Голос, взывающий к жизни

Голос, взывающий к жизни

«… Был долгий труд.
Того, что написала,
Не устыжусь на миг – за все года, -
Того, что думала и что сказала
Раз навсегда…»

«Здесь, как в бреду, всё было смещено:
здесь умирали, стряпали и ели,
а те, кто мог еще
вставать с постелей,
пораньше утром,
растемнив окно,
в кружок усевшись,
перьями скрипели.
Отсюда передачи шли на город –
стихи, и сводки,
и о хлебе весть.
Здесь жили дикторы и репортеры,
поэт, артистки…
Всех не перечесть».

Эти строки написаны величайшим поэтом блокадного Ленинграда – Ольгой Федоровной Берггольц. Мы называем ее так не случайно. Она – поэт, писатель, журналист – стала для Ленинграда в прямом смысле, голосом надежды.
Когда в далеком 1942-ом году голодный и замерзающий город, проживший зиму без хлеба и газет, наконец, услышал долгожданный человеческий голос в черных тарелках-динамиках, это был голос Ольги Берггольц. «Негромкий, слегка пришептывающий», - называет его Вера Китленская. «Голос, полный неподдельной любви и сострадания к ленинградцам, голос, опаленный ненавистью к врагу, голос, взывающий к жизни, к борьбе», - говорит о нем Федор Абрамов, впервые услышавший его в нетопленом госпитале в одной из аудиторий исторического факультета университета.
В приведенных выше строках описывается и обстановка, царившая в здании Радиокомитета, где работала Ольга Берггольц в те страшные блокадные дни.
Голос Ольги Федоровны запомнился не только близко знавшим ее людям, но и всем ленинградцам. Практически во всех блокадных дневниках обязательно упоминается тот день, когда в городе заработало радио – уста Ленинграда. Тогда они читали стихи Берггольц, письма на Каму:

«Как угрюмо твое ледяное жилье,
как врагами изранено тело твое… »
«Он придет, ленинградский торжественный полдень,
тишины, и покоя, и хлеба душистого полный…»

Блокаду Ленинграда воспевали и многие другие творцы. Но когда мы перечисляем их имена, то имя Ольги Берггольц стоит всегда в первом ряду. Ее творчество обвиняли в скупости образов, недостатке поэтичности, несоответствии правилам поэтики, но, честно говоря, эти обвинения просто некорректны. Как заявлял один из исследователей творчества Берггольц – «как если бы кто-то стал отмечать орфографические ошибки в письме, пахнувшем кровью и пороховым дымом».
Несмотря на то, что Берггольц была журналистом, и ей казалось бы должно быть свойственно стремление с мельчайшей точностью описать события, факты, обстановку города, в лирике Берггольц нет четких образов. Они скупы, как, впрочем, грешат этим и все другие произведения о блокадных днях. Но много ли вообще этих образов? Обычные, общеизвестные детали блокадной жизни – голод, холод, бездействующий водопровод, времянки, коптилки, санки с покойниками, жертвы обстрелов и бомбардировок. Надо ли было Берггольц, выступавшей по радио, которое внимательно слушал весь город повторять все эти детали, которые каждый ленинградец видел каждодневно, которые составляли жизнь города? Для Берггольц важно показать душу, в которой есть силы. Поэту надо внушить людям сознание собственной воли к жизни, воодушевить их. Говоря сухим языком журналистской теории – сформировать мнение общества и укрепить в его сознании факт победы.
Вот каковой была цель ее стихов в то тяжелое для миллионов ленинградцев время. А сейчас, когда мы вспоминаем о ней, то не можем не признать ее заслугу в том, что город выстоял и не сдался врагу.
Передо мной встает картина, которую я представляю благодаря фотографиям полувековой давности и стихам Ольги Берггольц. На заледеневшем Невском проспекте, сером от снега и грязи, стоит толпа людей, укутанных в холодные одежды. Их лица скрыты мехом и платками. Эти люди похожи на черное бесформенное пятно. Люди ждут. Им слышны только завывания ветра и пульс хронометра в динамиках. Через мгновение этот пульс сменится негромким, слегка пришептывающим женским голосом – голосом, взывающим к жизни.