Рецензии на книги издательства «ИФРАН»

Чтение не за чашкой чая, конечно. Даже полезно взять тетрадочку и вести конспект. Эта книга будет интересна и для теистов, и для атеистов. Её аргументацию в построении доказательств, по словам Арестовича, использовали даже на судебных процессах. Книга позволяет задуматься над, казалось бы, очевидными вещами. Так, что мы очень многое в жизни принимаем на веру, но именно Бога на веру принимать отказываемся. Аргументация подробная и стройная, возможно, чересчур пространная, так как автор часто делает уточнения, что именно он имеет в виду, при каких условиях, оговорках и т. д. и т. п, что ведёт к многословию и часто - потере мысли читателем.

В книге, на мой взгляд, подробно рассмотрены такие вопросы: почему Зло не является достаточным аргументом против существования Бога; почему, если Бог - свободная личность, он обязательно Всеблагой, а не Всезлой; почему существование моральных истин - слабый аргумент в пользу Бога, и также объясняются все возможные логические парадоксы (по типу "может ли Бог создать камень, который не сможет поднять").

И всё же не обошлось без противоречий, хотя истинный философ путём словесных проказ всегда выпутается. Так, на протяжении всей книги доказывать, что чем проще теория, тем выше вероятность её осуществления, а значит, существование одного Бога - проще и требует меньше уточнений, чем существование нескольких Богов, привело автора в логическую яму, ведь как истинный христианин, он, начав с того, что во всех религиях описывается один и тот же Бог, в целом, всё-таки захотел подчеркнуть истинность именно своей религии, а там - Троица! (Вот тебе Ричардушка, и Троицын День!) И выяснилось, что его теория больше говорит за истинность иудаизма и ислама, чем христианства.

Тут, конечно, началось блуждание в области фантастических допущений, как один Бог может пассивно зависеть от другого, и как теория Троицы не расходится с теорией Единства и монотеизма. Лично в моём понимании, если всё, что создано Богом, - это и есть Бог, то проблем не возникнет ни с тремя сущностями, ни с десятью, ни со ста. Проблема в том, что я не уверена, что моё представление соответствует христианской доктрине.

И да, попытки доказать Бога занимательны, интересны. Вряд ли, конечно, вы мгновенно обретёте Бога, ведь, я мыслю, вся суть Веры - верить (вот так банально!). Логических обоснований никогда не будет достаточно, в этом же и смысл. Поверь, чтобы увидеть! А не увидь, чтобы поверить. Как тут не вспомнить искушение Господа дьяволом: "если Ты Сын Божий, то обрати камни в хлеба, бросься со скалы живым и невредимым...". Но что за ценность в таких доказательствах? Бог лишит людей свободы выбора, если недвусмысленно явит свою мощь и силу. И что тогда за ценность в таких сторонниках и последователях?

Ведь и в жизни так же: мы ценим больше, когда нам верят, потому что знают нас как достойных доверия, а не потому, что мы привели +100500 доказательств. А те, кто раболепно перешёл на сторону сильного и всемогущего, презираются нами. Покажи ему ещё более всемогущего, и он, как хамелеон, сменит окраску и переметнётся.

Или вот, если верить Библии, Бог накормил евреев в пустыне, даровав им манну небесную. Казалось бы, как не поверить в Бога после такого чуда, но даже эти самые евреи - книжные или реальные - не имея веры, быстро забывают реальные доказательства Бога и вновь поклоняются своему золотому тельцу. Неблагодарность? Просто отсутствие внутреннего убеждения. А его сложно поколебать любыми доказательствами извне. У многих наверняка есть такие знакомые, которым сложно отказаться от своих убеждений, даже если им преподнести фото- видеодоказательства, они скажут, что это ложь (фейк, как сейчас модно).

В общем, сама теория, суть построения системы доказательств в метафизике, её связь с обыденным, некоторые сентенции будут небесполезны. Мозг загрузите - точно. Иногда мелькают формулы, того же Байеса, я их принимала на веру, вот честно - пытаться в них разобраться - слишком муторно. Но в этом не было проблемы, ведь хоть что-то надо же принимать на веру, если речь идёт о вере! :)

Довольно древний сборник статей, изданный Институтом философии РАН, посвященный а) христианским истокам науки, б) перспективам союза религии и науки. Скрыто или явно авторы статей делают вывод о том, что религия и наука, не говоря уже о философии, как раньше были совместимы, так и теперь их ждет новый плодотворный союз. А. Нестерук открыто топит за то, что православие и наука не имеют противоречий, П. Гайденко (легенда среди изф-специалистов) только намекает на возможность такого союза. Религия может обуздать современный разгул технического прогресса, иначе нас ждет нечто похуже концентрационных лагерей и атомных бомб (так писал Гейзенбергв 1952 году), так как она исторически связана с этикой и темой ограниченности человеческого разума. Визгин интересно формулирует создавшуюся проблему: "Культура как искусство целей во многом уступает место науке как искусству средств". В этой связи вполне органично в сборник включена пара статей по биоэтике. Самыми интересными мне показались статьи Владимирова Ю. и Марковой Л. Первый обратил мое внимание на кажется простейшую, но почему-то задевшую меня мысль о том, что философские категории можно делить не только на материальное и идеальное, а на материальное, идеальное и духовное (в широком смысле, туда включаются вопросы веры, воли, божественного). Я как-то вслед за марксизмом и Гегелем, сливала идеальное и духовное в одно. Статья же Марковой заявляет, что к XX веку светская философия выступает с претензией на пониманием своими средствами трансцендентного мира, не уничтожая его природу. В случае Делеза шалость не удалась, по мнению автора, но замысел хорош.

В целом, сборник добротный. Авторы довольно известные. Но начало какое-то излишне ангажировано-богословское. В научно-философских сборниках странно читать вот такое: "...несомненно одно, для того, чтобы обратиться к прогрессивному и планомерному исследованию природы, необходима была та освобождающая и расколдовывающая природу мировоззренческая перспектива, которую предоставил науке только христианский креационизм. Этот исторический факт остается непоколебимым: современная наука возникла именно на христианском Западе и постепенно завоевала весь мир. Другой науки, достигшей подобной степени развития, мир не знает" (Катасонов, Введение, 4). Возражений куча: в античности наука не развивалась"прогрессивно и планомерно"? Разве креационизм с тем же успехом не являлся тормозом для естествознания? - это тоже вроде как "исторический факт"... Сам факт сосуществования христианства с наукой, не доказывает их причинно-следственной связи и т.д. Не менее логично предположить, что мы получили скачок сначала философии, а потом науки как раз тогда, когда эти области в Средние века и в Новое время смогли отвоевать себе некоторую автономию - в схоластике появилась теория "двойственной истины" (о чем пишет сам Катасонов), а в науке - позиция деизма. В том же духе рассуждает прот. Копейкин, но ему можно: "... именно христианское понимание тварного мира позволяет рассматривать его как своего рода "лествицу" в процессе богопознания и богообщения, а потому является стимулом к познанию самого тварного естества" (27). Действительно, чего христиане спорят с эволюционной теорией, ума не приложу...

Тем не менее, в целом статьи того же прот.Копейкина и А. Нестерука довольно интересны и содержательны. Остальные статьи более привычно нейтральны. Гайденко, например, как всегда глубоко и четко, отмечает, что у истоков новоевропейской науки стоит не только христианство, но и герметизм. В общем, нормальный такой сборник, который все равно кроме меня никто не прочитает.

Книга «Теории мистического опыта» (2014) вышла в издательстве Института философии РАН, написана она Татьяной Малевич — кандидатом философских наук. Эта сравнительно небольшая книга представляет собой, по сути, обзор западных достижений в сфере исследований и концептуализации такого важнейшего аспекта человеческой жизни, как мистический опыт, в той или иной форме встречающийся во всех культурах человечества.

Работа может послужить важным и в достаточной мере плюралистичным источником информации по рассматриваемому вопросу на русском языке. Татьяна Малевич прослеживает взгляды эссенциализма и конструктивизма, рассматривает перспективу аттрибуционной теории, психологического перенниализма и нейротеологии. Рассматривает сильные и слабые моменты этих теорий. В целом, это очень приятная книга, которую можно порекомендовать любому исследователю трансперсональной психологии, религиоведения, мистицизма и эзотериологии.

Книгу можно назвать общей — пусть и неполной — картографией мысли XX века по поводу мистицизма, особенно второй его половины (попавшей под влияние взрыва трансперсональных исследований, породивших такие направления, как трансперсональная психология и трансперсональное религиоведение); также в рассмотрение попали источники начала XXI века.

В библиографии приведены ссылки на 405 работ, из них на русском языке только 83, остальные цитируемые труды — англоязычные. То есть проделан большой труд по осмыслению избранной совокупности источников. Бросается в глаза один момент: вероятно, в связи со спецификой избранного автором литературного поля (ограниченного, преимущественно, западными авторами, такими как Р. Форман, С. Кац, Ч. Лафлин, У. Джеймс и др.) отсутствуют ссылки на источники, связанные с исследованиями православного мистицизма.

В книге в 2–3 местах упоминается современный мастер трансперсонального и интегрального религиоведения американский философ Кен Уилбер; однако, увы, отсылка идёт только на две его немагистральные работы (статью, опубликованную в «Журнале исследований сознания», и статью, опубликованную в книге «Пути за пределы эго», отражающую ранние уилберовские воззрения, позднее в значительной мере расширенные и дополненные).

А ведь уилберовские постдисциплинарная система координат AQAL, интегральные постметафизика, семиотика, методологический плюрализм и работы по роли структур и состояний сознания в духовном опыте и трансцендентальной социологии религии делают важный вклад в понимание феномена духовно-мистических переживаний и конструирование понятия мистического опыта вообще.

(Странно также видеть отсутствие какого бы то ни было упоминания работы Хорхе Феррера, который в конце 1990-х — начале 2000-х был интеллектуальным оппонентом некоторых трансперсональных аспектов воззрений Уилбера.

Также в рассуждениях о языке в связи с мистическим опытом важный вклад в мировое наследие сделал В. В. Налимов, разработавший вероятностную теорию языка; его подход, на мой взгляд, очень удачно разрешает некоторые лингвистические проблемы, связанные с континуальностью семантического поля значений различных терминов. Труды Налимова в этой книге проигнорированы.

Но автор, несомненно, имеет право выбирать, какие источники ему ближе и доступнее, а наше дело — дополнять упущенное тем, что ближе и доступнее нам.)

Тем не менее, от книги «Теории мистического опыта» объёмом в 175 страниц и не стоит ожидать полного изложения всех основных перипетий осмысления столь универсального для человечества феномена, как мистическое или духовное переживание. Очевидно, что автор справляется с теми задачами, которые ставит перед книгой. А мы благодаря этому получаем прекрасный источник сведений по существенно важной для человеческой жизни проблематике. В русскоязычном пространстве появление данной монографии, опубликованной издательством ИФРАН, необходимо считать значимым событием.

Две книжки в одной и обе интересные. Новый (пусть теперь уже и не совсем новый, но новее-то нет) перевод «Истории моих бедствий» и послесловие переводчика, Светланы Сергеевны Неретиной. Объём послесловия равен объёму книги. Самое интересное, что местами совпадает даже стиль. Вернее, манера общения с оппонентами. Абеляр, например, пишет так:

Из-за этого мои весьма распаленные противники – а прежде всего, разумеется, два старых интригана Альберик и Лотульф, которые, похоронив своих и наших магистров Гиллельма и Ансельма и сами стремясь после них как бы царствовать и заменить их, как наследники, созвали против меня собор. А так как и тот, и другой руководили школами Ремиса, то они натравили на меня частыми доносами своего архиепископа Родульфа

С.С. Неретина тоже довольно легко переходит на личности оппонентов, упоминая об одних более или менее с пиететом, а о других так, что хоть святых выноси. Впрочем, и о тех, про кого с пиететом, так тоже, скажем так, на грани академических традиций:

Дело даже не в этих противоречи¬вых высказываниях (в какой книге их не найти! Новая философия часто рождалась из противоречивых утверждений предшественника). Дело в общей настроенности книги, когда кажется, что удивление автора, его растерянность перед проблемой превышают превосходные знания, уме¬ние их увлекательно преподнести и подчас мешают следить за логикой, разворачивающей проблему.

Это, между прочим, хорошо, правильно и очень интересно. Книги-то на важные темы, хоть и на очень разные. Вернее, так: книга Абеляра известно о чём, и при прочтении её нового перевода обращаешь внимание не на известную всем любовную историю, а на иные сюжеты и частности. Сама-то история любви учителя и ученицы довольно обычная. Даже и среди философов. Скажем, в ХХ веке очень похожая ситуация была у Ханны Арендт и Мартина Хайдеггера. Там возрасты действующих лиц совпадали: 35-36 мальчику и 17-18 девочке.
Интереснее другое. Абеляр, хоть и неканонизированный, но, вроде, считается человеком праведным. Не по мелочи, а по направленности жизни и учения. Но он же весьма жизнерадостно пишет о том, как двоих их тех, кто его оскопил, поймав, тоже оскопили, лишив ещё и зрения. Вот смотрим: в том же XII века был убит князь Андрей Боголюбский. Чего-то не очень представляю, как в его житии была б отражена месть убийцам. То есть, их потом, когда закончился короткий эпизод гражданской войны, тоже покарали, даже, вроде, жену повесили, но это сделали довольно аккуратно, не для жития. Словом, гораздо больше «История моих бедствий» напоминает «Житие» протопопа Аввакума, написанное через пятьсот лет. Примерно такой же градус убеждённости в своей правоте, в том, что вокруг одни враги, а кто не враги, так тоже не очень. В конце концов, для Абеляра проще было сжечь свою книгу, чем признать поражение в диспуте. Книгу-то можно снова написать, чем он и занимался раз за разом. Такой вот первый схоластический диалектик.
Нет, история с Элоизой, конечно, красивая, но более — со стороны Элоизы. Некоторые её цитаты — да всем бы девушкам знать. Вот, например, она, уже с дитём, отказывается идти замуж за Абеляра. Мотивирует так:

Вспомни, что Сократ был женат, и, прежде всего, он сам страшной смертью смыл это пятно с философии, что¬бы другие затем поступали осторожнее, наученные его примером.

Молодец же барышня? Он её, конечно, потом уговорил, но ничего хорошего из этого не вышло. Повторю: интересней читать книгу ради смежных сюжетов и ради нового перевода. Тут Неретина делает много оригинальных замечаний, хорошо их обосновывая. Параллельные варианты тоже всегда приводит.
А вот послесловие самой Неретиной оно совсем о другом. Оно о становлении понятия «личность» в Средневековой философии. До сих пор часто ведь читаем, дескать, личность возникла в Новое время. Это, конечно, глупость, потому что в разные времена разные термины имеют разное наполнение. Если чего, так в Средние века личность («персона») имела непосредственную связь с ликами Троицы. И с природой тоже. Опять цитируем Неретину и её фирменный полемический стиль:

«Личность» (персона) у Боэция безусловно связана с природой, с природой разумной, с природой единичного и индивидуального, т. е. «че¬ловека, Бога, ангела». «Нет личности животного или человека вообще; но Цицерон, или Платон, или другие единичные индивиды, могут быть названы персонами».
Поскольку же такая природа есть разумная неделимая субстанция, то на первых норах («покамест») Боэций предлагает определение лич¬ности в таком виде: «неделимая, или индивидуальная, субстанция или субсистенция (термин, вдруг появившийся рядом и наряду с субстан¬цией, в другом предложении, чуть ниже. – С.Н.) разумной природы». Мы специально обращаем на это внимание. Потому что в философской и исторической литературе закрепилось определение персоны только как «индивидуальной субстанции разумной природы». На это ссылаются и философы, и историки, которые затеяли спор о том, что такое личность в Девяностые годы ХХ столетия. Достаточно сослаться на высказывания А.Я.Гуревича, попытавшегося разобраться в этой проблеме всерьез, но не заметившего второго определения персоны как субсистенции»«Личность» (персона) у Боэция безусловно связана с природой, с природой разумной, с природой единичного и индивидуального, т. е. «че¬ловека, Бога, ангела». «Нет личности животного или человека вообще; но Цицерон, или Платон, или другие единичные индивиды, могут быть названы персонами».
Поскольку же такая природа есть разумная неделимая субстанция, то на первых норах («покамест») Боэций предлагает определение лич¬ности в таком виде: «неделимая, или индивидуальная, субстанция или субсистенция (термин, вдруг появившийся рядом и наряду с субстан¬цией, в другом предложении, чуть ниже. – С.Н.) разумной природы». Мы специально обращаем на это внимание. Потому что в философской и исторической литературе закрепилось определение персоны только как «индивидуальной субстанции разумной природы». На это ссылаются и философы, и историки, которые затеяли спор о том, что такое личность в Девяностые годы ХХ столетия. Достаточно сослаться на высказывания А.Я.Гуревича, попытавшегося разобраться в этой проблеме всерьез40, но не заметившего второго определения персоны как субсистенции»

Конечно, нынешнее, буржуйско-буржуазное, понятие личности совсем иное, но кто сказал, что именно оно правильно?
Там, в этом послесловии, коротком очень, хоть и длинном (так бывает) много ещё побочных сюжетов, но они так — слегка намечены. Но интересно намечены. Для самостоятельного, так сказать, изучения. И вся книга, повторю, интересная очень. Вернее — обе книги.

однажды ночью, когда я спокойно спал в отдаленном покое моего жилища, они с помощью моего слуги, подкупленного ими, отомстили мне самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались - даже про это Абеляр пишет так, что Шелдон Купер рядом с ним пересоциализованный интроверт. Его незаурядная логика может свести ответы в научно подкованном ключе, так что вера и философия не смотрят на друг друга как враги (хотя его философия, конечно, религиозная), но история любви куда интереснее его пыльных воззрений.

Чтобы возбуждать меньше подозрений, я наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не в раздражении, а с нежностью, и эти удары были приятней любого бальзама. Что дальше?

Маркизу Де Саду, надо было учиться у него, чтобы не утомить и не рассмешить. Дневниковая реальность куда трогательнее, чем любые выдумки. Но легкое насилие не так интересно, как плод их отношений:

Я тайно увез ее из его дома и немедленно перевез к себе на родину, где она и проживала у моей сестры до тех пор, пока не родила сына, которого она назвала Астролябием.

В остальном, он что Летов всегда против, но словоохотлив и воздушен, а слова его полны всем, что было до грубого материализма, но анафеме его могли придать за каждое второе.