5 Вечная любовь (больше, чем просто рецензия)

Поэт Максимилиан Волошин, умирая, просил развеять его прах над морем.
А ещё он просил.. не делать ему ни могилки, ни памятника: просил просто поставить недалеко от моря, простую лавочку, на которой бы люди признавались в любви.
Пещера, вход в Аид, куда сошёл Орфей к Эвридике, тоже была возле моря: Волошин показывал её Марине Цветаевой в Крыму.
Чем лавочка хуже ада? Или.. лучше ада?
И рай без любимой, как пустая и холодная лавочка.
А лавочка в аду, или в конце света, когда всё рушится, но рядом с любимой — это больше чем рай: с любимой ничего не страшно. Не страшно умереть. Страшно потерять любимую навсегда.

Я не знаю, может быть, когда-то давно, в мире умер некий ангел, и с тех пор всякое место на земле, где сердце томится без любимой, похоже на ту самую одинокую лавочку, где Орфей ждёт свою Эвридику. Или наоборот.
Ясно помню, как в раннем детстве, когда дул осенний ветер и воздух был наполнен сердцебиением листвы, я забирался на подоконник, прижимался горячим лобиком к голубой прохладе стекла и всё ждал чего-то, плакал, сам не зная почему..
Это была моя лавочка, где я ждал свою Эвридику, смутно предчувствуя её в грядущем.
Затем была школа и одиночество на гранитных ступеньках во время уроков.
Я сидел с разбитой губой и ждал Эвридику.
Время от времени, рядом со мной, словно листок, замирал алый или синий женский башмачок, и его относило вдаль, вместе с женской улыбкой.
Потом я был студентом и лежал в августовской прохладной траве, смотря в голубое, высокое небо князя Болконского: я плакал, сам не знаю почему: я ждал Эвридику.

Всю свою жизнь я ждал Эвридику. Но лишь сейчас я понял, что, возможно, я всю свою жизнь предчувствовал.. ад утраты Эвридики.
Моя тоска по Эвридике и трепетное предчувствие встречи с ней, грустно сливались с ощущением утраты её в грядущем.
Это боль всей моей жизни. Даже в самом имени — Эвридика, сокрыто имя любимой моей, как идеальная рифма.
Весь мир стал пустынной, вечерней лавочкой моего томления по Эвридике.
Порой на лавочку тихо падает кленовый лист, садится голубь или старушка.
И со стороны кажется, что я, нежный сумасшедший, пришедший на свидание с голубем, кленовым листом или даже старушкой.
Я и правда иногда читаю свои стихи голубю на лавочке в парке, или кленовому листу.. смущённой старушке.

И каково было моё изумление, когда, открыв пьесу Жана Ануя — Эвридика, словно в волшебном кристалле, я увидел свою встречу с любимой, вплоть до мелочей, до буквального повторения самых нежных слов, редких образов, клятв, вплоть до аварии, утраты друг друга и сошествия в ад.
И даже наше знакомство было как в пьесе: Орфей играл на скрипке в привокзальном кафе.
В открытую дверь его увидела, услышала, Эвридика: музыка, как алые паруса, как зов сердца.
Они сразу сблизились, словно были знакомы 1000 лет, и сразу поклялись быть вместе, навсегда, и сразу поняли, что их ждёт в жизни, боль и утрата, похожая на метель жизни и тьму, их сокроющую, и они пообещали… не разнимать рук,чтобы не случилось.
Моя Эвридика услышала мою грустную «скрипку», когда я играл на Арбате лайвлиба: мои никому не нужные, печальные истории.
И мы точно так же сразу сошлись, как дети, дав руки друг другу «на весь тот свет», как сказала бы Цветаева.
Это так странно.. читать пьесу о своей жизни, где ты и любимая, где те же самые слова и тот же ад.
А если другие прочтут пьесу? Если все узнают, как мы любили.. любим, как говорим в аду, со слезами на глазах, ходя по невидимому кругу.

С чего начать? С Орфея Ануя, или с себя? Не перепутать бы..
Я не знаю, чем именно занимаются ангелы, но я уверен, что и улыбка ребёнка, радующегося падающей листве, и влюблённые на лавочке, и поэты, продолжающие в своих стихах, вечно-творческое течение мира, зажигающее звёзды и новую жизнь в лоне женщины — по сути, единый силуэт крыла ангела, или цветение ветра, под его крылом.
Ануй дивно переложил вечную легенду о древнегреческих Ромео и Джульетте, на этот раз переставив декорации так пронзительно и просто, что такую пьесу.. хорошо бы играть в конце времён, когда покажутся первые отблески конца света на горизонте.

Вы задумывались, какой последний фильм, пьеса, книга, прочтутся-напишутся в конце времён?
Для меня настали последние времена и я читаю Эвридику.
Место действия — Франция конца 30-х годов.
Он — простой музыкант, колесящий со старым отцом по прокуренным кафе: символ ненужности красоты в этом мире.
Люди кушают, смеются чему-то, пьют и любят, а музыка, та самая красота, что должна была спасти мир, никому не нужна.
На неё лишь изредка взглянут (эхо огляда Орфея), мгновенно, для развлечения или со скуки.
Фактически, красота по Аную, стала никому не нужной проституткой, молящей о пощаде, в ожидании чуда.

Вместо арфы, у Орфея — скрипка.
Вы пробовали играть на скрипке?
Я не умею, но очень талантливо, даже самозабвенно, изображаю Вивальди, «Времена года», даже если самой скрипки у меня в руках нет.
Если бы я был сумасшедшим, я бы играл на невидимой скрипке, на Арбате, ожидая любимую.
Или ночью, под её окнами.
Из меня вообще, вышел бы гениальный сумасшедший.

Кстати, Арфу, Ануй отдал отцу Орфея.
Внимательный читатель подметит фонетическое эхо, словно в пещере — Орфей и арфа.
Этим Ануй словно бы подчёркивает роковую разлуку с любимой.. ещё до встречи с ней.
Образ старого отца, таскающегося по прокуренным кафе — это сама жизнь, опошленная, помятая, пожившая своё, без особой музыке и мечты в сердце: самый тихий и страшный вид апокалипсиса — потому что незаметный.
По сути, этой «жизни» отдана Эвридика, но зеркально.
Где сама Эвридика? Она с матерью колесит по прокуренным маленьким театрам.
Она актриса. А проще говоря — душа.
Ведь душа — актриса, играющая разные роли, и добрые и злые, развратные и милосердные. А кто она сама?

Многие ли из нас могут признаться, кто мы на самом деле?
Мы скрываем от себя, что многие наши лучшие и худшие качества, мысли, мечты — лишь припудренное эхо других людей, эпох.
Потому мы толком и не живём в словах. Они как тени на ветру.. в пещере, как в пьесе Ануя. Можем клясться до гроба в любви, любить Родину, Бога.. и через миг отречься от всего, и найти самые умные слова для этого.
Но себя то не обманешь, правда?
Кто познал ад одиночества, тот знает, что стоит посильнее ткнуть пальцем в такой «принаряженный туман» наших сокровенных мыслей, страхов, надежд и сомнений.. и они чеширски-стыдливо, исчезнут, как тени на заре.

Ануй чудесно создал декорации, словно ангел, смешав ад и рай: а в настоящей любви бывает иначе?
Порой оглянешься сердцем на мир и грустно улыбнёшься представлениям о рае и аде, о «я» и «ты», мнимо разделённых.
Вот я в глубинке России, а где-нибудь в Индии или во Франции 16 века, изнасиловали девушку.
А почему плачу я и чувствую боль, словно между нами нет разницы и пространства?
Шаг в сторону, из тени, в свет, и вот я уже в раю и письмо от любимой лежит у меня на ладони, как мотылёк.
(У Ануя есть эта рефлексия страшной мысли, что двоим не слиться никогда в одно блаженное целое, более того, мы сами этому противимся, находя прелестные оправдания.
Я говорю не про слияние «я» и «ты». Только тот кто не любил, боится себя потерять в другом. Или тот кто толком и себя не ощущает.
Речь про слияние «я» — с чем-то вечным. С любимым ли человеком, с любовью, красотой мира, богом.
Без этого «полнолуния» слияния, живя и любя вполсердца - и красота мира и душа и бог и.. любовь, обречены нисходить в ад. И что-то в человечестве обречено верно следовать за ними.
Не само человечество — а что-то в нём. Вот что грустно. Большинство человечества, это образ кафе и театра из пьесы, где люди пьют, кушают, улыбаются, говорят пошлые слова о любви, в которую не верят толком, пытаясь отвлечься от осознания.. что живут в аду.)

Почему говорят о бабочках в животе, а не о письмах в животе?
Письма, ведь тоже, порхают как бабочки. Я даже ел бабочек: в смысле, письма любимой. Так я тосковал по ней.
Я просто переписывал строчки с телефона или с голоса (моя рука, мой почерк, были сизой и покорной тенью голоса любимой) на листочке.
Сжигал листочек и пепел выпивал с вином, блаженно ощущая, как по моим венам, синими веточками почерка нежности, растекаются слова, тепло обнимая меня изнутри: вот, на запястье проступило слово — нежный мой.
На плече проступил белый краешек письма — мне больно.
А вот из груди прорезается слово — люблю, как кровоточащий, аленький цветок.

Почти так же, в то парижское утро, на вокзале стали проступать силуэты Орфея и Эвридики.
Кажется, что они жили уже раньше, сотни, тысячи лет назад.
Более того, кажется, что они жили и томились по друг другу, когда и людей то ещё не было на земле: травка шелестела на весеннем ветру: это нежная мысль об Орфее.
Крыло ласточки, похожее на скрипку или алый парус на заре, прорезало дымку тумана над вечерней рекой: Орфей тоскует об Эвридике.
Да, кажется, что не два человека появились на вокзале, а тела их, словно живые лучи, пробились из-за листвы, и в этих лучах дрожат пылинками, слова, мечты и сны былых эпох: сердцебиение луча.

Кто-нибудь помнит, как умерла Эвридика?
От укуса змеи. Я даже не сразу вспомнил..
Эдемический символ, на самом деле: когда встречаются те, кому суждено полюбить, и правда, кажется, что рай кругом зацвёл, как вечная весна и даже самая обычная лужица, пыльный цветок, кажутся чем-то прекрасным.
Может в этом и спасение любви? Все ссоры, боли, невзгоды — всё равно что пыль. Если любишь, их не принимаешь близко к сердцу и они не могут разлучить.
К слову, о рае и тех, кто создан друг для друга: в это невозможно поверить, но за всю мою жизнь мне никто, никогда, не сказал заветных слов — люблю. И только одна удивительная женщина, мой смуглый ангел, произнесла эти слова.

Памятью сердца, Орфей и Эвридика, сразу узнали друг друга и сразу поняли, что им предстоит неземная любовь, и великая боль — жизнь им предстоит, и крепко-крепко обнялись, словно всего два человека осталось на земле — если умрёт их любовь, то умрёт и мир.
Значит, зря сияли души Гомера, Данте, Достоевского. Рафаэля, зря Петрарка любил Лауру, и зря умирал бог на кресте, потому что отступить от любви, всё равно что дать мраку и лжи, вновь обнять мир.
Дать любви умереть и искать новую любовь, как это делали некоторые в пьесе, всё равно что.. если бы для верующего умер его бог и он, поплакав, пошёл искать себе другого бога.
Любовь по природе — христианка. Даже если бог умер — любовь и бог ещё более вечны, и любовь нельзя сломать, сжечь.. как и рукописи.
Ах, первая встреча Орфея и Эвридики.. мне казалось, что это вновь встретились Мастер и Маргарита.
Это было так эдемически мило, словно влюблённые дивились сами себе: мы во Франции, милый? в 20 веке? Ты бедный музыкант, а я, бедная актриса..

Эвридика так мило рассказывает Орфею о том, что когда она плачет или злиться, у неё краснеет кончик носика: это ведь не помешает тебе любить меня? — робко спрашивает она.
Боже.. Эвридика говорит об этом так, как о бедном платье с пятнышком, которое ей приходиться носить в этом воплощении жизни.
Ах.. вспомнил о милом носике любимой моей. Боже, боже.. чудо, а не носик!
Даже если бы он весь был красный, я бы любил его.
Чукчи целуются носами. Я бы хотел в следующем воплощении быть чукчей. Целыми днями и ночами я бы касался носиком, носика своей любимой.
У нас были бы красные носики, как у гренландских алкоголиков.
Мы бы лежали на спине на снегу, раскинув руки, счастливые и пьяные от любви, и смотрели бы на северное сияние.

Какое ещё одеяние, рубище было у Эвридики?
Её прошлое. Боль прошлого.
Не случайно она в шутку сравнивает себя со змейкой: она носит в себе ад, как ребёнка. Да и профессия актрисы, словно смена кожи, змеёй.
Ануй сплёл дивную паутину строк и жизни, в которой всё связано: тронь Здесь счастье — Там оно отзовётся болью.
Эвридика, лёжа с Орфеем в постели в почти цветаевской «гостинице душ», нежно шепчет ему: я ленивая, глупенькая, не такая уж и красивая… ты меня быстро разлюбишь.
(И это говорит Эвридика, инфернальница, фактически Маргарита, словно бы почти забывшая в этой пошлости жизни, кто она).
Ты меня.. выдумал, Орфей.
Ах, часто приходилось слышать эти слова.
Цветаева слышала их часто, и грустно пожимала плечами.

Цветаева писала: Большинство людей видят в человеке то, каким его сделали родители или пошлое общество, а любимый человек видит то — каким его задумал бог. Всё просто..
Любовь крылата, она ведёт в лазурь, туда, где мы — настоящие.
Поэтому, отступить от великой любви, всё равно что отступить от бога.
Боже мой! Как мы часто противимся этой мысли бога о нас! Небу в нас, любви на земле!!
Как боимся себя.. боимся — быть! Да что там быть — просто, любить.
Сказать другому — люблю, всё равно что умереть для себя, жить дальше себя, жить любимой и мир видеть через любимую.
Сказать —  люблю, всё равно что сказать: я умру без тебя. Ты моя жизнь! Ты больше чем жизнь..
Да, любить с такой силой, что если мир вдруг исчезнет, со всей его красотой, искусством и милой природой.. то ты не сразу это заметишь, смотря в глаза любимой.
Боже.. видели бы вы глаза любимой моей! Удивительные, неземные глаза, чуточку разного цвета, как крыло у ласточки.

А если любимая умрёт.. уйдёт, то душа, опиравшаяся на неё всем своим существом и бессмертием, сразу упадёт в полыхающую тьму космического безмолвия.
Нет любимой, и мир не нужен, мир нелеп, как жизнь без бога. А бога то возможно и нет: его ощущаешь только когда любишь.
Ницше как-то писал, что хотел бы увидеть Достоевского.. смотрящего на распятие Христа, если бы он жил тогда.
Сразу представляется припадок Достоевского, как он невыносимо корчится на раскалённой под солнцем, земле.
Страшное зрелище, правда?
А человек, утративший любимую… быть может, ещё страшнее.
На самом деле, экзистенциальный вопрос в пьесе.. и жизни моей: зачем бог и мир, я — зачем, если любимой больше нет?
Что мне рай без любимой? Он ни чем не отличим от ада. Что мне все соблазнительные и таинственные истины мира, его скучная красота искусств, природы? Любимой больше нет со мной!!

Когда Орфей и Эвридика только встретились, она сказала, прильнув к нему всей душой: ты никогда меня не бросишь, любимый? Я не смогу без тебя. Я умру..
(замечали, с какой милой, трогательной улыбкой мы воспринимаем эти слова в жизни, когда ещё счастливы… толком не веря в них, точнее, не понимая, какой ад и рай может за ними стоять?).
Да, все люди равны. В каждом дремлет поэт и ангел. Но почему-то не все живут этой вечностью в себе, напротив, с каким-то сладострастием мучают эту вечность в себе, легко бросают слова на ветер: я без тебя умру! и не умирают..
Живут дальше, улыбаются, кушают, как в кафе в пьесе Ануя, снова влюбляются.
В пьесе, любовник матери Эвридики с улыбкой вспоминает в кафе, как он в молодости был безумно влюблён, как хотел умереть… а теперь, романтически грустит, вспоминая.
Боже мой, боже!! Почему к этому бреду и кощунству все так привыкли? Почему о любви так часто вспоминают с романтически-безбожной грустью? Любовь убили!!! Всё равно что в ладони Христа вбили новый гвоздь!
И романтически вспоминают.. это всё равно что романтически тосковать о том, что воздуха больше нет и нечем дышать. А может, и мать Эвридики, и её любовник, и многие, слишком многие в мире, уже давно находятся в аду и не подозревают об этом, потому что.. предали любовь? Потому что играли в любовь, в жизнь, в веру в бога, как мать Эвридики играет в театре.
Но Эвридика осознала.. что она в Аду. Мир в аду — без любви.
А что, что делать тем людям, что полюбили Навсегда, которые не могут жить без любимой в той же мере, как жизнь не может существовать без томления по богу: малейший шелест травки и самая дальняя звёздочка, томятся по богу.. и разве так уж важно, что его быть может и нет?
Солипсизм любви: любимой нет, и бога нет. Ничего нет. Мир словно ещё и не сотворён или давно уже умер.

Понимаете в чём экзистенциальный ужас всего этого?
Сошествие Орфея за любимой, в ад, это фактически следование в ад за Христом, куда он сошёл после распятия: спасение любимой, любви, как спасение бога, мира —  сораспятие: бог и мир, человек, невозможны без любви.
Если бы Христос на кресте сказал: простите, мне очень больно.. люди мне сделали так больно, как я не предполагал. Я больше так не могу.. (ладони высвобождаются от гвоздей и он ступает по синему воздуху куда-то..).
Что было бы с человечеством, если бы так сделал Христос? Это же апокалипсис в чистом виде.
Потому так страшно, когда любимый человек разлюбил или бросил.
Апокалипсис начинается не где-то в космосе, приближаясь косматой звездою к земле, не с ядерных бомб и т.д., а с простого слова.. в постели с любимой, в постели, похожей на раскрытое и грустное письмо: и тогда снова распинается Бог, и косматая звезда приближается к земле, а люди не видят её.. и нет в мире больше ничего прочного и вечного, раз нет больше любви.

У Эвридики тёмное прошлое.
Но если любишь — прощаешь. Иначе это не любовь.
Эвридика боится раскрыть своё тёмное, кровоточащее прошлое, Орфею.
Она показывает его.. но не до полнолуния: месяц боли прошлого взошёл над постелью, словно крыло замученного ангела.
В душе должно быть что-то, о чём мы сами не должны знать и видеть, не говоря уже о любимом: душа может не вынести встречи с этой болью ещё раз: это как.. сошествие в ад прошлого. Но без любимого: любимый никогда не сможет проникнуть в тебя до конца!! Понять! (Или может?).
Орфей этого не понял, как мне кажется. Он стал «страшным как ангел», по меткому выражению Эвридики, слившись с муками её совести и стыдом, став её живым кнутом и.. адом.
Милый Орфей.. он хотел всего и сразу, хотел Эвридику — всю, с её прошлым.. хотел её чистенькой. Он и правда её выдумал, но не в цветаевском смысле: он не готов бы с нею при жизни.. сойти в ад её прошлого, принять этот ад. Её жизнь.

И здесь по новому, словно обратная сторона луны, сияет мысль Сартра: ад — это другие.
Но других нет. Мир — это наша душа. Падший мир..
Эвридика — эдакая зачарованная красавица а-ля Сонечка из ПиН, которая спала не только с другими, и не только с людьми — с чудовищами.
Но жизнь так устроена, что порой и с чудовищами приходится спать, ради блага других, но чтобы объяснить это, не хватит и целой жизни.
Нужно взять любимого человека за руку и провести через всю свою жизнь, начиная с самого детства.
Ещё не доходя до конца пути, он сам упадёт на колени, израненный, и, закрыв ладонями лицо, прошепчет: хватит, любимая, хватит! Прости меня!!

Эвридика спала с мерзким директором театра, олицетворяющего пошлость жизни. Ад жизни: что мешает любить на земле, нашёптывая мерзкое, лживое.
Почти древнегреческая сценка нимфы, принесённой в жертву чудовищу: она этим спасала паренька, несчастного и непоседливого декоратора в театре, олицетворяющего красоту: она с ним тоже спала, но по другим причинам.
Боже мой.. красота должна спасти мир.. а кто спасёт красоту? Любовь кто спасёт??
Как и в мифе, у Орфея и Эвридики есть лишь ночь, чтобы всё сказать друг другу, но если Орфей посмотрит в глаза Эвридике — он её потеряет навеки.
Искушение вроде лёгкое, правда?

Не совсем. Слова в темноте.. слепые касания в темноте, почти призрачное существование, где телесность, как тень, отступает на второй план, а на первый выходят слова и душа. Душа — равна словам. А словом можно и убить, или недоверием слову, тем самым пропустив душу мимо себя, сквозь себя.
Боже, как всё это знакомо.. порой шепчешь что-то любимой в плечо, а оно так робко, без слов, отвечает тебе: люблю..(как бы прикрывая глаза).
Когда Эвридика обманывает, у неё краешек райка в глазах, зеленеет ободком (на самом деле, внимательный читатель заметит, что Орфей и тут ошибся, «выдумав» Эвридику, точнее не впустив её в своё сердце до конца: она говорила ему, что у ней краешек райка зеленеет, когда она счастлива).
Узнать правду, здесь и сейчас, порой важнее жизни, потому что ложь порой так невыносимо разделяет влюблённых, словно они оказались на разных концах вселенной: это больнее чем просто умереть.

Дивный символ, на самом деле, теневой: глазное яблоко.. и змея.
Эдем и утрата любимого, любви — как высшее грехопадение, отпадение от бога.
И это знакомо до боли, до души и слёз: в ночи, на постели, или в письме, похожем на жаркую и смятую постель, влюблённые истекают словами, словно кровью.
Ненужными словами, в никуда.
Знаете.. порой читаешь прекрасные книги, полные великой любви, смотришь чудесные фильмы о любви, или оглядываешься на любовь вокруг себя: люди сталкиваются с проблемами, ссорятся, рушатся отношения. Страсти полыхают! романтика!
И хочется крикнуть им всем: Люди!!! Что вы делаете! Вы просто.. зажрались!!!
Вы не были в аду любви, на самом его дне, не были раздавлены полностью!! Вы не узнали ещё тоску по любимой, до смерти!
Тогда бы вы поняли, как это легко — прощать, как это легко, вынести любую боль от любимого, и не сломаться: пускай ломается и горит весь мир! Но любовь не сломать!!
Тогда бы вы узнали.. как это просто, припасть к милым коленям любимой, даже без повода, как это легко, сделать шаг от всего ложного и суетного, навстречу любимой: лишь бы не допустить и малейшей слезинки её!

У Андрея Платонова в записной книжке есть воспоминание: он стоял у раскрытого окна на 22 этаже, а этажом выше, словно ангел, жила девушка, которую он любил.. а она его нет. Или думала, что — нет.
Словно нищий любви, он кротко протянул ладошку и прошептал к небесам: хотя бы плюнь, милая!
Боже.. сверкающая на солнце, в ладошке, слюнка любимой, дороже всех сокровищ мира, она дороже всех ссор, всех гордынь.. но почему то это понимаешь лишь в аду любви.
Может, милосердие и любовь родились в аду?
Однажды, желая доказать любимой, что я не лгу и избавить её от слёз, я так самозабвенно забыл о себе, что хотел покончить с собой, чтобы моя душа вернулась нежным призраком и склонилась у милых коленей любимой, прозрачная и светлая, и она бы всё поняла и перестала бы плакать..
Правда, потом бы она «убила» меня, что я умер.

Беда в том, что Эвридика изначально не смогла довериться Орфею: она видела, что он не поймёт боль и ад её прошлого.
Потому и убежала.. в смерть.
А Орфей? Только оказавшись в аду утраты любимой, он понял, как любит её.
Понял, что если любишь — доверяешь целиком, и принимаешь человека целиком, с его адом и раем.
Почему мы так подозрительно много понимаем в аду?
Может ад.. это далёкая планета, где родились наши души?
Планета, заросшая болью, молчанием, ссорами.

Во всяком случае, Ануй ясно даёт понять, что настоящая любовь — на земле невозможна.
Здесь людям нужно совсем другое.
Можно романтически мечтать о любви.. но любить по настоящему, бояться.
Мне кажется, что тот самый роковой огляд Орфея, был уже в первой встрече Эвридики и его, на вокзале: они просто забыли, что виделись и любили раньше, что любовь — это память сердца, оглядывающееся в прошлое, не в силах забыть любимого человека.
Это своего рода малая орбита Вечного возвращения Ницше (змейка кусает свой хвост).
Словно мир и все ужасы, трагедии в любви в нём, обречён повторяться снова и снова… пока Орфей и Эвридика не полюбят друг друга до конца.

И повторится всё как встарь: Орфей встретит свою Эвридику, быть может, в России 21 века, и снова Пушкина убьют на дуэли в прошлом (ибо времени нет и всё свершается в один миг: ничего не умирает, ни прошлое, ни любовь), и Гумилёв упадёт с пулей в сердце, в вечернюю траву, Цветаева вновь шагнёт в воздух, лазурь, замерев навечно, и снова Христос раскроет для любви и мира, свои пронзённые объятья.
Не хочется верить, что настоящая любовь никому не нужна на земле, что она будет вечной жертвой, закланной для искупления чьих-то грехов, старых, мёртвых слов, сказанных во тьме, на которую мы так часто оглядываемся в ссорах и воспоминаниях о прошлом, подобно Орфею и Эвридике, не подозревая, что теряем любовь и себя.
Нужно только протянуть руку любви.. Она сама выведет к свету.