3.5 Так-себе-красавчик, предательство и ужасы: старательная и аккуратная, но не безупречная дань классике

Я люблю театр. Он гораздо реальнее жизни.

Тенденция привлечения молодёжи к литературной классике сейчас активно продвигается издательствами за счёт использования различных способов упрощения смыслов и придания витиеватой яркости визуальному наполнению обложек или, как в данном случае, графических романов. Великое произведение Оскара Уайльда, и без того не то чтобы сильно сложное для ознакомления, теперь превратилось в сладкий пирожок жанра «янг эдалт», что, в целом, похвально — лишь бы люди хоть что-то как-то читали.

Да, есть нечто роковое в принятии благих решений: они всегда принимаются слишком поздно...

Безусловно, работе иллюстратора стоит учтиво поклониться в ножки: вдохновившись мотивами картин и скульптур деятелей викторианской эпохи, тот насытил каждую страницу детальными изображениями, которые интересно подолгу разглядывать, находя очередные символичные образы. Цветовая гамма с математической точностью выстраивает настроение того или иного эпизода, затемняя драматический флёр и осветляя лучезарные флюиды. Однако любопытнее проводить параллели с оригиналом, выискивая то, чего там не было, и то, что всё-таки взято именно оттуда, а также определяя ценность сторонних нововведений в предлагаемом контексте.

Жизнь важнее любой теории о жизни, Бэзил. Я… живу, только и всего.

Так, пролог с заблудшим котом весьма красноречиво открывает для нас пространство детства главного героя, забитое игрушками, зеркалами и кошмарами, тем самым превращая рассказ в воспоминание. Далее мы входим в первый акт, чьё содержание уже напрямую отсылает к первоисточнику, фрагментарно перенося толику реплик в декорации мастерской Холлуорда, почему-то внешне отличающегося от той наружности, коей его наделяет Гарри (для друзей), он же лорд Генри. «Ты со своим грубым, волевым лицом и чёрными, как уголь, волосами…», согласно цитате гостя, взаправду же чуть ли не блондин с довольно воодушевлённой мордашкой. Впрочем, непритязательной публике, наверное, и так сойдёт — важнее, чтоб сюжет был нескучным, а характеры сколь-нибудь прописанными. К счастью, с этим проблем не возникает: уже одно то, что антагонист сразу же ловит бокалом прилетевшую бабочку, доходчиво подчёркивает его нрав и мотивацию.

Это история падения, в финале которой погибает то, что должно было быть вознесено.

К несчастью же, некоторые то ли опечатки, то ли туманные трактовки сбивают с толку — например, готовый афоризм: «В сущности, сознание и трусость — это одно и то же, Бэзил. Сознание — другая торговая марка, не более». Что подразумевалось при соитии апельсина с огурцом, честно говоря, не совсем ясно. Либо, в том же абзаце, скрещение двух разных высказываний в один столбик — то есть, беседуют тут как бы оба человека, а их слова текут потоком как речь кого-то одного. Досадное допущение или намеренный бзик? Либо «автомобиль» взамен «кареты» — так ли выражались в то время? Либо постоянно не похожая на себя Сибил Вейн — хотя тут можно поправиться, что на подмостках (где на сей раз разыгрывается не скромный спектакль, а настоящий обнажённый перформанс со змеёй) и в жизни актрисы обычно норовят проявить чудеса перевоплощения. Как бы то ни было, неотредактированные мелочи компенсируются адекватной прорисовкой и верным следованием канону: далее каких-либо вопиющих нареканий не обнаруживается, а обилие афоризмов и подспудная интрига в подкупающей простоте изложения позволяют насладиться процессом погружения в историю. Сам Грей, кстати, перед каждой условной главой предстаёт на портрете всё более мрачнеющим и искажающимся, безудержно теряя миловидный облик.

Всё проявляется на лице: жестокость, глупость, грехи… Скрытых пороков не существует. Это знает каждый художник.

Поворотной любовной трагедии уделено два акта из пяти: создатель комикса вычленяет нарративные опорные пункты и развивает их подробнее, сокращая философскую часть. Здесь разворачивается плеяда ловких приёмов: предположим, когда не получается выразить суть мысли в диалоговой форме, языковые перлы убираются восвояси, уступая лавры авторскому тексту. Аналогично мы наблюдаем хитрую кольцевую композицию — разве что возвращение к завязке случается не на заключительных аккордах, а намного раньше, что чётко вписывается в изначальную канву и допускает продолжение с того же места. Или же, как вариант, присутствует «книга в книге»: аномально мерзкие вспышки зла из неё, исполненные в сепии и явно не предназначенные для впечатлительных леди и джентльменов, внезапно завершаются «сломом четвёртой стены» — но уже в отношении Дориана, а не читателя.

Вы удивительное создание. Знаете больше, чем думаете, но и меньше, чем хотели бы знать.

Сии вольности рискуют восприниматься двояко блюстителями верности истокам: так, если страшное преступление, связанное с живописцем, выделяется только гротескной кровавостью, не перефразируя исконную суть, то финал вообще не грех обозвать лютой наркоманией, коей вроде бы не наблюдалось у сэра Оскара. Спасает этот казус от излишней вычурности тот факт, что трип, испытываемый падшим красавцем, столь смел, безумен и точен в выводах (не взирая уже на его естественную пестроту), что тем, кто не слепнет и не глохнет от словосочетания «новое прочтение», подобная эффектная обманка может крайне приглянуться. Так или иначе, невооружённым глазом видно количество скрупулёзного, дотошного труда, вложенного в эти многослойные цветастые разводы.

Странные вы люди, художники! Из кожи вон лезете, чтобы добиться признания. А добившись, тут же стремитесь от него избавиться.

Достаточно банальный и беспомощный эпилог в стиле «давайте выпьем за конец света», наступивший после катарсиса развязки, венчает дополнительный материал в виде номера вымышленной лондонской газеты. В нём прилагается ещё несколько отвлечённых кадров и статья «нашего корреспондента Энрике Короминаса», что решил отдохнуть от красок с кистями и похулиганить, допустив вместо благодарностей искренние объяснения своего метода адаптации «Портрета…», не преминув мимоходом щегольнуть щепоткой отсылок к классическим примерам, вдохновившим на ремейк. Из этого короткого отрывка становится понятно, какими референсами кропотливо руководствовался Энрике, дабы достичь совершенства в вопросе передачи основной концепции. Что ж, достойная «сцена после титров» и добротная точка для всей новеллы.

Любое влияние аморально, Дориан.

Влиять на человека — значит передать ему часть своей души. Тогда у него не возникает собственных мыслей и в груди не полыхают собственные страсти.

Цель жизни — саморазвитие. Но нами управляет страх перед обществом, который лежит в основе нашей нравственности, и страх перед Богом, который является тайной сущностью религии.

«Дориан Грей» — приятный бонус к жуткому и поучительному шедевру Уайльда, помогающий освежить память и удовлетвориться наглядной событийной феерией, коль периодически и сворачивающей с избранного пути, то ровно в той мере, когда это действительно необходимо и не вредит целостности повествования. Эдакий почтенный презент отличника собственному учителю.

Смех — не такое уж плохое начало дружбы и поистине прекрасное её завершение.