2 Ода эскапизму

Описание романа наводит на мысль, что работа Филипа Давида — это попытка отыскать ответы на вопросы, можно ли избежать абсолютного зла, как выстраивается память о травме и травмированная идентичность, могут ли свидетели и жертвы Холокоста оспорить идею Ханны Арендт о банальности зла и т.д. Всё это наскоро и поверхностно затрагивается в романе, но практически никак не раскрывается.

Роман делает скупую зарисовку биографии главного героя Альберта Вайса и его друзей, история которых также связана с еврейскими чистками и попытками пережить травмирующие события и осмыслить природу зла.

Мысль автора о природе зла, заявленная с первых страниц, заключается в том, что зло невозможно познать и выразить доступным нам языком, оно трансцендентно и неподконтрольно человеку и науке. Эту не очень глубокую мысль Филип Давид повторяет на протяжении романа множество раз, облекая её то в собственные рассуждения, то в незамысловатые образы. Автор заявляет, что наука давно отреклась от возможности объяснить многие явления, поэтому он неоднократно прибегает к каббалистическим учениям и мистике.

Проблематика романа не раскрывается: судьбы героев так быстро проносятся перед читателем, что почти ни одна из них не вызывает эмоционального отклика. Даже трагедия главного героя — его неустанное чувство вины из-за того, что он не спас младшего брата — раскрывается так слабо, что проникнуться ей едва ли получается. Персонажи, чья история вызывает хотя бы какой-то живой отклик — мать Уриэля и сам Уриэль — исчезают почти сразу же, как и появляются, и мы застаем лишь пару писем между Уриэлем и ещё одним другом Альберта Эмилем, посвященных самобичеванию и мании преследования.

Дом памяти и забвения, вынесенный в заглавие, появляется так же кратко и обрывочно, как и биографии других персонажей. Сюжет, который должен был стать ключевым, не добавляет ничего ни к эмоциональной, ни к содержательной части романа.

По большей части текст посвящен рассуждениям Альберта о мистической природе зла. При помощи ряда воспоминаний, писем, историй и новостных сообщений он пытается создать убедительность своему пониманию бессмысленной человеческой жестокости. Создается впечатление, что таким образом автор пытается избежать столкновения один на один с травмирующей и мучительной для него проблемой. Не находя возможности объяснить для себя бессмысленную и всеобъемлющую жестокость, с которой столкнулся он, его близкие и его поколение в целом, он прячется под завораживающей притягательностью религиозно-мистических и оккультных учений. На самом деле Альберт Вайс не готов спорить с Ханной Арендт и даже со своим другом Мишей Вульфом: в тексте романа он даже не пытается их оспорить, а лишь любовно описывает свой опыт соприкосновения с мистическим.

В этом плане "Дом памяти и забвения" может быть интересным не столько как художественная работа, сколько как фиксация образа мысли, который свойственен людям, соприкоснувшимся с глубокой и травмирующей несправедливостью, фиксация непроработанной коллективной травмы, оставившей после себя столько невыносимых и неразрешимых вопросов, что не остается ничего лучше, кроме как искать способы убежать от них и мечтать о забвении.

Сильная сторона романа, если можно так сказать, в его обрамлении, формальном исполнении. Он действительно похож на лоскутное полотно: автор смело играет с разными жанрами, вставляя то письма, то газетные вырезки, то исповеди, то показания суду, и это выглядит интересно. "Дом памяти и забвения" по своей форме выглядит как эталонный современный роман — густо наполненный отсылками и аллюзиями, элементами магического реализма и нелинейным, скачущим и обрывочным повествованием. Но одного этого недостаточно, чтобы быть хорошим романом. И хотя то, что беспокоит Филипа Давида, беспокоит и меня, "Дом памяти и забвения" оставил меня равнодушной.