5

Среди огромного количества написанных работ «Социология революции» занимает в научном наследии П. А. Сорокина особое место. Эта книга является как бы переходным звеном в его творчестве. Окончательный ее вариант был дописан в 1923 г. во время не слишком продолжительного пребывания Сорокина в Чехословакии, по горячим следам русских событий, но, разумеется, книга создавалась под влиянием личных наблюдений и впечатлений (Там же). Напомним, что сам Питирим Александрович принимал весьма активное участие в событиях той революционной эпохи и едва не стал их жертвой. «Социология революции» как бы подводит своеобразную черту под продолжительным русским периодом творчества социолога, в канун еще более продолжительной эпохи в его жизни — американской.

Итак, «Социология революции» начата в России и издана в Америке в 1925 г. Содержание работы и сегодня, когда, казалось бы, многие источники открыты и опубликованы, производит сильное впечатление описаниями, статистическими данными, включением материалов прессы и очевидцев, которые рассказывают о величайшей катастрофе в отечественной истории. Протекание революции было ужасным, еще более катастрофическими представляются её последствия. С горечью пишет социолог об «отрицательной селекции» революций: «Революция изменяет состав населения не только количественно, но — что особенно важно — и качественно. Современные войны, в отличие от древних, уничтожают “лучшую” часть населения и благоприятствуют выживанию и размножению его “худшей” части: менее здоровой, менее трудоспособной, менее талантливой, волевой и т. д.» . Последствия этого отрицательного отбора Россия пожинает уже почти столетие. В другой своей работе Питирим Александрович обоснованно замечает: «Беда в том, что, унёсши преимущественно эти лучшие элементы, война и революция унесли в их лице “лучших производителей”, носителей “лучших расовых свойств народа”, его “положительного биологического фонда”, “лучшие семена”. Они погибли безвозвратно. Место их, в качестве “производителей”, займут “второсортные люди”, “худшие семена”, которые, в общем, могут дать и “худшую жатву”. Это — большая беда». Итак, нам осталось то, что осталось! Со всеми вытекающими последствиями для нашего последующего состояния.

В то же время, надо отметить, что Питирим Сорокин остается интересным не только как очевидец и/или эмпирически ориентированный социолог, но и как оригинальный социальный теоретик, в трудах которого теоретическая и эмпирическая составляющие разумно сбалансированы. Главное, что он остается ученым, задача которого — «не плакать, не смеяться, но понимать». На путях этого стремления к пониманию величайшего события прошлого века, если не в мировой, то в российской истории Сорокин, создает одну из первых научных социологических теорий революции, пытавшуюся объяснить революционные отклонения в поведении людей. Основные ее положения достаточно широко известны. Исходный тезис выглядит следующим образом: «Непосредственной предпосылкой всякой революции всегда было увеличение подавленных базовых инстинктов большинства населения, а также невозможность даже минимального их удовлетворения» . Вот краткая характеристика этой версии теории революции в изложении самого Сорокина: «Когда же условия среды изменяются так, что вызывают ущемление основных инстинктов у множества лиц, тогда мы получаем массовую дезорганизацию поведения, массовый взрыв и социальное землетрясение, носящее название бунта, мятежа, смуты, революции…».

Приведем цитату из последнего, шестого очерка «Социологии революции», где обобщаются причины этого явления: «Если потребность питания (или пищевые рефлексы) значительной части населения, в силу каких бы то ни было причин, ущемляются голодом, то налицо оказывается одна из причин волнений и революций. Если рефлексы индивидуального самосохранения ущемляются произвольными казнями, массовыми убийствами или кровавой войной, то налицо другая причина смут и революций.

Если рефлексы группового самосохранения (членов семьи, близких, единоверцев, единопартийцев и т. п.) ущемляются оскорблением святынь этой группы, издевательством над ней, её членами, их арестами, ссылками казнями и т. д. — налицо третья причина мятежей и революций.

Если потребность в жилище, одежде, тепле и т. п. не удовлетворяется в минимальном размере, то перед нами еще одна порция горючего материала для пышного костра революции.

Если рефлексы половые вместе с их разновидностями — ревностью, желанием обладать любимым субъектом только самому — ущемляются у обширной группы членов: невозможностью их удовлетворения, изнасилованиями, развращением их жён и дочерей, принудительными браками или разводами и т. д. — налицо пятая причина революций.

Если инстинкт собственности у массы лиц “ущемляется” их бедностью, отсутствием всякой собственности при наличии огромных богатств у других лиц — налицо шестая причина революций.

Если инстинкт самовыражения и собственного достоинства … у массы лиц “ущемляется” оскорблениями, недооценкой, постоянным и несправедливым игнорированием их заслуг и достижений, с одной стороны, и завышенной оценки менее достойных лиц — с другой, то налицо ещё одна причина революций.

Если у многих членов общества их инстинкты драчливости, борьбы и конкуренции, творческой работы, разнообразия и приключений и «рефлексы свободы» (в смысле свободы действий и слов или беспрепятственного проявления своих прирожденных склонностей) ущемляются чересчур мирным состоянием, однообразной и монотонной средой, работой, которая не волнует ни ума, ни сердца, бесконечными преградами, мешающими передвигаться, говорить, думать и делать что нравится, то налицо еще целый ряд условий, благоприятствующих революции, налицо еще несколько групп, которые встретят её возгласами «Осанна!»

Этот перечень не исчерпывающий; он только указывает основные рубрики инстинктов, из-за ущемления которых происходит катастрофический взрыв революций, и — вместе с тем — те социальные группы “ущемленных”, руками которых старый порядок будет низвергнут и стяг революции водружён» . Таковы предпосылки. «Итак, 1) рост ущемления главных инстинктов, 2) массовый характер этого ущемления, 3) бессилие групп порядка уравновесить пропорционально усиленным торможением возросшее давление ущемленных рефлексов — таковы необходимые и достаточные условия наступления революций», — резюмирует П. Сорокин
А что - сейчас?
Да, пока массовый и организованный протест оппозиции в нынешней России не возможен, но и в дореволюционной России не так уж много людей входило в революционное подполье. Тем не менее они нашли «точку опоры», чтобы перевернуть Россию. Такой точкой было массовое ощущение несправедливости действующей власти, потерявшей легитимность, что заставляло сочувствовать и поддерживать революционеров-террористов. Сердцевина революции — это не интеллектуальная критика правящего режима в оппозиционных изданиях (выдающихся умственных способностей здесь не требуется), не парламентские запросы и даже не выход на митинги протеста «несогласных». Это воля к тому, чтобы уничтожить, взорвать (порой в буквальном смысле) существующий порядок. Активные революционеры формируются из числа фанатиков, которым не жаль своих жизней и чужих. Когда в обществе растет число таких людей, пусть и относительно немногочисленное, оно готово к тому, чтобы на политическую поверхность прорывались радикальные действия. В несчастном для страны случае их успеха, эти «новые люди» (Чернышевский), «человеки из подполья», «бесы» (Достоевский) на годы устанавливают свой режим ужаса и террора. Часто историки забывают о криминальной, уголовной стихии, которая выходит из берегов в ходе революционных событий, хотя мемуары выживших в ходе революции (та же сорокинская автобиография) фиксируют эту составляющую. Радикальный политический переворот — это всегда и «великая криминальная революция» (опять воспользуемся определением С. Говорухина!). И отличить революционных маньяков от уголовников, определить преследуемые ими интересы зачастую попросту невозможно. Но главную вину за их победу несет неэффективная и несправедливая власть, которая радикализм усиленно пропагандирует, как в широком, так и, собственно, в узком смысле этого слова[2]. Так называемые российские элиты давно отказались от диалога с обществом, от уважения к гражданам своей страны. Хотя если для элит Россия выступает в качестве «этой страны», то тогда многое становится понятным. И не стоит удивляться, что к «классовым» лозунгам экономической справедливости добавятся призывы «национально-освободительного движения».

Чтобы поставить точки над «i», поясним, что сам революционный сценарий кажется нам катастрофой, после которой Россия может прекратить свое существование, и мы его отчаянно не желаем. Но, к сожалению, вероятность такого сценария следует оценивать как высокую.