Александр Гольдштейн — о поэте

на родину «пятого пункта», где дипломом к.ф.н. можно подтереть задницу и где прошлое колониального служащего, сулившее ему «евреем при губернаторе строчить доклады для института восточной словесности», не гарантирует даже трудозанятости в бульварном листке. По-марксистски осознав необходимость как свободу, освободил себя для блистательной эссеистики, в которой с великой любовью воссоздал триумф и трагедию ранней советской литературы, а затем триумф и трагедию модернизма и авангарда вообще, проследив траекторию само- и уничтожения этих поэтик до убогих сочинений шестидесятничества, «посленовых» эпигонов Музиля и Джойса и консумеристского торжества институции как рамок творческого процесса. В русскоязычном Израиле довольно скоро обнаружил себя в атмосфере тщательно консервируемого совка с характерными для подобного изолята омерзительной фауной, трудным бытом и нескончаемым нервным стрессом. Радикал в свой экзистенциальной философии и эстетике и приспособленец по складу натуры, не выдержал этого доведенного жизнью до крайности диссонанса, попытался путем отчаянных экспериментов со стилем придать искусству слова субстанциальный характер («башня из слоновой кости»), однако, субстанциальность взяла сторону социума и сомы и посеяла в подозрительном капитулянте рак с метастазами. Смерть Гольдштейна пришлась на вспышку военных действий между Израилем и Ливаном и прошла незамеченной. Автор четырех книг и бесчисленных статей и эссе, рассыпанных по эфемерной периодике диаспоры и России. Оттеснен в полунебытие и предан всеми, кем должен быть оттеснен в полунебытие и предан настоящий «проклятый поэт», что делает ему честь. /Пергам: литература глазами читателей/