4 Весёлый двор - грустная симфония.

Бунинские образы крестьян и крестьянок наделены такими чертами индивидуальности, что мы, как это бывает только при соприкосновении с настоящим художеством, забываем, что это литературные персонажи, плод фантазии автора. Это живые мужики и бабы, старики и старухи, батраки и отбившиеся от рук "хозяева", неудачники и несчастные "пустоболты". Но они же — во всем своем обличье — теперь уже не только народ со всеми их бедами и муками, надеждами и отчаянием, представители не одного своего, и не только одного Подстепья, но всей русской деревни начала века.
Когда Анисья Минаева, покинув пустую избу, в полуобмороке от истощения бредет в жаркий, цветущий летний день за двадцать верст к сыну, пустоболту и бродяге, пристроившемуся наконец на "место" в лесной караулке, она для нас как бы не литературный персонаж, а именно та, живая Анисья, каким-то чудом из горькой, мученической своей и безгласной, безвестной жизни запечатлена на страницы книги. Ее материнская печаль и материнская нежность к беспутному сыну, оставившему мать без крошки хлеба, ее страдания вызывают у нас прежде всего не восхищение мастерски написанным портретом, а просто душевный порыв, страстное желание помочь этой бедной женщине, накормить, приютить ее старость. Но вместе с тем эта женщина, бредущая проселками и полями, шатающаяся от слабости, жующая какие-то травинки ("Горох еще и не наливался. Кабы налился, наелась бы досыта — и не увидал бы никто"), предстает нам и как образ всей нищей, "оголодавшей" деревенской Руси, бредущей среди своих плодородных полей, плутающей по межам и стежкам. Эта дорога матери к сыну, к слову сказать, написана так, что остается в памяти как одна из самых потрясающих страниц русской классической прозы, и нечего пытаться пересказать своими словами "основное содержание" таких страниц: в них все так плотно, так слитно и незаменимо, что нет, кажется, ни одной строки, ни одной ноты лишней будто звучит печальная симфония.