5 Ночь истории подошла к концу

Кто такой Сергей Иосифович Фудель? Прямо скажем, вне церковных кругов этот человек не слишком известен. Родившийся в 1901 году, он юношей застал революцию. Сын священника, сам он священником не стал — и ближе к концу жизни укорял себя в этом, искренне считая свою жизнь бесплодной. Изучал философию и литературоведение в Московском университете и Высшей военно-педагогической школе — в этой связи неудивительно, что в своих сочинениях он ссылается не только на Достоевского, Розанова и Бердяева, но и на Сент-Экзюпери, и на Брэдбери. Помогал организовывать тайные богослужения и укрывал от преследований священнослужителей, находившихся на нелегальном положении — в том числе архимандрита Серафима Битюгова (известного, среди прочего, тем, что крестил Александра Меня). Три раза был в ссылке по обвинениям в антисоветской деятельности — два раза до войны, один раз после. Во время войны служил в железнодорожных войсках. В пятидесятых годах начал писать и написал несколько книг о христианстве и Церкви, о творчестве Достоевского, собственные воспоминания; все они распространялись в самиздате, а одна была издана в Париже. Исследованием творчества Фуделя занимались Л. И. Сараскина (автор очень толковой биографии Достоевского) и его большой поклонник Николай Балашов.

Фудель считается одним из наиболее значимых мыслителей Русской Церкви ХХ века — в первую очередь, благодаря концепции «тёмного двойника», созданной им в попытке объяснить существование зла внутри Церкви. В то же время, это фигура отнюдь не только русского православия: он ссылается на Амвросия Медиоланского, Макария Великого, блаженного Августина и Фому Аквинского (с которым заочно спорит) — этот человек необычайно глубоко погружён в христианство в его вселенском масштабе, находясь словно над этнофилетизмом, борьбой за влияние и юрисдикционными спорами. Для него христианство — это не Московский патриархат и не РПЦЗ, а именно Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь. Пределов православия он, впрочем, не покидает, и иногда даже находит место для критики католичества — например, он пишет, что католики, поставив во главе своей церкви Папу, тем самым отказываются от главенства Христа, а критикуя учение Пьера Тейяра, отмечает, что, осудив это учение сейчас, Ватикан вполне может признать его в будущем (так, кстати, и произошло).

Он отличается здоровой рассудительностью — к примеру, он прямо говорит, что святые могут ошибаться (для многих людей мысль совершенно невообразимая), критикует Синодальный перевод Библии и ошибки в богослужебных текстах на церковнославянском языке. Вот кстати: если Фудель недоволен Синодальным переводом, интересно, как бы он отнёсся к современным переводам Библии, которых стало достаточно много? Отрицая буквальное понимание предания о написании Владимирской иконы Богоматери евангелистом Лукой, он, тем не менее, вполне благожелательно воспринимает легенду о выжившем апостоле Иоанне Богослове, который будет руководить земной Церковью в последний период её существования (это мнение возникло из своеобразного толкования последних строк Евангелия от Иоанна).

Искренне уважая церковные традиции, он последовательно критикует формализм, критикует косность и ограниченность уставными рамками, в которых настоящей вдохновенной вере тесно. Между прочим — последняя редакция Типикона, то есть богослужебного устава РПЦ, датируется 1695 годом. Фудель не одинок в своём недовольстве уставщиной — излишний пиетет к Типикону критиковал и верейский архиепископ Иларион Троицкий, умерший в 1929 году после нескольких лет заключения на Соловках и в 1999 году канонизированный как священномученик.

Фудель — это ревностный сторонник иконопочитания; по его словам, «икона собирает в себе внимание молитвы, как увеличительное стекло собирает рассеянные лучи в одно обжигающее пятно». Но икона — далеко не только инструмент для концентрации внимания: это святыня, которая напоминает людям о существовании Бога, это утверждение реальности боговоплощения. Икона настолько вошла в русскую религиозную традицию, что белогвардеец, сидевший с Фуделем в одной камере, принял его за сектанта — из-за того, что Фудель молился, глядя на пустую стену.

Евангелиста Иоанна часто называют апостолом любви; Фуделя можно назвать проповедником любви в жестоком и холодном мире ХХ века. Он прямо говорит, что святость в христианстве — это и есть любовь, противопоставляемая гордости и понимаемая как «отдача себя для других», то есть любовь жертвенная, которая «всю непосильность христианского пути делает лёгкой». Она бескорыстна — «любовь и есть в том, чтобы ничего для себя не требовать». Нередко проявлением такой любви может быть смирение, то есть добровольный отказ от самовлюблённой гордости, от самоутверждения за счёт других людей — и обретение мира в собственной душе через это. Кстати — возможно, что именно из сочинений Фуделя произошло популярное сравнение церковных обрядов (при обосновании их необходимости) с цветами, который влюблённый дарит девушке: любовь порождает желание создавать красоту и дарить её — и это свойственно и любви к Богу.

В этот сборник вошли две книги Фуделя, самые, пожалуй, известные — «У стен Церкви» и «Моим детям и друзьям».

«У стен Церкви» написана в отрывочной манере, при которой на каждую отдельную мысль автора приходится отдельный небольшой фрагмент текста. Если честно, это немного напоминает «Заратустру» Ницше — именно по форме, но ни в коем случае не по содержанию. Содержание у них прямо противоположное по смыслу, если что. Вторая книга, которую можно назвать похожей на очерки Фуделя — это «Погружение во тьму» Олега Волкова. Обе книги наполнены историями об антирелигиозных репрессиях, о лагерных сроках и расстрелах, но если для книги Волкова это — основное содержание, то для Фуделя это скорее исторический фон для изложения вечных христианских идей. Если на то пошло, у собственно воспоминаний Фуделя сходства с книгой Волкова, наверное, ещё больше.

Нужно сказать, что из-за этой отрывочности, хаотичности и бессистемности изложения, которые делают «У стен Церкви» чем-то вроде непричёсанного сборника отдельных размышлений и воспоминаний автора, книга не слишком легка для восприятия — для её понимания нужна концентрация, которая требует спокойного и неторопливого чтения. Обычно в моих рецензиях после фразы «требует концентрации» следует слово «скучно» (прямо или завуалированно). Но это не про Фуделя. Книга сложная, но интересная; её тяжело читать, но ты нисколько не жалеешь о потраченном на неё времени. Многие мысли автора хочется записать, а иногда я узнавал идеи, которые приходили в голову и мне.

Ключевой вопрос в творчестве Фуделя — это проблема «тёмного двойника», как это явление называют его читатели, то есть проблема существования зла внутри Церкви. Предпосылка этого размышления очевидна — не секрет, что среди священников и церковных служащих хватает людей, нарушающих заповеди, которые они сами проповедуют — лицемерных, жадных, склонных к пьянству. Есть люди, которые воспринимают религию как бизнес и источник собственных доходов. Яркий пример из самой книги — священник, установивший твёрдую плату в пять рублей за совершение таинства исповеди. Мало кто отрицает эту проблему — либо неофиты, видящие всё вокруг в прекрасном свете, либо те самые лицемеры. Констатировав само наличие проблемы, среди проявлений которой он называет внешность во всём, равнодушие к людям и стирание границ между Церковью и государством, Фудель возводит существование зла в церковной ограде к притче о пшенице и плевелах (Мф. 13:24-30) и словам из Апокалипсиса о внешнем дворе храма, отданном язычникам (Откр. 11:1-2), признавая, что зло будет существовать в земной Церкви до конца её истории. Говоря простыми словами, зло внутри Церкви — это анти-Церковь, маскирующаяся под настоящую — поэтому и говорят о «тёмном двойнике». Есть и такой нюанс, что люди, сегодня совершившие зло внутри Церкви и ставшие частью «двойника», завтра могут через искреннее покаяние (которое подразумевает не только простое признание своего проступка, но и «принесение плодов покаяния», то есть исправление совершённого зла) стать частью истинной Церкви. Если развить логику Фуделя дальше — именно во внешнем дворе храма находятся люди, удивительным образом сочетающие внешнюю православную обрядность и внутреннее дикое язычество с хождением к «потомственным колдуньям» и верой в гороскопы.

Вообще, что такое Церковь? Очень многие люди, в том числе некоторые весьма умные, думают, что Церковь — это организация, которая имеет руководителей (патриарха и епископов), недвижимое (храмы и приходские дома) и движимое («Мерседесы» священников и яхта патриарха) имущество. (Помнится, одна моя знакомая, очень хорошая и добрая женщина, дочь двух учёных, здорово злилась из-за того, что храм возле метро Севастопольской строится на территории сквера — мол, тем самым РПЦ отнимает у москвичей зелёный участок, которых в городе и так не хватает. Убедить её в том, что проблема не в РПЦ, а в изначальных недостатках планирования застройки города, мне не удалось.) Но это не так. Не касаясь сейчас мистического понимания Церкви как Тела Христова, я скажу, что Церковь в представлении христиан — это не иерархическая организация, а община людей, которые её составляют, и главные качества которой — это любовь, доброта, искренность и единство. Алексий Второй, помнится, говорил, что русская Церковь — это не что иное, как сам русский народ.

Советскую эпоху Фудель воспринимает двояко. С одной стороны, это «ночь истории», время, когда свет христианства меркнет, а многие светильники, то есть носители святости, попросту гибнут на расстрельных полигонах, в кабинетах следователей, на этапах и в лагерях, на улицах городов, умирая от голода и холода. Это время охлаждения человечности и оскудения любви, уменьшения добра в мире, проще говоря — нравственного вырождения. Но в то же время «свет во тьме светит, и тьма не объяла его» — в этой почти кромешной ночи ярче светят те светильники, что ещё остались. Это время не только гонений и смерти, но и подвига исповедничества, не только страданий, но и приближения к Богу. Получив удар по своей внешней организации, Церковь в советское время обрела и импульсы внутреннего развития.

Сложно не заметить некоторый пессимизм и даже апокалиптичность размышлений автора, практически вся жизнь которого прошла в эпоху гонений. Он ясно видит закат христианства на земле, единственным логичным выводом из чего для него становится приближение конца мира. Однако эта апокалиптичность в нём удивительным образом сочетается со светлой верой в людей — тех, кто живёт не по законам этого мира, но по закону Царства Небесного, который есть любовь. И поэтому пессимизм у него перемежается с верой в возрождение — неслучайно он так много говорит о молодых христианах нового, послереволюционного поколения. Это говоря о них он пишет, что ночь истории подошла к концу. Поэтому он соглашается с представлениями Л. А. Тихомирова и Серафима Битюгова о Сардийской и Филадельфийской церквах, упомянутых в Апокалипсисе, как о двух эпохах существования исторической Церкви: Сардийская церковь при этом понимается как время упадка, а Филадельфийская — как эпоха возрождения и расцвета вселенской Церкви, за которой последует конец мира.

Новой особенностью церковной жизни в ХХ веке стал экуменизм, то есть активное сотрудничество между разными христианскими конфессиями. Вопрос этот крайне спорный и противоречивый с самого начала. Фудель, рассуждая об этой проблеме, пишет о неверном направлении экуменического движения, об уклоне во внешнее организационное взаимодействие иерархов разных конфессий вместо внутреннего стремления к духовному единству, присущего большинству христиан вне зависимости от конфессиональной и юрисдикционной принадлежности. В то же время, само желание объединения у христиан разных направлений — это следствие того самого духовного единства, нарушенного, но в какой-то форме всё же существующего. Это единство может проявляться очень неожиданно — к примеру, в том, что сосланные в Сибирь католички из Литвы совершенно естественно пришли молиться в православный храм. В этом контексте Фудель говорит и о единстве таинства крещения для всех христиан — если человек принял крещение, совершённое по установленной формуле, в любой, даже самой дикой секте, православие признаёт действительность этого крещения, и повторно обряд не проводится.

Кроме того, в формально-организационном экуменизме Фудель видит один из вариантов отказа от возвышенной внутренней духовности христианства, от сверхъественного преображения человека через любовь и жертвенность, которое подменяется внешними формами — внешней обрядностью, мертвенной подзаконностью, слепым подчинением иерархическому авторитету, «наивным византийским типиконством» — или внешним экуменизмом.

Горе вам, <…> лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония (Мф. 23:27-28).

Автора волнует и проблема посмертной участи нехристиан: он приводит слова Нектария Оптинского о том, что человек, не являющийся христианином, но верующий во Всевышнего и исполняющий его волю так, как умеет, будет оправдан. К такому же выводу приходит и Александр Ельчанинов, анализируя слова апостола Павла о людях, не имеющих над собой закона (Рим. 2:12).

Во второй книге сборника, «Моим детям и друзьям», Фудель рассуждает о сущности понятий веры, духовности и святости — тех понятий, о которых много говорят в христианской и околохристианской среде, но не всегда понимают их смысл.

Святость Фудель называет «состоянием, угодным Богу» — можно сказать, что это естественное состояние человека, свободного от греха, то есть от искажений первоначального образа человека, задуманного и созданного Богом. В первой книге сборника он говорит о святости как о присутствии Святого Духа в человеке, или, если цитировать дословно, как «действительности причастия Святого Духа». Постоянное стремление к святости — это долг христианина, но спасение он получает не по своим заслугам на этом пути, а по милости Бога через веру в Христа. Поэтому непременной частью жизни христианина является подвиг, понимаемый Фуделем очень просто и без лишнего пафоса — как движение к Богу, исполнение слов Христа «Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие достигают его» (Мф. 11:12). Из личной святости людей, составляющих Церковь, складывается её общая святость; это вещь тонкая и её легко потерять — Церковь обмирщается, а мир не хочет подвига и любви, и поэтому святость Церкви оскудевает.

Духовность, по его определению — это исполненность человека Святым Духом уже в этой земной жизни, сопребывание человека с Богом в его душе. Вера — это уверенность в существовании духовного мира и, по выражению апостола Павла, это «осуществление ожидаемого», то есть пребывание в Царстве Небесном параллельно с пребыванием в земной материальной реальности. Можно сказать, что душа человека, хотя бы прикоснувшегося к такому состоянию, находится в состоянии внутренней тихой радости, наполненная невечерним светом; он получил сокровище, спрятанное на поле, которое стоит всех других богатств.

При этом, людей верующих Фудель, по сути, делит на две категории: «уверовавшие» и «как бы верующие»: первые обладают признаками истинной веры, перечисленными самим Иисусом (изгнание бесов Его именем, способность говорить на новых языках, способность брать змей и пить яд без вреда для себя, исцеление больных наложением рук — Мк. 16:17-18), а вторые довольствуются лишь внешними признаками религиозности и, возможно, слабо тлеющим угольком веры в глубине души. По мнению автора, с ходом истории первых становилось всё меньше, а вторых — всё больше; номинально принадлежа к христианству, эти люди страшно далеки от истины. Себя самого Фудель, естественно, причисляет ко второй категории, искренне радуясь знакомству с несколькими людьми из первой (вроде Серафима Битюгова).

Есть довольно известный анекдот об убийцах, нашедших у убитого буханку хлеба и палку колбасы: хлеб они съели, а колбасу — нет, потому что есть колбасу в пост — большой грех. Фудель приводит вроде как реальный аналогичный случай, найденный им в газетных статьях о каком-то судебном процессе — убив деревенскую девочку, которая возвращалась в школу после пасхальных каникул, убийца истратил несколько копеек её денег, съел домашние пироги, которые она несла, а вот яйца есть не стал, потому что день был постный. Вскрылось это в его ответе на случайный вопрос следователя, и от этого встают в памяти страницы «Дневника писателя» Достоевского, на которых хватало случаев такой беспричинной звериной жестокости и скотства. В этой истории Фудель, остро переживавший проблему обрядового благочестия, утратившего связь с чистосердечной верой, то есть по сути — лицемерного фарисейства чистой воды, — видит проявление длинной, уходящей в века цепи явлений, свидетельствующих о гниении формально-благочестивой Русской Церкви, особенно ярко проявившемся в XIX веке — «знаю твои дела, ты носишь имя, будто ты жив, но ты мёртв» (Откр. 3:1). Убийца девочки, несомненно крещёный и бывший в церкви хотя бы несколько раз в своей жизни, знал, что такое пост, но не имел ни малейшего представления о том, что такое истинное христианство.

Отвечая на вопрос, что такое христианство, Фудель называет его учением о Царствии Божием. Милосердие, любовь к Церкви, пост и послушание — всё это тоже христианство, но это частности, в то время как Царствие Божие — это сама суть христианства. При предельном упрощении христианского учения его можно свести к учению о грехе и благодати, то есть об искажении и повреждении природы человечества и о восстановлении первоначального образа человека в его гармоническом соединении с Богом.

Основную причину неприятия людьми христианства Фудель видит в человеческой гордости. Я, наверное, заменил бы «гордость» на «гордыню» — всё же, в современном русском языке слово «гордость» может обозначать и вполне положительное «чувство собственного достоинства», которое христианству никак не противоречит (и даже соответствует, если воспринимать человека как храм Святого Духа). Но сама мысль у него верная. Отказ от христианства и сознательная неприязнь к нему нередко свойственны людям самолюбивым и высокомерным. А причина очень проста — в своей гордости человек решает, что Бог и сама идея Бога ему не нужны, и без веры он может прекрасно обойтись. Неудивительно, что такие люди часто интересуются идеями Ницше с его мыслью о превосходстве одних людей над другими.

В завершение скажу две вещи. Первое — перед чтением Фуделя нужно прочитать Новый Завет и хотя бы минимально в нём ориентироваться. Впрочем, люди, дошедшие до творчества Фуделя, как правило, Новый Завет прочитали уже давно и не один раз. Второе… мне очень хочется сказать, что творчество Фуделя — это вершина если не православной литературы вообще, то уж точно православной литературы современности. Но — количество прочитанной мной этой самой литературы безудержно стремится к нулю; сравнивать мне особо не с чем, и поэтому сказать так с чистой совестью я не могу. И всё-таки я уверен, что это так. Может быть, работы Фуделя не идут ни в какое сравнение с писаниями подвижников древности, но они в любом случае будут одной из вершин христианской мысли ХХ века.