Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
© Марат Валеев, 2018
ISBN 978-5-4490-3263-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Необходимое предисловие
Это я надоумил написать нижеприведенные заметки свою маму, Валееву (в девичестве Мухаметгатину) Раису Каримовну. С детства помню, как она, не сдерживая слез, частенько рассказывала нам, своим детям, о том, сколько ей пришлось вынести во время коллективизации, войны, в послевоенное время. Сама она родом из Татарии, из деревни Старая Амзя Октябрьского (ныне – Нурлатского) района, где и происходили основные события ее воспоминаний.
Как-то я приехал к маме на юбилей в Хабаровский край, где она в то время жила в семье моей сестры Розы. Маме исполнилось 80, и хотя болячек к тому времени нахватала предостаточно, но по-прежнему была бодра, жизнерадостна. Однако как только дело коснулось воспоминаний – все, опять слезы, пожелания «никому не пережить такого». Вот тогда я и сказал: «Мама, а ты запиши свои воспоминания и пришли их мне. А я подумаю, что с ними можно сделать. И мама согласилась.
За два неполных года она исписала и прислала мне 29 общих школьных тетрадей. Я представляю, как непросто далась ей эта работа. Во-первых, образование у моей мамы – четыре класса татарской школы (больше закончить не успела – в 1938 году вся мамина семья бежала из своей деревни от страшного голода в Баку, а там уже было не до учебы, надо было работать, и русскую грамоту она освоила самостоятельно). А во-вторых – все же возраст… Вот тут ей было плохо, видно по тому, как почерк изменился. Вот здесь она всплакнула, и строчки расплылись под ее слезами. Но она сделала это – написала свои воспоминания, и заново пережила всю свою жизнь в этих 29 тетрадках. А я потом переработал их, и получилась самиздатовская книжка с немудреным, но емким названием «…Не поле перейти» объемом в 62 странички и с 40 главками, в которые уместилась ее вся такая бесхитростная и в то же время очень непростая жизнь, которую я и подарил ей на очередной день ее рождения.
Она не героиня, моя мама. Она простая российско-татарская, женщина, на долю которой, как и на долю миллионов ее сверстниц, выпало много тягот и лишений. А в «награду» ей долго не хотели засчитывать в пенсионный стаж ее колхозный период, тяжкий труд на мобилизационных работах. Но справедливость все же восторжествовала, и моя мама официально была признана ветераном ВОВ и награждена рядом медалей.
Она немного не дожила до 65-летия Великой Победы и до своего 85-летия, скончавшись 20 апреля 2010 года…
А в 2013 году я выставил «Мамины заметки» на литературный конкурс газеты «Комсомольская правда» «Так было». Вот как предварили их опубликование координаторы конкурса, известные журналисты «Комсомольской правды»
Наталия Грачева:
«Мы начинаем публикацию замечательной работы, достойной того, чтобы выйти с продолжением. Думаю, она может служить образцом для наших будущих авторов – произведения такого уровня всегда будут пропускаться вперед. Хотя в отношении размера мы на этот раз делаем исключение. Просто записки эти охватывают весь советский период, давая яркий правильный старт нашим изысканиям»;
Николай Варсегов:
«Это повествование, как мне представляется, до конца прочтет всякий, кто пробежит хотя бы первые десять строк. Лично я, например, не мог оторваться. Удивительное произведение: без образов, без эмоций… Только голая событийная хроника – и никаких сомнений, что все это так и было! Какое-то странное чувство, что я, очень-очень далекий от татарской культуры, каким-то престранным образом породнился с этой семьей… Спасибо авторам – Валееву и его маме!»
Мне же, в свою очередь, остается сказать спасибо всем читателям КП, членам жюри конкурса, тепло встретившим «Мамины записки» и проголосовавшим за них: мы с мамой в 2014 году победили на этом конкурсе! Жаль очень, что она этого уже никогда не узнает. И пусть эта небольшая книга с ее воспоминаниями о тяжелом детстве в пору коллективизации и трудной, полной лишений и испытаний юности в период Великой Отечественной войны послужит памятью о ней и многих тысячах ее сверстников, оказавшихся на гребне событий те далекие 30-40-х годы в сложной истории нашей страны.
Буран скрыл все следы
Я начинаю свои воспоминания с 1930 года. Мы жили в деревне Старая Амзя Тельманского района (потом – Октябрьского) Татарстана. Нас, детей, у мамы с папой было пятеро, и мама ходила еще и с шестым ребенком. Я часто слышала, как родители разговаривали шепотом, что скоро у всех все будут забирать». Тогда я впервые услышала это трудное слово «коллективизация». Папа у нас был очень работящим и хозяйственным, и потому мы никогда не знали, что такое нужда. У нас дома было четыре лошади и два жеребенка, три дойных коровы, два больших уже теленка и здоровенный племенной бык, много овец (я даже не знаю, сколько), полный двор птиц – гусей, уток и кур, были и ульи с пчелами. У нас было два дома, один старый, в котором была папина мастерская, где он столярничал, и большой пятистенок, в котором мы и жили, а также два двора со всякими хозяйственными постройками. Под навесом у нас, кроме рабочей телеги и саней, стоял выездной лакированный фаэтон, который еще с французской войны привез мой прапрадед, и когда папа выезжал куда-то по делам, то на дуге фаэтона весело звенели медные колокольчики.
И вот мы как-то сели ужинать, и тут в дверь начали стучать. Залаяла собака, четверо людей с оружием приказали убрать ее, а то, сказали, застрелим. Папа закрыл собаку в сарае. В дом вошли трое русских милиционеров или солдат, и с ними татарин-переводчик. Папу стали расспрашивать, как его зовут, сколько у него всего скота в хозяйстве. Папа ответил, что зовут его Карим Мухаметгатин, назвал, сколько у нас есть лошадей, коров и всего остального.
Ему наказали никуда ничего не девать, сказали, что все забирать у нас не будут, так как у нас семья большая (к тому времени у нас народился еще и братик Анварчик). А папе сказали, что поручат работать на колхоз, потому что он мужчина крепкий, хозяйственный.
Потом все вместе пошли во двор. Когда папа вернулся, то сказал, что записали и посчитали не все. Переводчик шепнул ему, чтобы папа за ночь прибрал для себя птицы и баранов столько, сколько надо, только чтобы следов не было. И папа той же ночью тайком зарезал штук пять своих овец, а также несколько уток и гусей, чтобы нам было, что зимой покушать. Как раз начался сильный буран, отец обрадовался, потому что снег повалил очень густой. Он запряг лошадь, мы все – мама, моя старшая сестра и я, помогли отцу загрузить всю забитую живность в плетеную кошевку. Было уже два часа ночи (мама посмотрела на большие часы с кукушкой, которые у нас висели в гостиной), когда папа выехал со двора. Мы тихо проехали через переулки к речке, а там по заснеженному льду – к водяной мельнице. Там работали и жили папины знакомые, бедные люди, у них было всего несколько коз. Папа их разбудил, поговорил с ними, и мы все вместе перетаскали бараньи туши и мешки с забитой птицей на мельницу, и спрятали там, чтобы они замерзли. В эту ночь папа еще раз съездил на мельницу, увез туда и спрятал еще и семь мешков зерна. А буран занес все следы от саней. Так папа обеспечил свою большую семью на зиму.
А скоро у нас сильно заболел маленький Анварчик, грудь у мамы не брал, все захлебывался. Он умер за одну ночь, ему не было и восьми месяцев. Когда папа быстро запряг коня и хотел ехать за помощью, его остановили на улице военные и заставили вернуться домой (перед этим, оказывается, от них сбежал переводчик, а до этого папа дал ему на всякий случай адрес своего брата в Джелалабаде, вот, может, он туда и уехал). Анварчика завернули в одеяльце, над ним прокричали азат, все поцеловали его по очереди в последний раз, и папа с дядей Закиром и племянником отнесли его на кладбище и похоронили по мусульманскому обычаю. И пока хоронили, над ними стояли военные, смотрели, в самом ли деле они хоронят ребенка или что-то прячут в могилу.
Шагом марш в колхоз!
Скоро папа и старшая сестра стали ходить на работу в колхоз. Они и другие, кого записали в колхоз, строили ферму для дойных коров и загоны для лошадей. А для кошар и птичника материала у них не было, и потому овец и птицу пока под отчет оставляли у хозяев. И так незаметно наступил новый 1931 год.
Ближе к весне в одно из воскресений в мечети назначили общее собрание. На него пошли папа с мамой и старшая сестра Асия. Их не было до самого вечера. Первой пришла мама, вся измученная и заплаканная, затем и папа. И мы узнали, что в этот день из нашей деревни в район увезли 47 человек – тех, кто отказался записаться в колхоз. Мама нам еще рассказала, что папу предложили в бригадиры строителей, и за него все голосовали. Потому что все знали, какой он грамотный и спокойный человек и на все руки мастер. Папа знал русскую грамоту, еще до революции учился у одной русской семьи. Во время революции и гражданской войны он служил с 1917 по 1921 год, строил в Сарапуле бетонный мост через реку. Как он рассказывал, всего их занято на этом мосту было 27 солдат, а однажды их очень сильно обстреляли из пулемета белые, и тогда 18 человек из них убили, а папе прострелили шапку. Мост этот они сдали этот за год и восемь месяцев – в два раза быстрее, чем планировалось, за это папу даже наградили какой-то медалью. И потому папа наш был уважаемым человеком. Сделали колхозными начальниками и двух маминых братьев – Сагдиевых Сахибуддина и Сайфетдина.
Маме и другим женщинам деревни дали задание стричь своих овец и сдавать в колхоз шерсть. Ее принимала и взвешивала на весах одна девочка. Мама спросила, откуда она. Та ответила, что из деревни Курняле. Мама сказала, что они знали оттуда одного татарина-переводчика. Та девочка сказала, что это ее двоюродный брат. Он вернулся из армии, и его заставили быть переводчиком и наводить советскую власть в деревнях. Люди его невзлюбили и сожгли все хозяйство его семьи. Он куда-то исчез, а его маму его с горя парализовало.
Мы помогли маме остричь 13 овец, а когда к нам приехали за шерстью – получилось почти три полных мешка, – нам один неполный мешок оставили. Сказали, что семья у нас большая, самим пригодится. Папа вечером вернулся с работы и сказал, что им, бригадирам, разрешили на работу ездить на своих лошадях, оставят по одной под расписку, а остальные заберут в колхоз. Папа же между делом еще успел зарезать и спрятать в разных местах (опять на мельнице, а также у своей бедной двоюродной сестры Хадичы) 12 баранов, так как боялся за семью, что всем придется голодом сидеть. И не зря боялся, потому что по всей деревне рыскали милиционеры и искали, где люди могли припрятать мясо или зерно. Даже подозрительные сугробы раскапывали или протыкали штыками. Но наше так ничего и не нашли. А когда мама начинала плакать, дескать, что же это такое, свое добро приходится прятать, а еще грозятся скоро все мечети закрыть и запретить молиться, папа ей говорил: «Хватит, вся Россия в таком положении. Для того и делали революцию, чтобы не было баев да купцов, чтобы все жили одинаково. Надо привыкать, раз такой закон пошел. А кто будет честно работать на колхоз, на семью будут давать 25 соток земли, а у кого 5 и больше детей, еще 10 соток добавят. За каждый отработанный день будут записывать на человека 1 трудодень, и на каждый трудодень будут давать по одному килограмму зерна. Кто будет хорошо работать, проживет. А кто против колхоза пойдет, того в Сибирь отправят, потому что города в России голодают, надо кормить рабочих. Я в Сибирь не хочу, так что буду работать на колхоз».
Сестра Асия, которой скоро надо было пойти работать на ферму дояркой, заплакала и сказала, что не хочет работать на городских. Надо было уехать в теплые края, сказала она, как трое наших дядей (а они еще в двадцатые годы уехали в Джелалабад и Баку за хорошей жизнью). Мама отругала ее и наказала, чтобы она ничего такого не говорила на работе, а сама на всякий случай спрятала подальше Коран и молитвенные книги, так как до нее дошло, что новые власти грозили наказывать верующих.
