5 Ученик Чехова

Пьецух В.А. Я и прочее: Циклы; Рассказы; Повести; Роман. — М.: Художественная литература, 1990. — 335 с.

Вячеслав Алексеевич Пьецух (1946—2019) был давно мне известен по журнальным публикациям времён горбачёвской Перестройки, да ещё по чудесному (и довольно толстому) сборнику эссе о русской литературе «Низкий жанр» (2006 г.). А вот книжица 1990 года в мягкой обложке, забытая на одной из бесчисленных книжных полок моей личной библиотеки, дождалась своей очереди только сейчас. Читать я эту книжицу начинал с некоторой опаской: не устарела ли тематика? Ведь «дорого яичко ко Христову дню», а Перестройка, во время которой творчество данного автора было весьма актуально, загнулась аж 30 лет тому назад. Но опасения мои оказались напрасными. Вячеслав Алексеевич писал о русских людях 1970-х и 1980-х годов, но русские люди во все времена примерно одинаковы; а поскольку они и сейчас вокруг нас, да и сами мы принадлежим к их числу – следовательно, попытка художественного исследования русского национального характера устареть не может. Всё, что мы видим вокруг себя в России, зависит отнюдь не от политического режима; в заострённо-полемической форме эта мысль проводится автором в юмористической миниатюре «Разговор» (1990 г.).

Содержание книги, несмотря на малый объём, весьма разнородно. Первую её половину занимают рассказы, большей частью из разряда миниатюр; среди них затесались и три маленьких эссе о русских писателях (Шукшин, Лев Толстой, Куприн). Вторая половина книги содержит два сравнительно длинных рассказа («День» и «Чистая сила»), излишне смело зачисленные автором в разряд повестей, и одну вполне полноценную в критериях объёма повесть («Новая московская философия»), почему-то объявленную романом (видимо, автору очень уж хотелось написать роман, но пороху не хватило, и он немножко слукавил, определяя жанр своего творения). В авторе чувствуется ученик Чехова: налицо и мягкий грустный юмор, и противопоставление так называемых простых людей, более или менее гнусноватых, философствующим наблюдателям, начитавшимся умных книг. Высказывания автора часто афористичны, их хочется выписывать абзацами, а иногда и страницами. Вот вам, к примеру, начало очерка о Толстом:

А ведь можно себе представить постановление о Блоке от какого-нибудь сорок восьмого года, в котором его клеймили бы как певца трактирной стойки, вредительски марающего облик советского человека. Живо можно себе вообразить и следующую картину: скажем, 1918 год, тульская губчека, следователь сидит в круглых очках, а напротив него великий писатель земли русской...
Следователь:
— Что это вы себе позволяете, гражданин Толстой?! Тут, понимаете ли, разворачивается беспощадная классовая борьба, всякий сознательный элемент ополчается против гидры контрреволюции, которая спит и видит, как бы задушить диктатуру пролетариата, а вы опять — «Не могу молчать»!
Великий писатель земли русской:
— Извините, не понимаю я этого тарабарского языка. А впрочем, я ещё не так опишу ваших башибузуков. Помилуйте, ведь это половецкие пляски какие-то, а не власть!

Даже не хочется себе представлять, какие оргвыводы могли бы последовать из этого разговора...

Вообще цитаты дают неплохое представление об этой книге. А спойлеры, я полагаю, никому не нужны.