Цитаты из книг — Анатолий Вишневский

Раскаленные дни. Все время клонит ко сну — и вроде бессонницы. Дикая усталость часам к 8. Прекрасная работа, хотя без внешних результатов. Медитация вчера на Champs-Elysées. Было мистически необходимо трижды перекреститься — при всех не смог, перекрестился только один раз и то как-то иронически. Красивый был закат,…

«Ну, из этого вольнопера толку не выйдет, кишка тонка»… Меня точно штыком в грудь пронзила горькая обида: я чужой для них, везде чужой, одинокий… «Но как я попал в эту казарменную канитель?» — размышлял я, притворяясь спящим. Я виноват уже в том, что не похож на них. Что мне их войны, бабы, водка? Они затопчут меня…

Как-то, когда мне было десять лет, к нам пришли молодые люди, мои кузены. Им было лет по 18–20. Один из них очень мне нравился, и мне хотелось обратить на себя внимание… Все сели за стол. Кузен встает с бокалом и произносит: «Я пью за здравье тех ворот, откуда вышел я и весь народ!» Второй с хохотом ему отвечает, что пьет…

Светлый день, соленость во рту от кофе, но также то особое солоноватое ощущение, которое бывает всегда после бессонной ночи. Лег в пять, почти при заре, до этого все разговаривал с Шатцманом о войне — в подвале, среди играющих в карты. Пели цыганские романсы. Смеялись. Чем занимается русский человек? Грустит.

Я в медитации 20-го понял, что недостаточно принимаю (мистически) Дину во внимание. Но куда деться от сексуальности, которой мало, но такой отвратительной (то есть вся она отвратительна). Спустил во сне на каких-то баб.

Утром долго сидел около моста Marie «в тайне от всех», в безопасности, как в детстве мечталось. После этого писал на стене в сральнике около Notre-Dame похабное объявление и возбудился, но не дрочил, ушел. В обтянутом пиджаке чувствовал себя на улице плохо. Сейчас все шумит, шипит, стучит вокруг. А вот и Блюм пришел в…

У Мережковских было отвратительно, все острили насчет вечера о любви и насчет моего «пансексуализма». Входя, забыл поздороваться с половиной присутствовавших. Целуя руку Гиппиус, ткнул в нее носом.

Осветителю, питающему слабость одновременно и к русской литературе, и к русскому XIX веку, трудно удержаться, чтобы не воспроизвести этот список. Вот он: Григорович — «Антон Горемыка», «Переселенцы», «Рыбаки»; Писемский — «Боярщина», «Взбаламученное море»; Авдеев — «Тамарин», «Подводный камень»; Н. Успенский — «Хорошее…

Вчера долго смотрел на зарю (после поноса, когда сперва пальцем на стене подтирался, а потом кальсонами, благо прачка чистые принесла), — под мостом, около места нашего бывшего с Т. Ш. Все было гладко сине и прекрасно.

Вчера день хороший. Утром гуляли по городу без пиджаков, причем я оплевал одного педераста. Да, кстати, сначала была Инна, но это — противная часть дня, и об этом не стоит вспоминать. Инна — ерунда. Нравится она мне все меньше, c'est une jeune fille sans conversation, a главное, вспомнить только эту маленькую искривленную…

Думал о половых органах мисс Европы по поводу фотографии. Дина работает у мамы, ее будто меньше стал любить. Настроение в общем светлое, хотя вчера целый день спал, видел людей на деревьях и храм поклонников шоколада. Это после бессонной ночи в Куполе, бесконечно долгой — посередине, около фонтана, куда Адамович пускал…

Вот еще аттре для тебя: масса собак. Я завел было ощенившуюся суку, чтобы иметь свежее молоко к утреннему чаю, и сперва все шло хорошо; но раз, когда я ее доил прямо в стакан с горячим чаем, она сорвалась с места, обварила задние ноги и теперь убегает, когда видит меня за две версты.

Она подарила мне платок, надушенный ее духами Muguet Coti и во второй раз уже задержала мою руку в своей, когда мы прощались. В этот день я провожал ее до дому.