Человеческий разум,... «Нищета и блеск перевода»

Человеческий разум, очутившись перед миром, прежде всего провел классификацию явлений, разделил то, что находилось перед ним, на классы. Каждому из этих классов он приписал тот или иной знак своего голоса, и это есть язык. Но мир предлагает нам бесконечное множество классификаций и не навязывает нам ни одной. Из этого следует, что каждый народ по-своему расчленяет разнообразие мира, по-своему нарезает и делит его, поэтому и существует такое разнообразие языков, с различной грамматикой и разными словарями и семантикой. Эта первобытная классификация есть первое предположение о том, каков мир в действительности, и, следовательно, это первое знание. Вот почему вначале речь была познанием.
Индоевропеец полагал, что самое важное различие между вещами — это пол, и с оттенком непристойности охарактеризовал каждый предмет с точки зрения пола. Другое важное разграничение мира заключалось в предположении, что все существующее представляет собой либо действие — отсюда глагол, либо деятеля — отсюда имя существительное.
В отличие от нашей бедной классификации существительных на мужской, женский и средний род африканские народы, говорящие на языках банту, располагают иной, богатейшей классификацией: в некоторых этих языках присутствует двадцать четыре классификационных признака, то есть в отличие от наших трех родов не менее двух дюжин. Например, движущиеся предметы отделены от неподвижных, растения — от животных и т.д. Там, где один язык едва намечает различия, другой поражает их обилием. В языке эйзе существует тридцать три слова для выражения различных способов человеческой ходьбы. Арабский насчитывает пять тысяч семьсот четырнадцать названий верблюда. Очевидно, кочевнику пустынной Аравии и фабриканту из Глазго нелегко сойтись во взглядах на горбатое животное. Языки нас разделяют и лишают возможности общаться не потому, что они как языки различны, а потому, что они исходят из различных представлений, несхожих мыслительных систем и, наконец, из несогласных философий. Мы не только говорим на каком-либо языке, мы думаем, скользя по уже проложенной колее, на которую помещает нас языковая судьба.