3 Адам, бросивший яблоко Еве в лицо

Я никогда не любила обсуждать с учениками “Обломова”. На самом элементарном уровне, чисто_житейском, герои были мне чужды и малопонятны. Почему взрослый и неглупый мужчина ведёт себя, точно находится в глубокой депрессии (лежит на диване, ничем не интересуясь — даже банальными развлечениями), при этом никакой депрессии не предаётся — напротив, скорее упивается сим убогим досугом, от которого люди обыкновенно дуреют и сходят с ума? Зачем красивой и умной женщине лепить идеал из тюфяка, если под рукой имеется уже готовый идеальный — до скрежета зубовного — мужчина? Зачем, в конце концов, на всю эту возню отвлекаться мегапассионарной личности с немецкими корнями?

И внезапно у меня сложилась концепция.

Обломов — Адам; душа, по какой-то дивной причине избежавшая первородного греха. В романе всячески подчёркивается его невинность, позволившая ему избежать соблазнов (в том числе плотских); залогом и гарантом этой самой чистоты выступает воспоминание об Обломове — инертном и бесконфликтном раю, где, кажется, вот-вот лев возляжет рядом с ланью, не обнаружив вражды. Нежелание взаимодействовать с петербургским светом — желание сохранить душу нетронутой. Кто не действует — тот не грешит. Кто не грешит — пребывает в раю, в блаженном неведении добра и зла.

Но к началу романа Обломову около 32-33 лет, и мы понимаем, что это знаменательный рубеж. В 33 года его тёзка по прозванию Муромец встаёт с печи, чтобы проявить мощь молодецкую. В 33 года Иисус Христос распятый вознесётся, чтобы предстать верующим уже в иной ипостаси. Стало быть, эта черта — 33 года — предполагает возможность дальнейшей инициации, влекущей перемены, перерождение, обретение новых сил и возможностей.
Что же определено Обломову? — а не пора ли невинной душе столкнуться с подлинным искушением? не пора ли столкнуться с необходимостью действовать, выбирать (а где выбор, там и неотступно следует грех)?
И какие же прекрасные руки должны протянуть ему то самое яблоко, чтобы увести от райских образов Обломовки?

Ольга — Ева. Она даже фамилию носит — Ильинская, то есть соотносимая с Ильёй, как соотносится с Адамом сотворённая для него Ева. Разумеется, она действует не в одиночку. Ей помогает Штольц.

Да, Штольц в этом раскладе будет сатаной. Вполне ожидаема здесь связь немецкого с бесовским, неоднократно заявленная в русской литературе и ожидающая своего исследователя: чёрт в гоголевской “Ночи перед Рождеством” — “совершенно немец”; Воланд соглашается, что он “пожалуй, немец” на предположение Бездомного; самый известный нам образ дьявола — Мефистофель — опять-таки из немецкой культуры. Ограничимся комментарием, что для человеческого — насквозь ксенофобного — мышления связывать инородцев с нечистью довольно логично. Тогда получается, что именно Гончарову принадлежит сомнительное достижение — придумать самого скучного дьявола, искушавшего когда-либо на страницах книг.

И мы знаем, чем закончится эта история. Адам устоит, останется один — без Евы, но в раю, где уже никогда не познает ни подлинных страстей, ни подлинной боли. Ева же достанется дьяволу и вряд ли вкусит подлинное счастье — такое уж впечатление производит их унылый, от безнадежности заключённый брак.

PS. Продумывать эту концепцию было забавно, однако ученикам велела так на ЕГЭ даже не пробовать рассуждать. У нас же всё просто: библейские отсылки идут в комплекте к Достоевскому, а к Гончарову полагается Добролюбов с его критикой дворянского паразитизма.