Если сон разума рождает чудовищ, то что тогда рождает — сон страсти?
Андрей и Наташа… почти — Андрей Болконский и Наташа Ростова.
Вы представляете себе Ростову и Болконского в реалиях Серебряного века?
Всё та же лунная, высокая листва тополей в ночи. Окно в мурашках звёзд, открыто.
Но Наташи возле него нет, как в романе Толстого.
Лунный свет освещает постель, на которой спит женщина. Постель светло распахнута в сны — как окно.
Сердце женщины мечтает, оно вот-вот покинет грудь, и тело женщины, вслед за сердцем (ах, всегда, всегда вслед за сердцем, наперекор законам жизни, природы, общества!) невесомо подымется над постелью, сбросив вес, словно лёгкую, полупрозрачную сорочку существования.
Душа женщины, слегка расправив руки крестом, подымается над постелью в голубых, лунных сумерках: кажется, комната Наташи наполнена водами моря, и она тонет, тонет в небесах.
Вот, её душа касается потолка, светло-карего в ночи, словно рябь на море под лунным светом, и подымается выше, проникает сквозь потолок, прозрачно и нежно проходит сквозь постель, на которой спит Андрей, ворочаясь во сне.
Происходит нечто чудесное: душа мужчины, как и в романе Толстого, когда князь Андрей, открыв ночное окно, случайно подслушал женское сердце, этажом выше, теперь подслушивает… нет, мужской сон наполняется душой женщины, как бокал, вином.
Сон мужчины обнимает сон женщины, и его уста, как лунатики, шепчут милое имя: Наташа!
Данная книга меня опрокинула на лопатки: дочитывал ночью, лёжа на спине… и книга надо мной, сверху, как обнажённая женщина в светло-карей сорочке: я — читал её, она — меня: закончили вместе, с лёгким стоном.
Я закрыл глаза. Книга тоже медленно закрылась у меня на груди: я обнял её рукой и погладил…
Наваждение! В первый раз в жизни, я испугался книги!
Книги вообще похожи на комнаты странной гостиницы, где встречаются не тела, но души: сменяются голубые, лиловые, светлые обои обложек, сменяются города: Париж, Москва, Лондон… душа, словно бы ищет кого-то в этих цветаевских попытках комнат, и не находит.
Лежу ночью в своей постели. На лунно освещённой стороне, вместо женщины, лежит книга о любви Андрея Белого и Наташи Тургеневой.
Мне страшно. Я не сплю. Робко касаюсь светло-карей обложки, словно плеча женщины… после ссоры, и отдёргиваю руку.
Мне страшно и стыдно ещё и потому.. что эту книгу могут прочитать другие люди.
А в ней — всё, всё про меня, вплоть до малейших подробностей интимных переживаний, измен и боли!
Словно жестокий ангел подсмотрел сон моей жизни и… издал его отдельной книгой.
А если это прочитают мои друзья? Любимый человек? Боже…
Книга напоминает один интимный эпизод из моей жизни.
Раннее, тёмное утро. Любимая встала с постели по делам. Потом подошла к постели и.. замерла в изумлении ревности, со странной улыбкой на губах: её не было всего 5 минут, а когда она вернулась… я уже с кем-то занимался сексом на нашей постели.
С кем? До сих пор, тайна. Мои бёдра двигались, как в сексе, мои губы издавали лёгкий стон… но на постели, кроме меня, никого не было.
Смутно помню, что обнял подушку любимой… быть может, я занимался любовью с её запахом? С её милым теплом на постели? С тенью её?
Любимая присела возле постели и нежно смотрела, как я занимаюсь любовью.
Она досмотрела до конца. Когда мои губы издали лёгкий стон и тело замерло в тёплой судороге, накрывшись ею как одеялом, от холода жизни, она приблизилась ко мне, поцеловала в плечо и с какой-то ласковой ревностью прошептала: что тебе снилось, милый?
С Андреем Белым и Наташей Тургеневой, меня познакомила Цветаева.
В 1916 г., трёхлетняя дочка Марины, молилась перед сном:
Спаси, господи, и помилуй папу и маму, няню, Асю, Наташу и Андрея Белого.
Сближение Марины и Андрея случилось в Берлине 22 г.
Это было уже после трагедии в любви его. Белый той поры — ангел, с оборванными крыльями, живущий в судороге измученного сердца.
Он много пил, стихи забросил, танцевал в трактирах свои безумные, русалочьи танцы, часто, приглашая на танец незнакомых женщин, к их тихому ужасу: он танцевал свою жизнь.
Однажды, Белый сел с Цветаевой в берлинский трамвай и рассказывал ей своё сердце и боль… рассказывал о том, что трамвай едет в никуда, что он живёт там, куда не доходят трамваи и письма… там кончился мир.
И вдруг, рассказывая это, замер, грустно посмотрел на Марину и сказал: ах, было бы счастьем, положить сейчас голову на ваше плечо, и заснуть. Я долго не спал… лошади ведь спят стоя? Измученные…
В ту пору, я увлекался Перси Шелли и Мэри Шелли. Читая о Марине и Белом, меня пронзило странное чувство.
Углубившись в силуэты дат и их жизней, я с изумлением увидел, много общего между ними.
Белый и Шелли умерли в один день — 8, но в разные месяцы. В 53 года умерли Белый и Мэри (смещённое эхо судеб?).
Прошлые возлюбленные Перси и Белого, покончили с собой. Их будущие возлюбленные (Мэри и вторая жена Белого, Клавдия, в конце жизни были парализованы. Свою жену, Белый ласково называл — Машенька.).
Белого и Перси Шелли, при жизни, называли лучезарными ангелами, словно бы бьющими крыльями в пустоте, в поисках совершенной любви.
Оба были подвержены галлюцинациям, с которыми сражались буквально: Шелли даже стрелял в одно из своих видений из пистолета, ночью, в своей комнате, ужаснув Мэри.
Оба страдали и лунатизмом, как буквальным, так и сердечным: Шелли мог бродить голым по крыше дома, к ужасу Мэри (очередному).
Белый… бродил голый по своей комнате, что-то шепча, к ужасу своих любовниц, внезапно проснувшихся среди ночи (любовниц было много, но в разное время. Как то странно написал.. словно все они находились в одной комнате. Мои сны...).
Также, мистически совпадают родинки дат любви и трагедий Мэри и Перси Шелли, Белого и Наташи.
В 1822 г. Шелли утонул в бурю на своей маленькой яхте Ариэль, плывя к своей Мэри.
Ровно через сто лет, в 1922 г., любовная лодка Белого, разбилась о… бытие: яхта Шелли, словно пьяный корабль Артюра Рембо, затерялась в веках и странах, плывя к любимой своей.
И вот, эта разбившаяся, затонувшая лодка, ярко вспыхнув, волшебно превратилась в заблудившийся трамвай Гумилёва, на котором произошла встреча Марины Шелли и Андрея Белого (Биши).
Вы спросите: а при чём тут Цветаева? А где же Наташа Тургенева?
Здесь начинается самое поразительное.
В 1813 г., скандальный поэт Перси Шелли, знакомится с тремя очаровательными сёстрами Годвин, которые влюбляются в него: Мэри — 16 лет.
В 1814 г. Мэри и Шелли убегают из дома Годвина, и, чудом преодолевая бурю в море, спасаются в Швейцарии.
Ровно через сто лет, происходят удивительные вещи в России: скандальный поэт Андрей Белый, знакомится… с тремя прелестными сёстрами Тургеневыми: Наташей, Аней (Асей) и Таней.
Все они чуточку влюбляются в Андрея. Асе — 16 лет.
В 1914 г., Ася и Белый — в Швейцарии, увлечённые антропософским учением доктора Штейнера: они возводят таинственный храм и пишут письмо Наташе: зовут её к себе.
К этому времени, Ася и Белый, женаты, а у Наташи уже есть ребёнок и она замужем за Сашей Поццо (к слову, это фамилия известного итальянского художника Возрождения: Андреа Поццо. Символично, что храм в Швейцарии и храм любви Андрея Белого и Наташи Поццо, был расписан красками какой-то сиреневой, неземной весны в стратосфере, полыхающей осенним цветом одежд не то мучеников, не то ангелов… раненых любовью).
Оставив ребёнка на попечение тёти, Наташа отправляется в удивительное путешествие, на зов сердца, изменившее её жизнь.
Любопытно, но в эти же года, но уже 19 века, вместе с Шелли и Мэри, в Швейцарию бежит и сводная сестра Мэри — инфернальная Клер Клермонт, тёмный ангел в их жизни: с Шелли у неё были платонические отношения (позже, после трагедии с её ребёнком от Байрона, она уедет в Россию, работать гувернанткой. Удивительно, Клер и Наташа, ходили по одним улочкам в Москве, словно нежные эхо друг друга: Клер потеряла ребёнка и уехала в Россию. Наташа, уехала из России и оставила в ней своего ребёнка, дочку Машеньку - нежное прозвище второй жены Белого, - которую она потеряет на долгие 8 лет, пока её муж Саша не привёз её к ней в Швейцарию).
Про Шелли и Белого, ходила в то время прелестная в своей синхронности эха времён, молва: скандальный, развратный поэт… похитил двух сестрёнок, словно тёмный демон.
Я не поклонник учения о реинкарнации, но сердцем я чувствую, что в душе, любви, есть нечто, что преодолевает пространство и время, и даже — смерть, что ветвится подобно грозе и расходится во времени, разводными кругами.
Набоков это дивно очертил в своём стихе:
В этой жизни, богатой узорами
(неповторной, поскольку она
по-другому, с другими актерами,
будет в новом театре дана),
я почел бы за лучшее счастье
так сложить ее дивный ковер,
чтоб пришелся узор настоящего
на былое, на прежний узор;
Если в этот узор, добавить Цветаеву,( как помним, она росла тоже в семье из трёх сестёр), у которой много общего с Мэри Шелли, то получается просто волшебный пасьянс любви.
Марина была влюблена в одну из сестёр Тургеневых.
Угадаете в какую? В среднюю, в Аню (Асю), ту самую, на которой женился Белый.
Т.е. Марина, фактически влюбилась… чуточку, в саму себя: эхо некоего узора времён.
Однажды, Марина пришла в зимний переулочек к сёстрам Тургеневым (про них ходили по вечернему городу, чеширские, дивные слухи об их свободолюбии и бунтарстве: младшая, Таня, в почти детском возрасте, помогала отцу и таскала тайком в своём платье, взрывчатку на революционные нужды. Матери не было. Она ушла от семьи.. к леснику. Отец не смог вынести этого и вскоре умер от разрыва сердца: это стало роком в семье Тургеневых: кто-то от кого то уходил и разбивались в муке и тьме, сердца).
Ася встретила Марину в двери, в чудной барсовой шкурке на плечах и сигареткой в руке (и снова чудная рябь времён: — Рысь? — спросила Марина. — Нет, Барс, — улыбаясь ответила Ася. Рысью, до конца жизни, Марину называли самые близкие люди.).
Замечу, что примерно в это же время, Ася встретилась с Белым на художественной выставке, всё с той же сигареткой в руке, пустив в лицо на век очарованному, пленённому Белому, белый дымок: зримое дыхание женщины, почти как на морозе, когда рядом с тобой дышит любимый человек, ты не решаешься ему сказать, что любишь его, но робко, с наслаждением, вдыхаешь пар дыхания любимой и задерживаешь его в себе, мечтательно прикрыв глаза, не сразу отвечая на улыбчивый вопрос, любимой: фактически, её же дыханием, нежно слитым с твоим.
В этом доме на Арбате, Марина и познакомилась с сёстрами: Таня, младшая, прислуживала, как Золушка, подавая чай.
Наташа (Марина и в неё была чуточку влюблена), словно русалка на скале, на заре, сидела на бордовом диванчике, подняв ноги к груди.
Марина ревновала Аню у Белому, и не хотела, чтобы она выходила за него.
Как она вспоминала: «это был плачь Амазонки, по уходящей сестре».
Когда Ася была уже на перроне вокзала (плакала, о чём-то смутно догадываясь), уезжая в свадебное путешествие, Марина передала ей через друга, свой стих о ней.
Примечательно, что Марина с Сергеем Эфроном, отправляясь в свадебное путешествие, повторили маршрут Аси и Белого, следуя за ними нежной тенью, эхом.
Удивительно, но по этому же маршруту, когда-то ехали Мэри и Шелли.
Всё началось в боттичеллиевой вспышке природы на прибалтийском пляже, где 14-летний Боря Бугаев (позже он возьмёт псевдоним — Андрей Белый, и это Джекилл-Хайдово раздвоение имени, сердца, будет преследовать его в любви и жизни), увидел играющих на песке возле синего моря, двух девочек: Наташу и Аню.
Первой было — 8, второй — 4.
Было солнце, жара. Небо прильнуло к ногам и отступило.. на миг обнажив сердце, ещё ничего не понявшее, растерянное, как ребёнок, потерявшийся на пляже, выйдя из моря.
Ни сам Боря, ни его сердце, ещё не знали, что здесь, как на ладони — уместилась вся его судьба, любовь, жизнь и даже… смерть.
Полуобнажённые мужчины и женщины, словно кроткие ангелы-эмигранты, нарисованные в спешке Боттичелли или Андреа Поццо, выходили из прибоя неба и проходили мимо играющих на песке, девочек, мимо замечтавшегося под солнцем, мальчика.
Они не знали, как и он сам, что однажды, через много лет, на пляже у Бориса будет солнечный удар, и ему привидится и этот пляж, и сидящие на пляже, уже не девочки, но девушки.
В 1934 г. Белый умрёт от последствий солнечного удара, на руках у своей второй жены и попросит перед смертью, прочитать ему его же стих:
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой, века измерил,
А жизнь прожить не сумел…
Серебряный век. Лунные зори, революционные течения, первые зарницы мировой войны…
Неприкаянные души, ищут в этом бреду, что-то прочное, вечное.
Увлекаются мистикой, духовными зорями… и, как часто это бывает, встречают не духовную зарю, а зарю — сердечную.
А в случае Белого — две зари.
Помните, как у Бунина? —
Заря, зарю встречает; теперь всю ночь — заря!
Белый искренне и всей душой, полюбил Асю, но.. как это часто бывает, за его сердцем была тень: Наташа.
Если не ошибаюсь, есть даже такая болезнь: тень за сердцем.
Есть прогулки, разговоры, длинную в жизнь: целые переулочки ночных разговоров!
Нечаянно свернув в такой разговор… с нежным другом, или любимым человеком, не важно, словно бы покидаешь земную жизнь, время, привычную орбиту жизни: сердце выходит в открытый космос, и мир, ласковой, прощальной синевой, тепло целует плечи.
Была такая прогулка-заря и в судьбе Белого, когда он ещё был счастлив с Асей: на заре их любви.
Однажды ночью, под Звенигородом, Белый, Наташа и её будущий муж, Саша Поццо, вышли прогуляться в лунный сад.
Кто-то сказал: давайте пойдём прямо, не сворачивая? Что бы ни было впереди, не сворачивая...
И пошли, словно лунатики счастья и дружбы, в неизведанное.
Ася осталась дома…
Ушли далеко. Вот, уже купол церкви Нового Иерусалима, словно дивная планета, меланхолично, фон-триеровски, приблизилась к Земле.
И снова тьма и звёзды зашелестели листвой и комета реки в темноте…
Три души, судьбы, заблудились где-то далеко-далеко от Земли.
Вспышка простора, и домик среди звёзд и планет, до боли знакомый, и там, женщина в белом, на крыльце, словно ангел.
Куда же они пришли? В рай? Или это… ад?
Просто они сделали круг, не ведая того, и вернулись к Асе.
Прогулка, длиною в жизнь.
Разумеется, они этого не поняли, как и мы не понимаем многих очевидных вещей, о которых нам шепчет жизнь, порою, со слезами, предостерегая.
Боже мой, какой прелестной чепухой страдали в то время влюблённые и светлые сердца, томясь по вечному и прекрасному!
Уходили с головой, в катакомбы антропософии, в мистические бредни и сны.
На земле уже полыхали мрачные отсветы зарниц 1-й мировой… а люди, вдалеке от всех, строят некий ковчег, желая отправиться к звёздам.
К звёздам вызвали и Наташу, оставившую ради этого, в России, куда она больше не вернётся, своего ребёнка.
На самом деле, это безумно грустно, и похоже на судьбу мира, его трагический микрокосм: мир на грани гибели и кошмара, о любви бы подумать, сказать что-то важное близкому человеку, попытаться что-то сделать для мира, но.. строят странный храм, читают лекции о Люцифере, Христе, Аримане, звёздных порогах, зорях души и прочей милой чепухе, которой внимают чуть ли не в экстазе (ах, если бы так слушали любимого человека!), не замечая… что возле этого храма из камня и стекла, возводится храм любви, и что в этот храм — влетела ласточка и носится по голубому потолку, словно монашка, долго молившаяся и домолившаяся до чего-то главного, вечного.
С этим солнечным храмом любви стало что-то происходить: он стал зарастать изнутри, дикой травой и деревьями.
Кроткая синева глаз зверей, нет-нет да мелькнёт среди листвы и высокой травы.
Храм Гётеанум в Дорнахе. Швейцария.
Что же произошло? Может, именно с этим связана трагедия самого храма в Дорнахе, сгоревшего в огне, и от него остались лишь жалкие обломки, словно в стихе Шелли — Озимандия?
Что случилось? Ревность? Наверное. Но.. не к человеку: к ангелам.
Ася ревновала к ангелическим озарениям Белого: его посещают ангелы, словно гетеры в раю, проводят с ним дни и даже, ночи. А она? Она столько медитирует, молится, а её никто не посещает, кроме.. депрессии и Белого: она их даже путает.
Может, в этом и есть, трагедия? Не заметить самого главного ангела в своей жизни, который был с ней днём и ночью, который называл её «моя королевна» и любил её больше жизни?
Не заметить любовь, то, чем держится мир — значит участвовать в разрушении мира, пусть и в душе отдельного человека, не замечая войны в ней и руин, и лежащего на этих руинах, раненого ангела, о чём-то бредящего, смотря в высокое, синее небо.
Может так и начинаются войны на земле? Не замечаем любви? Света и души в тех, кто рядом?
Да и вина Белого есть… слишком увлёкся он «ангелами», часто оставляя в одиночестве, со сходящем с ума, сердцем, свою любимую.
В порыве ревности, Ася с головой и сердцем ушла в антропософию… отдаваясь ей так самозабвенно, как женщина отдаётся любовнику.
В этом смысле, это была измена Белому.
На физическом плане, это трагедия зафиксировалась… тишиной в интимной жизни: Ася предложила Белому жить как брат и сестра (и снова пересечение с Шелли. Его скандальная поэма о брате и сестре: Лаон и Цитна).
Долго ли мужчина может выдержать такое воздержание?
Белого соблазняли ангелы, звёзды и зори… а он был верен ей.
И вот, его оставили словно на холодной и безжизненной далёкой звезде.
Кто знает, как именно время искривляется для любящего, тем более, для несчастного влюблённого?
Так и вблизи массивных звёзд не искривляется пространство и время…
Сколько прошло лет, веков для Белого в этом воздержании… духовной и телесной изъятости от любимой?
И в это время, явилась она… Наташа.
Странная она. Зачитывалась Св. Терезой, а мысли витали в иных вечерах и пределах сердца.
Друг Белого однажды сказал о ней: она или святая, или… ведьмочка.
Как-то раз, на вечеринке, Наташа игриво положила свою ручку на плечо Белого и играла его сердцем, как кошка с клубочком шерсти, подкатившегося… к ногам Аси.
Белый, с перепуганной искренностью и растерянностью князя Мышкина, с молящими глазами обратился к Асе: спаси меня, любимая! (хм.. откуда я знаю этот эпизод? В книге этого нет...).
Это было похоже на кровотечение сна… Белый не мог пошевелиться. Ася лишь затянулась сигареткой и улыбнулась.
Почему мы так часто не слышим мольбу самых близких?
Было что-то от синестезии любви в чувстве Белого: в Наташе и Асе — одна кровь, один цвет глаз: они духовно близки.
Так ангелы на картинах раннего Кватроченто, словно бы тепло вплавлены в лазурно расплескавшийся пейзаж за их плечами: сразу не поймёшь, где ангел, а где листва, солнце в листве и небо.
Белый последовал за духовной зарёй, которую искали и Ася и Наташа, а встретил — зарю сердечную.
Сёстры записались на медитативную практику эвритмии: искусство танца, выражающего телом — слова, сердце, пейзажи природы и стихи.
Ася на танцах эвритмии, слева.
Тело жаждало гармонии чувств, танца любви, а ему, изнывающему в пустоте мира, дали суррогаты движений любви, души.
Эти танцы стали походить на грустный лунатизм жителей какой-то далёкой и пустынной, вымирающей планеты.
А что же Белый? На его далёкой планете, куда он был сослан, раздался голос женского сердца.
Тел ещё словно и не было на этой странной планете.
Белый и Наташа, словно существовали в 5-м дне творения, до рождения человека, в нежности природы, дождя в весеннем парке, где они гуляли и весело болтали.
И если в браке, муж и жена — едина плоть, то в дружбе, мужчина и женщина — едина душа.
Всё шло замечательно. Накрапывал нежный флирт касаний, взглядов.
Но в их отношения вмешался кто-то ещё, таинственный, тёмный: Мистер Хайд.
Искалеченная воздержанием и разлукой с Асей на далёкой планете, природа Белого: он раздвоился.
Эта раздвоенность преследовала его с детства, с трагичности отношений с отцом и матерью. На 20 лет младше мужа, мама Белого нежно тянула его к музыке и поэзии, а суровый отец, желал видеть в нём своё подобие и тянул к математике и прозе жизни. Белый вспоминал:
отец влиял на жизнь мысли во мне; мать — на волю, оказывая давление; а чувствами я разрывался меж ними.
Жизнь, как непрестанная мука деления себя, жизнь, сужающаяся в нечто маленькое, как весенняя веточка, в своём разветвлении, фатально заканчивающаяся блаженной судорогой вспышки листа и глотком синевы в весенней пустоте ещё не заселённого мира.
Белого стали мучить эротические кошмары (хотя, судя по ним, это он их мучил).
Он занимался в своих снах сексом с Наташей, а когда блуждал с ней по сиреневому саду на далёкой планете, то краснел как подросток, стыдясь своих снов: возможно, на этой планете, сны — вовсе и не сны? Почему Наташа так странно улыбается и молчит?
Трагедия Джекилл-Хайдовской надорванности, раздвоенности, была ещё и в том, что он толком не знал, когда он — Хайд, а когда — доктор Джекилл.
Ему снилось, что Наташа предлагает себя изнасиловать.
А потом ему снилось, как кто-то изнасиловал девочку во сне, а проснувшись, он с ужасом узнавал из газет, что в парке была изнасилована девочка: он стал бояться, что его могут обвинить в этом и арестовать: надвигалась паранойя.
В этом смысле любопытен один психологический штрих: Белый, многократно подчёркивает в письмах свои детские черты в порывах к Наташе. Он молит: не бей лежачего! Белый в тупике. Мир, тело его, страсти, сама взрослость — всё тупик и ад. Более того, все они, вместе с Наташей, словно бы.. сговорились, насилуют его.
Он пятится существованием, обратно, в детство, быть может, в тот солнечный пляж, где впервые увидел Наташу и Асю, детьми.
Он пятится дальше, в мир, как в лазурное детство души, когда она была ещё прибоем моря, звёздами милыми и сиренью в парке, где они гуляют сейчас с Наташей, мучительно объясняясь.
Боже мой, как безопасно и сладостно было бы стать сейчас… вот этой веточкой сирени в её смуглой руке, прижавшей её к груди!
Примерно в это время, у Белого зарождается замысел «Котика Летаева», дивной повести о детстве и влюблённости: Белый описывает свои переживания в раннем детстве. Очень раннем, каким он помнил мир в 2 годика, в годик… и раньше: Белый вспоминает свои впечатления из утробы: идеально спрятался от одной женщины… в другую. Причём, целиком.
Я не знаю как происходит размножение у ангелов, но после странных, мучительных отношений с Наташей, Белый… зачал эту удивительную повесть с голубыми глазами.
Всё смешалось в доме Белых: сон и явь, сёстры и сердца.
И ко всему этому мороку, примешался антураж мистики, злых сил, которые ополчились на Белого… вместе с демонической Наташей: в мире полыхала война, а в душе Белого были руины…
Он стал видеть в городе, тёмную, худую и страшную женщину: астральный двойник Наташи?
Однажды она подсела к нему в кино и стала ласкаться.
Охваченный ужасом, Белый не мог двинуться, словно в кошмаре.
Это была обыкновенная проститутка, но Белый, Дон Кихот любви, в этот миг сражался на далёкой планете... с драконом.
Иногда, Белый, томимый плотью… тайно покидал свою планету, и спускался на грешную землю, и занимался сексом с «драконами», а быть может и с «мельницами» и даже — «великанами».
Как-то, во время прогулки по парку, Белый показал Наташе рисунки своих ангелов.
Наташа… вскрикнула, сказав: спрячь, спрячь!
Складывается впечатление, что на далёкой планете, стоит сумасшедший дом. Чудная картина: планета населена странной жизнью. Никого нет.. лишь грустный сумасшедший дом и там — несчастная, одинокая душа. И вместо врача, странная женщина, а проще говоря — ангел.
Может, так и выглядит рай? Или… ад любви?
На рисунках были опалённые и опальные ангелы сладострастия.
Так юный Жан Жак Руссо, томимый жаждой обнажить перед человечеством свою душу… зачем то обнажал в парке, перед незнакомыми и зардевшимися девушками, свою обнажённую плоть.
У Белого был — ангелический эксгибиционизм: открыл тетрадь с рисунками, как плащик… а под ним — космос течёт, полыхает, и чеширски улыбаются исполинские крылья, и манят, манят куда-то…
У Мандельштама есть стих: «Заблудился я в небе, что делать?»
Белый заблудился в дружбе, любви.
Как и Шелли, он томился по всеобщей любви, по раю дружбы, куда, как в свет, могли бы входить и музы и друзья и любимые… и деревья и августовский дождь.
Но почему-то люди выходят из этого островка света, в морок телесности, житейские дебри. Зачем?
Цветаева писала:
Женщины никогда не изменяют, в отличие от мужчин, потому что женщины любят — любовь, а мужчины — женщин.
Но Белый, с его андрогинной природой, любил именно любовь, но душа и плоть, мучительно надорванные, теснили сами себя, блуждая в лабиринтах ложного мистицизма: что мистика перед светом любви? Пыль и туман на обочине её пути.
В книге — всего одно письмо Наташи. Все остальные — Белого (но их тоже не очень много: не так давно их нашли в Швейцарии и это стало открытием).
Это письмо Наташи, похоже на одинокий фонарь на далёкой планете, вокруг которого бессильно порхают, опаляя крылья, письма Белого.
Читал.. и содрогался, узнавая свою жизнь. Хотелось.. бросить что-нибудь в книгу, словно есенинский чёрный человек, бросивший в зеркало, трость.
Письмо Наташи — тихий и спокойный свет. Знаки препинания — смазаны, а часто и просто нет. Словно пуговички на одежде, расстёгнуты.
Так женщина стоит у ночного окна и что-то шепчет, не то своему отражению, не то листве и звёздам, прозрачно и ласково проступающих сквозь лицо любимого, стоящего за её плечом.
Вот, строка вздрогнула.. это плечо женщины отдёрнуло руку?
У Наташи есть любопытная мысль:
Можно любить по ту сторону секса, а всё таки со всей страстью.
У Шелли была похожая мысль о платонической страсти (не любви, а именно страсти).
Чудесно звучит. По ту сторону.. есть в этом что-то от Ницше: По ту сторону добра и зла. Тот, кто любит, так или иначе, по ту сторону добра и зла. И чуточку.. по ту сторону Стикса.
Наташа, бесспорно, любила Белого: но вот какой любовью? Порой женщина об этом сама не знает, пугаясь себя, бездны в себе.
Кокетничала… но, с кем? Белых уже было двое, да больше, больше! Со всеми драконами в нём и ангелами.
Наташа присела к Белому на незастеленную и одинокую постель жизни, как.. есенинский Чёрный человек, раскрыв перед ним мерзкую книгу его жизни: все его грехи и метания, томление по чистой любви…
Наташа стала для него живым зеркалом, в котором отразились его мятежные ангелы: в полный рост любви и разврата!
И Наташа подсмотрела этот взгляд его на себя же, и… быть может — кто знает?, — узрела в одном из этих мятежных ангелов.. свой лик, ужаснувшись ему?
Кому Белый писал письма с далёкой планеты? Ангелам? Звёздам далёким? Дождю в марте?
Не знаю… но всё, всё, мимо Наташи. И Наташа писала… не известно кому: переписка мятежных ангелов, минуя тела и души?
Где сейчас письма Наташи? Не удивлюсь, если однажды, открыв далёкую планету, на неё ступит женщина в скафандре и с изумлением обнаружит, разбросанные по бледно-синему грунту, старые, пожелтевшие письма.
Даже спустя век, сквозь ресничную дрожь тёмных строк, чувствуешь боль женщины.. Наташи.
Кто писал это кошмарное письмо ей? Словно его писали, разом, сотни демонов и пару ангелов, в Белом. Один ребёнок и одна далёкая звёздочка.
Белый писал, что в его жизни — два солнца: Наташа и Ася. Но Асю он любит больше.
Асю любит больше, и зовёт Наташу в ад этой любви… зовёт любить по ту сторону Стикса, где нет плоти. И жизни.
Поняла ли Наташа, откуда писал ей Белый?
Два солнца, вращающихся друг возле друга, есть в системе Сириус.
Другой вопрос, что Белый, к чертям (или к ангелам?) смешал всё что можно и что нельзя: душу и тело, дружбу и любовь, сестёр.. времена и пространства, словно Там, откуда он писал, через 10 000 лет, за тысячи световых лет от Земли, само разделение этих понятий — безумно.
Но а здесь, на Земле?
Это не отношения. Это.. лунатизм любви, дружбы, на озарённом, лунном карнизе крыш — писем.
Уже позже, у Наташи будет другой любовник, и у Аси будет любовник.. и у Белого… любовник? Нет — ангел, которого он так долго искал: Машенька.
Любил ли он её? Не думаю. Но нежность его сердца принадлежала ей. Она его спасла, как спасают утопающего.
Любила ли Белого Машенька? Безумно. И в этом была очередная трагедия в жизни Белого.
Прошёл уже век, а всё равно ещё страшно окликнуть этих лунатиков на карнизе писем: кажется, что упадёшь… сам, сквозь века упадёшь.
И страшно… не за себя. Просто, со мной, ещё кто-то может сорваться, прочитав эту книгу, а быть может и эту статью, и мы будем лететь уже вместе, во тьму, прямо, прямо, никуда не сворачивая, как шли когда-то лунной ночью, Андрей, Наташа и Саша.
Вильям Бугро - Вознесение души на небеса.
