Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
M. L. Rio
IF WE WERE VILLAINS
Печатается с разрешения литературных агентств
Dunow, Carlson & Lerne и Andrew Nurnberg
В оформлении издания использованы материалы по лицензии ©shutterstock.com
© Design by Julia Lloyd
Copyright © 2017 by M.L.Rio
© Н.А. Болдырева, перевод на русский язык
© ООО «Издательство АСТ», 2020
Акт I
Пролог
Я сижу, прикованный наручниками к столу, и думаю:
«Мне права не дано
Разоблачать перед тобою тайны
Тюрьмы моей; но если б мог я только
Поведать их – я растерзал бы дух твой!..
От ужаса твоя застыла б кровь!..
На голове, как иглы дикобраза
Твои б поднялись волосы, глаза же,
Сверкнув как звезды, вышли б из орбит!»
Охранник стоит у двери, наблюдая за мной, как будто ожидает чего-то.
Входит Джозеф Колборн. Он начал седеть, ему почти пятьдесят, хотя я по-прежнему воспринимаю его как мужчину, которому за сорок. Удивительно каждые две недели наблюдать, как он постарел. И он стареет по чуть-чуть таким вот образом в течение десяти лет. Он садится напротив меня, скрещивает руки на груди и говорит:
– Оливер.
– Джо.
– Что ж, слушание по условно-досрочному прошло в твою пользу. Поздравляю.
– Я бы сказал «спасибо», если бы верил, что ты это всерьез.
Он отвечает натянутой тонкогубой улыбкой.
– Кстати, я не считаю, что ты должен здесь находиться.
– Но это вовсе не означает, что ты считаешь меня невиновным.
– Верно. – Он вздыхает и устало, как будто я утомляю его, смотрит на свои часы – те же самые, что он носил, когда мы познакомились.
– А зачем ты тут? – спрашиваю я. – Ужель по той же дежурной причине?
Его брови превращаются в ровную черную линию.
– Надо, мать его, говорить «неужели».
– Можно забрать парня из театра… или что-то вроде того, но…
Он фыркает – удивленно и одновременно раздраженно.
– Да, я полагаю.
– Ну? – спрашиваю я.
– Что ну?
– «Глядишь ты так печально! Если ты
Пришла с дурною вестью – все же мне
Скажи ее с улыбкой!» – отвечаю я.
И, решившись наконец заслужить его раздражение, добавляю:
– Зачем ты тут? Ты должен был понять, что я ничего тебе не расскажу.
– Вообще-то, – возражает он, – по-моему, сейчас мне удастся заставить тебя передумать.
Я выпрямляюсь на стуле.
– Выкладывай.
– Я ухожу со службы. Продался, принял приглашение поработать в частной охране. Нужно думать об образовании детей.
Какое-то мгновение я просто молча пялюсь на него. Мне всегда казалось, что Колборна скорее убьют как старого свирепого пса, чем что он покинет кабинет шефа полиции.
– Интересно, – говорю я. – И как это должно меня убедить?
– Все, что ты скажешь мне после того, как выйдешь, будет сохранено в тайне.
– Тогда зачем беспокоиться?
Он снова вздыхает, на сей раз тяжело, и морщины на его лице становятся глубже.
– Оливер, меня больше не волнует твое наказание… Кто-то справедливо отбыл срок, а нам в нашей работе редко выпадает удача удовлетвориться хотя бы этим. Но я не хочу уйти на покой и последующие годы своей жизни провести, гадая, что в действительности случилось десять лет тому назад.
Сперва я помалкиваю. Мне нравится сама идея, но я ей не доверяю. Я оглядываюсь на серо-коричневые шлакоблоки, на крошечные черные видеокамеры, глядящие из каждого угла, на охранника с выпяченной нижней челюстью. Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю и представляю себе свежесть весеннего Иллинойса. Каково это – выйти на улицу после того, как треть жизни ты задыхался в затхлой тюремной камере?
На выдохе я открываю глаза и обнаруживаю, что Колборн внимательно наблюдает за мной.
– Я не знаю, Джо, – говорю я. – Я выберусь отсюда… так или иначе. И я не хочу возвращаться. Думаю, лучше не будить спящую собаку.
Он жует нижнюю губу, пальцы беспокойно барабанят по столу.
Я хмурюсь в ответ.
– Почему для тебя это так важно?
Пальцы замирают.
– Скажи мне кое-что, Оливер, – спрашивает он, – ты когда-нибудь лежишь на койке в своей камере и таращишься в потолок? Наверное, в такие моменты ты спрашиваешь себя, как ты попал сюда, и не можешь уснуть, потому что все время прокручиваешь в голове тот самый день?
– По ночам такое происходит со мной постоянно, – соглашаюсь я без иронии. – Но есть разница, Джо. Для тебя это был просто-напросто один день, а затем жизнь снова потекла как обычно. Но для нас это был один особенный день, а потом на нас навалились все остальные дни, которые последовали за ним. – Я наклоняюсь вперед, опираясь на локти, и мое лицо оказывается в нескольких дюймах от его: теперь он слышит каждое мое слово, даже когда я говорю тише. – Пожалуй, твое неведение пожирает тебя заживо. Ты не знаешь – кто, не знаешь – как, не знаешь – почему. Но ведь ты и не знал его. Не чувствовал, как он притаился в комнате… как он преследует тебя, стоит над кроватью, пока ты спишь, повторяя: «Залягу в грудь тебе свинцом тяжелым поутру я!»
Он щурится, но я замечаю, что в его глазах появляется какое-то странное отвращение, как будто в мгновение ока я стал невыразимо уродлив и ужасен.
– А ты хранил чужие секреты, – говорит он. – Нормального человека это сведет с ума. Зачем ты поступал таким образом?
– Потому что хотел.
– И до сих пор хочешь?
У меня пересыхает во рту. Я облизываю губы и откидываюсь назад, отводя взгляд. Охранник бесстрастно наблюдает за нами, словно мы двое общаемся на чужом для него языке и наш разговор далек и незначителен.
Я думаю о них. Об остальных. О нас. Мы совершали дурные поступки, но они тоже были необходимы… или же так нам просто казалось. Как и в любой другой трагедии, роковой финал был неизбежен. Смогу ли я хоть что-то объяснить Колборну: и незначительные повороты, и предначертанный исход? Я изучаю его бесстрастное открытое лицо, серые глаза, окаймленные птичьими лапками морщин, но, как всегда, ясные и яркие. Сердцу становится тесно в груди. Тайны тяжелы, как свинец, и, глядя на Колборна, я понимаю, что устал нести больше, чем мне причитается, в одиночку.
– Ладно, – говорю я. Горло сжимается, голос деревенеет. – Когда я выйду отсюда, расскажу тебе. Но прежде ты должен понять кое-что.
Он неподвижен.
– Итак, Оливер…
– Первое, это просто история. Верь в нее, если хочешь. Второе, то, что ты услышишь, не должно отразиться ни на мне, ни на ком другом. Никакого повторного риска. И последнее – это не оправдание.
Я жду от него ответа: кивка или слова, – но он лишь моргает, молчаливый и стойкий, как сфинкс.
– Ну, Джо? – спрашиваю я. – Сможешь жить с тем, что я сейчас расскажу?
Он одаривает меня холодной улыбкой.
– Да, думаю, смогу.
Сцена 1
Время действия: сентябрь, 1997 год – мой четвертый и последний год в классическом художественном училище Деллехера. Место действия: Бродуотер, Иллинойс, маленький городок, почти не имеющий значения.
Пока еще стоит теплая осень.
Появляются актеры.
Тогда нас было семеро: яркие, молодые дарования с большим будущим, которое ожидало каждого из нас. И в ту ночь мы не видели перед собой ничего, кроме книг. Мы всегда были окружены словами и поэзией: все яростные страсти мира были заключены в кожу и пергамент. Вот на что я отчасти возлагаю вину за произошедшее. Наши собственные интриги и ошибки по сравнению с этим казались незначительными.
Библиотека Замка представляла собой просторную восьмиугольную комнату со стеллажами по периметру. Она была заставлена роскошной старинной мебелью, в ней царило сонное тепло, поддерживаемое монументальным камином, который горел почти непрерывно, невзирая на довольно-таки высокую температуру на улице.
Итак, каминные часы пробили двенадцать. Мы зашевелились, один за другим, будто семь оживших статуй.
– «Теперь глухая полночь», – сказал Ричард.
Он сидел в самом большом кресле (прямо как на троне), скрестив ноги и закинув их на решетку камина. Целых три года он играл исключительно королей и тиранов, что научило его восседать вот так на всяком стуле, будь то на сцене или где-то за ее пределами.
– Завтра к восьми часам мы станем бессмертными, – добавил он (на следующий день у нас намечались пробы) и захлопнул книгу так резко, что в воздух взвилось облачко пыли.
Мередит по-кошачьи свернулась на одном конце дивана – а я улегся, как пес, на другом – и потянулась с тихим, наводящим на размышления стоном.
– Куда собираешься? – Она лениво перекатилась на бок, и ее длинные рыжеватые волосы рассыпались по подлокотнику.
– «Усталый от трудов, спешу я на постель». – Ричард.
– Избавь нас. – Филиппа.
– Раннее утро и все такое. – Ричард.
– Можно подумать, ему есть до этого дело. – Александр.
Рен, устроившись на подушке и не обращая внимания на перепалку, спросила:
– Вы вообще-то выбрали себе по фрагменту? Я что-то не могу определиться.
– Как насчет Изабеллы? – спросил я. – Твоя Изабелла прекрасна.
– «Мера» – комедия, дурак, – ответила Мередит. – У нас пробы на «Цезаря».
– А я не понимаю, зачем нам пробы? – донесся из противоположной и самой сумрачной части библиотеки голос Александра.
И Александр, сидевший за тяжелым дубовым столом, потянулся за бутылкой виски «Гленфиддик». Открыл ее, наполнил пустой бокал алкоголем, сделал большой глоток и поморщился, глядя на нас.
– Я могу раскидать все роли чертовой пьесы здесь и сейчас. Завтрашние пробы ничего не изменят.
– Чушь собачья, – заявил я. – Я никогда не могу угадать, какая роль мне достанется.
Ричард лукаво усмехнулся и перевел на меня взгляд своих черных глаз.
– Это потому, что тебе роли назначают в последнюю очередь – впрочем, как всем отбросам.
– Тсс! – Мередит одарила Ричарда озорной улыбкой. – Ты сегодня Ричард или последний урод?
– Не слушай его, Оливер, – тихо произнес Джеймс.
Он сидел в дальнем углу, нехотя поднимая взгляд от блокнота. Джеймс всегда был самым серьезным студентом на нашем курсе.
– Вот, – заявил Александр, отсчитывая на столе десятидолларовые купюры. – Пятьдесят долларов.
– Зачем? – удивилась Мередит. – Хочешь приватный танец?
– Думаешь заняться стриптизом после выпуска?
– Выкуси.
– Попроси вежливо.
– Пятьдесят штук – для чего? – спросил я, желая прервать склоку.
Из нас семерых Мередит и Александр были самыми злыми спорщиками и испытывали извращенную гордость, ругаясь друг с другом. Дай им волю, они будут грызться всю ночь.
Александр постучал пальцем по стопке купюр.
– Ставлю пятьдесят баксов на то, что могу прямо сейчас назвать список актеров и не ошибусь.
Пятеро из нас обменялись серьезными взглядами, тогда как Рен продолжала хмуриться, посматривая на камин.
– Ладно, давай послушаем, – сказала Филиппа.
Александр выпрямился, откинул с лица непослушные кудри.
– Очевидно, Ричард будет Цезарем.
– Потому что мы втайне мечтаем убить его? – спросил Джеймс, с ухмылкой отрываясь от блокнота.
Александр хохотнул и добавил:
– Разумеется, Джеймс будет Брутом.
Любой из нас мог бы угадать это: Ричард всегда играл императоров, ну а Джеймсу доставались исключительно роли героев.
Ричард вскинул темную бровь.
– И ты, Брут?
– Sic semper tyrannis, – ответил Джеймс. – Долой тирана.
Александр повел рукой, указав сначала на одного парня, затем на другого.
– Именно, – продолжал он. – А я буду играть Кассия, ведь у меня амплуа плохого мальчика. Ричард и Рен не могут быть мужем и женой, поскольку это странно и противоестественно. Получается, что ты, Мередит, будешь Кальпурнией, Рен станет Порцией, а Пип снова придется переодеваться в мужскую одежду.
Филиппа – роль для которой оказалось подобрать сложнее, чем для Мередит, соблазнительницы, или Рен, инженю, – была вынуждена выступать на подмостках в амплуа травести, причем всякий раз, когда у нас заканчивались кандидаты на соответствующие роли. Что ж, обычная ситуация в шекспировском театре, где подавляющее большинство лучших ролей предназначено представителям «сильного пола», а основная часть талантливых актеров – женщины. Я считал, что вот оно – очередное свидетельство того, что Филиппа играет убедительно (вне зависимости от того, чья ей досталась роль), но она, похоже, не была с этим согласна.
– Убейте меня, – сказала Филиппа с лицом настолько бесстрастным, что невозможно было понять, шутит она или нет.
– Погодите, – начал я, не желая подтверждать гипотезу Ричарда о том, что в процессе распределения ролей мне всегда перепадали остатки, однако мучаясь от любопытства. – А как же я?
Александр прищурился, прикусив кончик языка, и принялся внимательно меня разглядывать.
– Возможно, Октавий. Тебе не дадут роль Антония… не обижайся, но ты не слишком видный. Антонием будет тот невыносимый третьекурсник. Как там бишь его?
– Ричард Второй? – предположила Филиппа.
– Très amusant, – фыркнул Ричард. – Нет, Колин Хиланд.
– Потрясающе! – Я безнадежно уткнулся носом в листы бумаги с репликами Перикла, которые просматривал, кажется, уже в сотый раз.
Я лишь вполовину талантлив по сравнению с ними и потому обречен играть второстепенные роли в чужих историях. Часто я задавался вопросом, имитирует ли искусство жизнь или дело обстоит с точностью до наоборот.
Александр кинул деньги на стол.
– Пятьдесят баксов! – провозгласил он. – На только что озвученный список.
– Включая Колина в роли Антония? – Мередит.
– Да, включая Колина в роли Антония. Принимаешь? – Александр.
– Нет. – Мередит.
– Почему – нет? – Я.
– Потому что именно так все и будет. – Мередит.
Ричард издал горловой смешок.
– Остается только надеяться. – Он направился к двери и по пути наклонился, чтобы ущипнуть Джеймса за щеку.
«…Почий
Сном вечным, милый принц!»
Джеймс отбросил его руку, шлепнув по ней блокнотом, а после этой импровизации вновь спрятался за своим бумажным укрытием. Мередит эхом повторила смех Ричарда и добавила:
– «Ведь ты самый горячий из глупцов, какие только сыщутся в Италии».
– «Чума на оба ваших дома», – пробормотал Джеймс.
Мередит вновь потянулась и, улыбнувшись, вскочила с дивана.
– Идешь спать? – спросил Ричард.
– Ну… после слов Александра все стало довольно бессмысленным.
Мередит не взяла ни свои книги, ни бумаги, которые были разбросаны на низком столике перед камином, оставив там же и пустой винный бокал с зацепившимся за край полумесяцем помады на ободке.
– Спокойной ночи, детишки! – произнесла она. – Счастливо! – Она нагнала Ричарда у арки, ведущей в коридор, и первой покинула библиотеку.
Ричард подмигнул мне и лениво последовал за ней, чтобы любоваться ее задом на некотором расстоянии.
Я вздохнул и потер глаза, начавшие слезиться и зудеть от попыток читать в течение нескольких часов. Рен отшвырнула книгу – та с глухим стуком приземлилась рядом со мной на диван.
– К черту! – Рен.
– Вот это да! – Александр.
– Я просто прочту что-нибудь из Изабеллы. – Рен.
– Просто иди спать. – Филиппа.
Рен встала и покачала головой.
– Вероятно, буду лежать без сна до рассвета, вспоминая реплики.
– Не хочешь покурить? – Александр допил виски и принялся катать косяк по столу. – Поможет расслабиться.
Она слабо улыбнулась.
– Нет, спасибо, – ответила она и направилась к выходу. – Спокойной ночи.
– Ладно. – Александр отодвинул стул и повернулся ко мне: косяк свисал из уголка его рта. – Оливер?
– Если я покурю с тобой, завтра точно лишусь голоса.
– Пиппа?
Она нацепила очки на макушку и прокашлялась, проверяя горло.
– Хорошо, – сказала она. – Только после тебя.
Александр кивнул уже на полпути из комнаты, спрятав руки глубоко в карманы. Она последовала за ним, и я с легкой завистью проводил ее взглядом. Затем я откинулся на подлокотник дивана и попытался сосредоточиться на тексте, в котором было столько скобок, выделений и подчеркиваний, что его уже практически нельзя было разобрать.
«ПЕРИКЛ:
– Прощай же, Антиох! – нам мудрость шепчет,
Что тот, кто не краснеет от греха,
Чернейшего, чем ночь, не затруднится
Ничем, чтобы не дать тому греху
Увидеть свет. Один проступок быстро
Родит другой; распутство и убийство
Согласнее живут, чем дым с огнем».
Последние две строчки я пробормотал себе под нос. Я вызубрил их еще несколько месяцев назад, но меня все равно преследовал страх забыть слово или фразу в середине прослушивания. Бросив взгляд на Джеймса, который до сих пор сидел в углу комнаты, я спросил:
– Никогда не задавался вопросом, знал ли Шекспир все эти роли так же хорошо, как мы?
Джеймс медленно поднял голову, оторвавшись от чтения очередной строфы, взглянул на меня и ответил:
– Постоянно.
Я моргнул и улыбнулся.
– Сдаюсь. Вообще-то я сейчас ничего и не делаю.
Он покосился на часы.
– По-моему, я тоже.
С трудом поднявшись, я поплелся следом за Джеймсом по винтовой лестнице в общую спальню: она располагалась прямо над библиотекой, в самой верхней из трех комнат, в узкой каменной полой «колонне», которую попросту называли Башней. Раньше здесь был чердак, заваленный сломанной мебелью и прочим хламом, но в конце семидесятых пыль и паутину смели, чтобы освободить место для новых студентов. Двадцать лет спустя тут стояли две кровати с голубыми балдахинами с гербом Деллехера, пара старых монструозных шкафов и два разномастных книжных стеллажа, слишком неприглядных для библиотеки.
– Думаешь, все будет так, как говорит Александр? – спросил я, когда мы оба начали раздеваться.
Джеймс опустился на край постели и стянул рубашку.
– Не знаю. Если хочешь знать мое мнение, это слишком предсказуемо.
– Конечно. – Я запихнул грязную одежду на нижнюю полку шкафа. – Но когда они нас удивляли?
– Фредерик всегда меня удивляет, – сказал он. – Но последнее слово будет за Гвендолин… обычное дело.
– Если б это зависело от нее, Ричард играл бы все мужские роли и половину женских.
Джеймс поморщился.
– Ну а Мередит досталось бы остальное, – продолжал я.
– Когда ты завтра читаешь? – спросил он, прижав ладони к глазам.
– Я? После Ричарда. За мной – Филиппа.
– Да, а я за ней. Бедняга. – Джеймс.
– Удивительно, что она еще все не бросила. Я бы на ее месте так и поступил. – Я.
– Ну, она намного более устойчива, чем все. Может, именно поэтому Гвендолин и мучает ее. – Джеймс.
– Просто потому, что она может выдержать это? – спросил я. – Как жестоко.
Он пожал плечами.
– Да уж… Гвендолин…
– Будь моя воля, я бы все перевернул вверх дном, – решил я. – Пусть Александр был бы Цезарем, а Ричард – Кассием.
С усталой улыбкой он забрался в постель.
– А я по-прежнему Брут?
– Нет. – Я швырнул в него носок. – Ты – Антоний. На сей раз я буду главным.
– Придет и твоя пора играть трагическую роль. Дождись весны.
Я поднял взгляд от ящика, в котором рылся в поисках чистых боксеров.
– Неужели Фредерик снова делился с тобой секретами?
Джеймс заложил руки за голову и смущенно посмотрел на меня.
– Возможно, он упоминал «Троила и Крессиду». У него есть фантастическая идея насчет битвы полов. Троянцы будут мужчинами, а греки – женщинами.
– Какое-то безумие.
– Почему? Пьеса настолько же о сексе, насколько и о войне. Гвендолин, естественно, захочет, чтобы Ричард был Гектором, – сказал он. – Но это сделает тебя Троилом.
– А почему, во имя всего святого, Троилом не станешь ты?
Джеймс поерзал, изогнул спину, прижав плечи к матрасу.
– Я сказал Фредерику, что хотел бы иметь разнообразное портфолио.
Я пялился на него, раздумывая, надо ли мне обижаться.
– Не смотри на меня так, – тихо произнес он с упреком. – Он согласился, что нам нужно выйти за рамки. Я устал играть влюбленных дураков вроде Троила и уверен, что тебе надоело быть на второстепенных ролях.
Я потер затылок и плюхнулся на кровать.
– Да, наверное, ты прав. – Я уставился на пыльно-голубой балдахин, гадая, насколько он смахивает на ночное небо. На мгновение я позволил своим мыслям затеряться, а затем рассмеялся.
– Что смешного?
– Тебе придется быть Еленой Троянской, – сказал я. – Ты единственный из нас, кто достаточно симпатичен.
Мы лежали и смеялись в темноте, пока не заснули, и спали крепко, не подозревая, что уже на следующее утро поднимется занавес над драмой, которую поставим мы сами.
