К вопросу о случайном характере популярности

Популярность, как известно, штука случайная, особенно у писателей. Ею десятки лет могут пользоваться откровенные графоманы и циничные штукари, она может обходить стороной гениев, а иногда может со сцепленными зубами отбыть номер и упорхнуть навсегда.
Советский писатель, как тогда говорили, «для юношества», Николай Дубов представляет собой совершенно удивительный феномен, по-моему. Он прожил долгую непростую жизнь. Он очень круто писал, жестко, глубоко и без оглядки на начальство и публику. Его чествовали, привечали и о-очень интенсивно издавали, особенно в самые глухие годы — в отличие, например, от Виктора Некрасова, его близкого друга и товарища по так называемой киевской школе современной русской прозы. Он получил Госпремию, три экранизации и два собрания сочинений, прижизненное и посмертное. И он совершенно не был нужен никому из известных мне читателей ни тогда, ни тем более сейчас: сужу по беседам, по спискам любимых романов и повестей, где обязательно есть место разному палпу 50-70-х, но никогда не упоминаются Огни на реке , Беглец , Горе одному или другие книжки Дубова, по отсутствию переизданий после 1991 года — ну и по тому, что его книгами забит почти любой букинистический. Обидно, досадно, нормально.
В любом случае, я-то помню, ценю — и постоянно пользуюсь как минимум одной крупинкой творческого наследия Дубова.

У последнего его романа Колесо фортуны (1977, потом еще вышла повесть «Родные и близкие»), изданного раз пять хорошим тиражом и мало где упоминающегося, офигенный сюжет: в советскую глубинку приезжает богатый американец, его водят повсюду, он дуркует, навлекает на себя подозрения в шпионаже (подростки бдят, естественно), признается, что на самом деле не Ган, а Ганыка, эмигрант из «бывших», захотевший навестить фамильное имение — и тут стартует вставная история про приключения графа Сен-Жермена в России.
Пассажи, посвященные похождениям иностранца до его вскрытия, были для тех лет довольно рискованными и произвели сильное впечатление на меня, мелкого:
«Выйдя на улицу, мистер спросил, где ресторан, но ресторан оказался закрытым на переучет.
— Перье-учет? — повторил Ган и начал считать на пальцах: — Раз котльета, два котльета, три котльета…
— Ну, это наше дело, — обиделся сопровождавший их секретарь исполкома. — Чего надо, то и учитываем… — Не рассказывать же американцу, что директор ресторана проворовался и теперь подсчитывали, сколько он успел украсть.»
В общем, знающие меня люди давно не удивляются, когда в ответ на любое «учти» я принимаюсь загибать пальцы со словами «Раз котльета, два котльета».