1.5

Самая тошненькая книжка за весь год, грыз её через силу, с постоянной отрыжкой и несварением.

К евреям я отношусь как и к любой другой нации. Читал Алейхема — заходило. Дело тут не в евреях, а в том, что ШАлев описывает заскоки и ханжество своей бабки: наведение чистоты посредством генеральной уборки 14 раз в неделю, запертые на замок ванная, туалет в доме (как места, где пуще всего разводится грязь), — в результате таких порядков все моются снаружи при оснащенном водопроводом доме; гостиная, в которой не принимают гостей, столовая, в которую заходят столоваться лишь раз в год, на пасху; запертые навечно сервизы, — бессмысленные, их же не достают за все годы жизни бабки вообще! Я не понимаю такого скупердяйства — это ли не расточительство?! Ничто не имеет ценности, если его не использовать по назначению.

И попытки оправдаться, от которых вяжет рот и в очередной раз выврачивает желудок. Мол, бабка такая потому что дед от нее уходил постоянно — что, это оправдание? После него ханжество не ханжество? Деда описывает не лучше. Все в их поселке боятся молвы, притом, что разносить сплетни в поселке не считается плохим, это их естественное занятие. И ханжеству бабки в семье улыбаются, хотя и страдают, никак не пытаются избавиться от несправедливости и пустоделия.

Я бы на его месте, автора месте, не стала бы описывать свой род, если он был таким, не стала бы описывать такой еврейский поселок. Плюс там неявные, но возвышения евреев над гоями: у них страна — Страна, в неё восходят (жаль, не возносятся), идущие из неё люди — спустившиеся (жаль, не опустившиеся), между строк так и плещется постоянно сдерживаемая ненависть героев к другим национальностям — а ведь это, в том контексте, в каком оно есть, чернит как раз евреев. И еврейская прижимистость налицо, хотя я же первая кричу о том, что для добра, зла и прочих более конкретных человеческих черт не существует национальности. Зачем подчеркивать те недостатки своего народа, которыми и так все постоянно его клеймят?! И ладно, я не такая, у меня душа нараспашку, и двери нараспашку, и наоборот хочу, чтоб ко мне заходили, приезжали, кормлю-пою с удовольствием, а тут в дом никому нельзя заходить, пожалуйте на веранду. Но вот зачем об этом? Мол, я такой смелый, не боюсь? Как не боюсь, что меня осудит мошав за ногти, накрашенные племянницами? Не понимаю автора, он чернит свой народ и будто не осознаёт, что чернит. Даже если у него ирония это, по-моему он просто недалекий, тошно. То есть, это не сказки, не былины, в которых глупость показывают (но и наказывают!), ничего эпосного, а именно реалии 20-70-ых годов.
Необоримая тупость бабушки убивает. Было бы чем гордиться. Неправильно построенные фразы некрасивы, глагольные ей (унеси ей, посмотри ей, забудь ей) указывают на ту же эгоистичную обращённость в себя... в моей семье тоже много чего особенного говорили, цитировали такие вещи, от которых сейчас, если я вдруг их изрекаю, люди выпадали, не зная, что это и откуда, однако если я начну это всё описывать, кому кроме меня оно интересно? Никому. Я не люблю копаться в чужих семьях - вот так, грязно, как у ШАлева. Когда рядом со мной кто-то начинает беседовать на темы "а вот это стоит столько-то, а она купила то, сё, а откуда у него деньги, а кто кого бросил и захомутал" и т. п. — я почти отключаюсь, до такой степени противны и неинтересны бессодержательностью своей такие разговоры.

И да, сначала я в самых радужных надеждах, наивная, думала, что вся книга будет состоять из коротких смешных рассказов-случаев из жизни. Оказалось, что это история одной глупости, одной мании, история судьбы одного американского пылесоса. Чорт, когда он начал упоминать этот пылесос, я не поняла, почему он стал говорить о чём-то другом. Это как если сказать, а сейчас вылетит птичка, и затем начать пару по матану. Где птичка-то? Оказалось, процентов 80 всей книги мне не будет спасу от этого нудного, постоянно прерывающегося отступлениями-рассказами и об иных глупостях своих предков повествования о пылесосе. Живее пошло с «постельной» сцены, там мне даже удалось посмеяться. Конец немного примирил меня с книжкой, иначе бы поставил ей вовсе кол — всё-таки ШАлеву удалось расписаться.

ШАлеву, не ШалЕву — это я таким образом пренебрежение своё выказываю, он там подробно разъясняет, что у евреев в фамилиях на второй или последний слог ударение, а произносить с ударением на первый — значит, низлагать.

В том году я опрометчиво, как выяснилось, в пожеланиях моба указал уютное и домашнее. Блин! Уютным и домашним была книжка про клуб любителей пирогов из очистков, естественно, там же отношения между людьми теплые! Люди обретают дом, когда встречают людей с родственными душами, для меня дом — это не здание, не место, а именно хорошее окружение. Можно всю жизнь прожить дома — со склочными родителями, причем тут уют. Мне незнакомо чувство огромной семьи — я с детства терпеть не мог всех заходивших к нам с мамой и бабушкой родственников, — скандалящих, дебоширящих, алкашей, доводящих бабушку до сердечного приступа и не понимающих этого. Мы были словно из другого мира, и я радовался, когда те один за другим от нас наконец-то отваливались. И дома — там сейчас разруха и затяжной ремонт на десятилетия, конца которому не будет — мне нехорошо и неуютно. Это не дом моего детства, солнце больше не светит ярко, радости больше там не почувствовать, да и о тебе, выросшей дуре, никто больше не печётся, а только предъявляются претензии, что не соответствуешь требуемой норме. Поэтому, должно быть, мне гораздо более понятна идея поиска и обретения дома, а никак не «возвращения к истокам». Хотя, конечно, у кого как.