Цитаты из книг — Пабло Неруда

Поэма 15 Люблю, когда ты молчишь, словно ты отлучилась, словно тебя мой голос издали не достает, и кажется, будто твои глаза от тебя улетели, и кажется, что поцелуем твой запечатан рот. Поскольку все вещи в мире полны моею душою — ты брезжишь из всех вещей, душою моей полна, бабочка полусна, ты с душой моей схожа, схожа…

Если бы поэты отвечали в анкетах правду, они бы выдали этот секрет: нет на свете ничего прекраснее, чем терять время.

Однажды, через несколько лет после смерти Гарсиа Лорки, я читал о нем лекцию, и кто-то из публики спросил меня: – Почему в «Оде Федерико…» вы говорите, что теперь из-за него «стены больниц красят в голубой цвет»? – Дружище, – ответил я, – задавать такой вопрос поэту – все равно что спрашивать женщину, сколько ей лет.…

Я люблю книгу – материальный итог поэтического труда, густой лес литературы, я люблю в книге все, вплоть до ее корешка, но только не теоретические ярлыки. Я люблю книги без теоретизирования и дефиниций, как сама жизнь.

Молодой человек не может писать, если ему не знакомо пронзительное – пусть даже искусственное – ощущение одиночества, точно так же как зрелый писатель ничего не сможет сделать, если он не способен чувствовать людскую общность, если он не ощущает себя частью целого.

................... Из всего, что я видел, тебя лишь видеть хочу. Из всего, что я трогал, кожу твою хочу трогать. Ты мне нравишься спящая - улыбчивая, как апельсин. ..................... За что я тебя люблю? За это и за другое, за многое и за малое. Такой и должна быть любовь - всеобщей и полуприкрытой, личной и…

Так, видно, будет до конца моей жизни. Одна рука бьет, а другая – протягивает букет цветов, чтобы я не помнил зла.

“Изголодавшийся, я прихожу, и в сумерках я ищу Твой запах, твой след, горячее сердце твое И нюхаю воздух, как пума в пустынном Китратуэ” Пабло Неруда. Сто сонетов о любви, 1959

И моя поэзия становится материальной частицей необозримо огромного космического пространства, морских и подземных глубин, она входит под сень необычайной растительности и среди бела дня вступает в разговор с солнечными видениями, она исследует пустоты минералов, скрытые в тайниках земли, и разгадывает забытые мотивы осени…

– У вас не бывает головных болей? – спрашивал этот анархист жертву. – Да, конечно, случаются. – Так вот я дам вам прекрасное обезболивающее, – говорил анархист-австриец и, приставив ко лбу встречного револьвер, стрелял. Поэзия всегда – мир. Поэт творится из мира, как хлеб родится из муки.

Я хочу жить в мире, где каждый человек – человек, и ему нет нужды в других титулах, ему незачем ломать себе голову над правилами, над словом, над ярлыками. Я хочу, чтобы можно было входить во все церкви и все редакции. Пусть больше никого не караулят у дверей, чтобы отвести в тюрьму или выгнать из страны. Пусть каждый…

Сто восемьдесят лет подряд моей страной правили одни и те же правители под разными ярлыками. Все при них оставалось по-прежнему: лохмотья, жилища, недостойные людей, дети без школ и башмаков, тюрьмы и полицейские дубинки для устрашения моего бедного народа.

Ветры мира разносят повсюду молекулы поэзии, легкой, как цветочная пыльца, и тяжелой, как свинец. Семена падают в свежую борозду или бьют по голове, они могут принести весну или сраженье, цветы или снаряды.

В самый разгар праздника началась сильная гроза. Молния ударила рядом с нами, высветив человека и дерево, под которым он укрылся. И все мне явилось вдруг, как на картине, созданной яростными дождевыми потоками. И я почувствовал свою причастность к поэзии, в которую вторгся тот самый дождь, что слышен в моих стихах.

Его лицо было лицом Испании. В нем, иссеченном солнцем, вспаханном, словно поле, морщинами, была цельность хлеба и земли. Обжигающие глаза на этой выжженной и обветренной тверди были подобны двум лучам, источающим силу и нежность. В его словах вновь рождались на свет крупицы вечной поэзии, преображенные новым величием и…