательство и грабеж на каждом углу. Более влиятельные Дома участвуют в Кубке Сверхновой, чтобы упрочить свое положение на следующие десять лет, менее влиятельные – чтобы подняться над остальными, но, так или иначе, участвуют все.

Не может быть, чтобы этот Дравик…

– Синали, я хочу, чтобы ты выступила на Кубке Сверхновой в качестве наездницы моего Дома. Взамен я помогу тебе разрушить Дом Отклэров.

Мое сердце чуть не выпрыгивает из горла.

– Н-навсегда?

– Их забудут. Их деяния, история, заслуги – все будет уничтожено.

Он спятил. Новичку ни за что не победить в этом турнире. Никто, кроме короля, не в силах уничтожить благородный Дом. Глядя мне в глаза, Дравик протягивает руку. Если он лжет, эта ложь обошлась ему баснословно дорого: оплата больничных счетов, сокрытие убийства моего Отца. Он идет на огромный риск, оставляя меня в живых. И если он говорит правду…

– Дом нельзя уничтожить, – упорствую я.

– План готов, – отвечает он так, будто это все объясняет.

– Не надо подавать мне надежду, сэр Дравик, – хриплю я. – Я хочу не надеяться, а умереть. Хочу упокоиться и снова увидеть свою мать.

Его взгляд наполняется болью, словно он увидел кого-то хорошо ему знакомого. Смехотворная мысль о полном уничтожении Дома Отклэров и даже памяти о нем на Станции искушает меня как золотой плод. Я колеблюсь, глядя на его протянутую руку. Последние полгода прикосновение к чужой коже не предвещало мне ничего, кроме боли. Я смотрю ему в глаза.

– Вы можете пообещать мне успокоение?

Писк аппаратуры замедляется, сердце замирает в ожидании ответа.

– Когда все будет сделано, – отзывается он, – обещаю выполнить твое желание.

Непреложная правда.

Я протягиваю руку и касаюсь его мягкой ладони своей мозолистой.