Рецензии на книги издательства «Барбарис»

«Говорю Rite, что она очень несчастна, потому что мы <...> ограничены определённым даром и несчастья, связанные с ним, компенсируются. А её гений — больше нашего — не имеет итогов, которые можно обсуждать, а несчастья — те же. Ей бы надо храм возвести» . Л. Аронзон

Небольшое издательство «Барбарис» проделало огромную работу по публикации наследия рано погибшего малоизвестного ленинградского поэта Леонида Аронзона. Уже вышли книга стихотворений, собрание графики и... письма. Письма Риты, жены поэта.

С одной стороны читать чужие письма то же самое, что подглядывать в замочную скважину чужой частной жизни. С другой — письма из прошлого это всегда важнейшие документы эпохи, а в случае с письмами Риты Пуришинской к Леониду Аронзону ещё и удивительно живая любовная речь, ставшая настоящим литературным произведением. Рита Пуришинская обладала невероятным талантом, это отмечали все современники, которым посчастливилось быть её друзьями. Все они мгновенно попадали под мистическое обаяние Пуришинской.

Разлуки подстерегали Риту и Леонида на всем их недолгом совместном пути: Аронзон постоянно уезжал то в экспедиции, то просто на заработки, Рита ездила поправлять здоровье в Крым и Прибалтику. Спасением были письма. Нежные и страстные, остроумные и лиричные письма Риты даны нам без ответа. Мы не знаем, как реагировал и что отвечал Аронзон, смеялся ли над очередной шуткой, хмурил ли брови от сообщений о болезни, улыбался ли и нежно целовал дорогие сердцу строки. Одно ясно — она писала гораздо чаще. Писала, не боясь сказать «люблю», не заменяя слова сегодняшними обезличенными сердечками, писала так, что сердце у нас, современных читателей, выпрыгивает от восторга и, кажется, бьётся где-то в районе горла. Писала просто, правдиво, не сомневаясь в своих чувствах. Писала о любви.

Случайная цитата:

Лёничек, мой родимый, как же мне тебе писать, когда так скучается, любится, хочется, чтобы ты лежал в моей светлой постели, на моей славной веранде и слушал со мной,
как море шумит.

Небольшая книжка Победина написана легко и изящно, с юмором, читать ее приятно и интересно, но у меня есть несколько занудных замечаний.
Начинаются жизнеописания самых известных русских писателей, конечно, с Пушкина. На странице пятой читаем: «Достоевский был предельно краток: «Пушкин – это наше все», - сказал он с убежденностью председателя Счетной палаты и не ошибся». Но слова эти принадлежат Аполлону Григорьеву. В 1859 году в работе «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. СТАТЬЯ ПЕРВАЯ. Пушкин - Грибоедов - Гоголь - Лермонтов. II» он пишет: «А Пушкин - наше всё: Пушкин - представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами».
Про Чехова говорится (на странице одиннадцать): «…писатель…составил десять тысяч статистических карточек, по собственной инициативе занимаясь переписью населения каторжного острова Сахалин, от чего…было мало проку». Но в предисловии к книге Чехова «Остров Сахалин» можно прочитать: «Как уступка общественному мнению, взбудораженному книгой Чехова, были восприняты реформы, проведенные русским правительством: в 1893 г. - отмена телесных наказаний для женщин и изменение закона о браках ссыльных; в 1895 г. - назначение казенных сумм на содержание детских приютов; в 1899 г. - отмена вечной ссылки и пожизненной каторги; в 1903 г. - отмена телесных наказаний и бритья головы». Может быть, это и не так много, но сколько людей могут похвастать, что принесли обществу хотя бы похожую пользу?
Про Мамина-Сибиряка на странице тридцать говорится: «…видимо, вспомнив афоризм Экклезиаста «Во многом знании многие печали», забросил правоведение и стал газетным репортером». Но в Книге Екклесиаста, или Проповедника говорится (Глава 1, стих 18):
«Потому что во многой мудрости много печали;
и кто умножает познания, умножает скорбь».
Я даже посмотрела, как в оригинале – там слово חָכְמָה, именно «мудрость».
Про Мандельштама читаем на тридцать второй странице: «Щуплый, высокомерно задиравший голову, кем-то удачно прозванный «бойцовым воробьем»…» Но в воспоминаниях Надежды Мандельштам, в первой книге, можно прочитать: «Эренбург, кстати, выдумал, что О. М. был маленького роста. Я ходила на высоких каблуках и едва достигала ему до уха, а я нормального среднего роста. Эренбург, во всяком случае, был ниже О. М. И щуплым О. М. не был – плечи у него были широкие. Вероятно, И. Г. запомнил крымского О. М., истощенного тяжким голодом, а для концепции с журналистским противопоставлением – такой слабый и безвредный, а что с ним сделали! – понадобился облик тщедушного человечка, утонченно еврейского типа, вроде пианиста Ашкенази. Но О. М. совсем не Ашкенази – он гораздо грубее».
На странице сорок седьмой приводится цитата из Маяковского: «Мне и рубля не накопили строчки. Краснодеревщики не слали мебель на дом, И, кроме свежевыстиранной сорочки, Сказать по совести, мне ничего не надо». Но у Маяковского – «свежевымытой»; «свежевыстиранной» и в размер не укладывается, у Маяковского таких огрехов не было.
А в целом – очень мило, напоминает любимую мной «Всеобщую историю, обработанную «Сатириконом»»

Сначала проза – долго не могла решиться купить эту книжку – из-за цены. Пока собиралась, подоспело второе издание – большего формата и подешевле (минус один - блок обрезной, а не прошитый, плохо открывается). Я купила, и, хотя прочла ее за вечер, совершенно не жалела о покупке – я как будто заплатила за билет в прошлое, очутилась в среде обэриутов, музыкантов, художников – шутки, розыгрыши, забавные происшествия… Алиса Порет имела счастливую особенность видеть во всём светлую сторону, хотя значительная часть её жизни прошла в зловещие времена. Такие люди – на вес золота, ведь в основном мы ноем, обличаем, жалуемся… А она с аристократической отвагой видела во многом забавное. По тональности ее воспоминания похожи на записки Тэффи, Дона-Аминадо (можно было бы предпослать к ее запискам, как девиз, кусочек его высказывания – «скрывать, что ты несчастен - это верх деликатности»), Евгения Шварца, но у тех есть горечь, а у нее она совсем в подтексте, как у Чехова. Такой немного сказочный подход к жизни, недаром она в конце одной истории добавляет – «…ВСЕ КОНЧИЛОСЬ ХОРОШО, как любил говорить дорогой Женя Шварц» - записки она писала в шестидесятые годы, когда Шварц уже умер, и становится понятно, что они дружили, она грустит о том, что его больше нет… Больше всего в «Записках» - о дружбе с Хармсом, с Татьяной Глебовой, которая потом, после войны, вышла замуж за Стерлигова и осела в Ленинграде, а Порет – в Москве, немного – о родителях, мужьях, брате, догине Хокусай, кошках…
Половину книги занимают воспроизведенные листы ее рукописи с картинками – это существенная часть; пишет и рисует она цветными шариковыми ручками. Ничто не выдаёт здесь ученицу Филонова – это лукаво-наивные, немного детские рисунки. Кстати, хороший современный иллюстратор детских книг Юлия Гукова – ее ученица.
Есть надежда, что скоро выйдет вторая книга записок Алисы Порет…

P. S. До выхода второй книги вот здесь можно видеть в электронном виде первую:
http://issuu.com/barbaris.publishing/docs/alisa1_20_issuu