Lev Lapin / Лев Лапин

Имя художника, с выставки работ которого новая галерея начинает свою деятельность, почти никогда не бывает случайным. Часто оно оказывается знаковым, определяя собой ее дальнейшую художественную политику. В нашем случае ситуация иная. Ориентиры на открытие неизвестных или забытых мастеров довоенного отечественного искусства были достаточно ясно намечены еще в период выставок в галерее Art-Divage. Поэтому обращение к искусству Льва Лапина, почти никому не известного ленинградского художника из окружения Малевича, не только начало, но и закономерное продолжение.

Лев Лапин, не являясь в общепринятом понимании профессиональным художником, своей биографией подтверждает старый тезис о том, что профессия художника, возможно, одна из немногих, в которой не диплом и не завоеванные научные степени определяют принадлежность к кругу "посвященных", а собственный выбор, призвание и талант.

Становление его личности и реализация художественных идеалов отражают противоречивый и трагический дух русской истории первой половины XX века, в котором контрапунктом проходит мотив противоборства творческой свободы личности и государственно-идеологического императива. Лев Павлович, будучи оригинальным экспериментатором в творчестве и частной жизни, а "в миру" инженером проволочно-канатного завода имени Молотова, не мог быть художественной "штатной единицей", приписанной к какому-либо Союзу или Сообществу. Профессия непартийного и индифферентно-несинхронного инженера оставляла возможность для утоления художественной жажды, сначала в виде подражаний мэтрам западноевропейского модернизма, затем в разработке собственных пластических концепций. Находясь в орбите Малевича и питаясь визуальными впечатлениями от картин Леже и Пикассо, Лапин не стал, как сейчас говорят, "ключевой" или "культовой" фигурой в искусстве довоенного периода, да и не стремился быть. Его всю жизнь увлекал тот экстравагантный спектакль, в котором он исполнял одну-единственную роль - творца "неправильной" ориентации, не-советского образа мысли и интонации. Финал этой пьесы, к счастью для автора-артиста, был благополучен: Время и Власть не заметили индивидуального действа-перформанса, наказания не последовало. К нашей радости, - заметим мы, спустя 80 лет.