— Кошки, — сказал Джефсон как-то вечером, когда мы сидели в понтонном
домике, обсуждая сюжет романа, — кошки внушают мне огромное уважение.
Кошки и неконформисты представляются мне единственными существами в
мире, у которых совесть практически влияет на поступки. Понаблюдайте за
кошкой, совершающей что-либо низкое и плохое, — если она когда-нибудь
даст вам случай подглядеть за нею; заметьте, как она старается, чтобы
никто не застал её в это время; и как быстро она прикинется, будто вовсе
не делала этого, что она даже и не собиралась это делать, что, напротив,
она хотела сделать нечто совсем другое. Иной раз можно подумать, что у
кошек есть нравственное начало.
Сегодня утром я наблюдал за вашей полосатой кошкой. Она ползла вдоль
крыши каюты, позади ящиков с цветами, подкрадываясь к молодому дрозду,
сидевшему на бунте каната. Жажда крови сверкала в её глазах, убийство
таилось в каждой судорожно напряжённой мышце её тела. Судьба — в виде
исключения покровительствуя слабому — внезапно направила её внимание на
меня, и тут она впервые обнаружила моё присутствие. На неё это
подействовало, как небесное видение на библейского преступника. В
мгновение ока она превратилась в совершенно другое существо. Хищный
зверь, ищущий, кого бы сожрать, вдруг исчез. На его месте сидел
длиннохвостый, покрытый шерстью ангел, глядевший в небо с выражением, в
котором была одна треть невинности и две трети восхищения красотами
природы. Ах, мне угодно знать, что она делает здесь? Так неужели я не
вижу, что она играет комочками земли? Разумеется, я не так испорчен,
чтобы вообразить, будто она хотела убить эту прелестную маленькую
птичку, — да благословит её господь!

Джером К. Джером "Как мы писали роман"