Разрушитель небес

15. Фульмэн

Fulmen ~inis, сущ.

1. молния

– Хорошенькая, – Явн фон Вельрейд толкает кузена локтем и указывает на дальний стол в бледно-голубом и серебре.

Ракс Истра-Вельрейд в самом деле слишком измотан, чтобы поддержать игривое настроение кузена – последнюю неделю он почти не спал. С недавних пор кошмары участились. Они не давали ему покоя лет с десяти, неожиданно будили, оставляя один на один с безжалостно подробными воспоминаниями, но лишь в последнее время стали настолько тягостными. Однако он все же вытягивает шею, чтобы бросить взгляд поверх толпы придворных, и его сердце, судорожно забившись, замирает. Мир тускнеет вокруг девушки в голубом с серебром платье, лица вокруг нее теряют четкость, расплываются. Его кузен болван: «хорошенькая» – слишком слабо сказано. Ее черные волосы подрезаны коротко пониже ушей, на лбу с четкими бровями нет нарисованного венца, глаза голубее фальшивого неба в районе знати – наверное, настоящее небо было именно таким. Но дыхание у Ракса перехватывает оттого, как она держится – с лазерной концентрацией и напряженностью туго натянутой тетивы, как дикое, свирепое существо.

Нет, сурово поправляет он себя, как существо, которое охотится.

Явн подливает себе вина.

– А эти красные оспины у нее на щеках! Ты в курсе, что от оспы умирают сорок процентов детей простолюдинов? Видимо, она из везучих.

Ракс наконец поворачивается к нему:

– Так с ходу вспомнил цифру?

Его кузен пожимает плечами:

– Ну что тут скажешь? Я из тех, кто печется о ближних.

Оспины у нее на щеках видны повсюду, но взгляд Ракса притягивает в первую очередь пятно у нее на ключице – светлее кожи вокруг, это давно затянувшийся, но не такой уж старый шрам.

Ракс знает, что такое шрамы. Знает, как они кровоточат, рубцуются, затягиваются, как выглядят на каждой стадии, но особенно хорошо ему известно, как их удаляют. Шрам на ключице у этой девчонки оставлен твердосветным оружием – выжженный, резкий, формой немного напоминающий лезвие. Она в одежде цветов благородного Дома, как остальные присутствующие, но не побывала в клинике, чтобы удалить шрамы? И даже не попыталась замаскировать их косметикой или платьем – вырез низкий, открывающий грудь и плечи. У нее единственной здесь есть изъяны, только она не глазеет на кого-нибудь, а смотрит прямо перед собой. Странно. Жутковато. Может, поэтому взгляд на нее – как удар током, как мощное рукопожатие в седле.

– Из какого она Дома?..

– Литруа, – без запинки отвечает Явн. – По-моему. Помнится, Отец говорил про их серебро, сияние которого не спутаешь ни с чем.

Сияющее серебро. Тот серебристый боевой жеребец, девчоночий голос, руки, которыми она разодрала манекен, будто беспощадная черная дыра или бешеный зверь… Тот день он не может забыть ни на секунду. Звуки ее хриплого, торжествующего голоса, насмехающегося над ним, преследуют его теперь во время каждой езды и душа, который он принимает после.

Это она.

То, как она вложила все силы в один рывок, забыв о собственной безопасности, – будто умирала, будто хотела умереть… Это было неестественно. Противоречило всему, чему учили в академии, всему, чем он жил, находясь в седле. Верхом она ездила неправильно, но, как ни странно, при виде этого возникало чувство, будто все идет как надо, словно он слушал музыку, обработанную так, как раньше ему не представлялось возможным. Его душа наездника требует сразиться с ней. Умоляет. Всего разок. Лишь бы понаблюдать за ней, узнать, какие еще необычные приемы она применит против него, сколько он сможет играть с ней, прежде чем она сорвется, или он сорвется, или оба они…

Она смотрит в его сторону, прорезая толпу взглядом ледяных глаз, но его не замечает. Ракс вытягивается в струнку, когда ее взгляд приближается к нему, и никнет, опадает волной, когда начинает отдаляться. Ему удается опомниться, лишь сделав над собой огромное усилие.

– С ней – нет, Явн. Даже не мечтай.

– Но ты-то размечтался, – с усмешкой возражает Явн. – Слушай, если повезет, она окажется наездницей.

Ракс фыркает, ответ, который проносится у него в голове, кажется, лучше не произносить вслух.

Этого я и боюсь.