В Японии есть традиция переворачивать картины "лицом" к стене, дабы взор и душа не пресыщались красотой, и смотреть на них, только когда душа почувствует жажду прекрасного.
Иногда так грустно смотреть на книжные полочки : стоят, отвернувшись от мира, словно наказанные, приговорённые.
По-дружески касаюсь плеча томика стихов Мандельштама, он робко поворачивается...
Как можно не перечитывать книги? Это как встретиться с родным тебе человеком, проговорить с ним всю ночь, и расстаться навсегда. Словно можно душу за ночь рассказать!
Иной раз почувствуешь жажду мира, как музыку и чудо, жажду вкусить, расслышать мир, как в детстве, пальцами...
Хочется тело, словно бледную ладонь ангела, положить на землю, на траву, и обнять ею мир, заплакать всем телом не то от счастья, не то от печали, сжавшись на земле в "кулачок".
Вот моё ощущение от стихов Мандельштама.

Bозьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.

День промелькнул золотой пчелой, ужалив бледную ладонь холодной иглою звезды...
В поэзии Мандельштама есть какое-то мучительно-сладкое смешение жизни и смерти, увиденное большими, грустными глазами ребёнка сквозь радугу слёз, и в этом есть что-то от Эмили Дикинсон, Платонова и Цветаевой.
Сладкий, солнечный воздух мира, в котором лучи на заре колосятся травой, и тёмный воздух ночи, словно подземное царство, куда призраком солнца - луной, сходит душа поэта ( поэзия Мандельштама - один из самых волшебных отблесков поэзии Пушкина), так похожая на Пьеро и грустных клоунов Феллини, сходит за цветущей красотой, душой мира,- Персефоной, этой вечной Эвридикой.

Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.

Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.

Пускай мгновения стекает муть
Узора милого не зачеркнуть.

Этот удивительный стих, с описанием своего, неповторимого узора души, быть может, Набоков любил больше всего у Мандельштама. Во всяком случае, Набоков любил поэзию Мандельштама.
Этот вечный узор души, распускающийся нитью Ариадны по лабиринтам перерождений, темно и сладко накренившихся мгновений, по всему тому, что захлестнуло течение души в природе, не даёт тебе потерять себя в них, заблудиться, пробуя даже "пошевелиться" всей этой накрывшей тебя красотой.

Заблудился я в небе - что делать?
Тот, кому оно близко,- ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.

Адамович писал, что в поэзии Мандельштама есть такие ангелические, данто-лермонтовские ноты, каких нет у других поэтов. Да и сам Мандельштам, вслед за душой, подобно Орфею, сошёл в Аид сталинских лагерей, и сгинул на стиксовой переправе где-то под Владивостоком.
Такое чувство, что у гениев, соприкасающихся с плодами жизни и пробующих их, словно у детей, гораздо больше рецепторов осязаний в душе, нежели у простых людей. Есть в поэзии Мандельштама нечто шагаловское, детское, некое кипение, цветение пространств, подёрнутых райскою рябью цветных витражей.
Вот душа Мандельштама рассказывает нам о жёлтом вкусе солнца, "рыбном жире ленинградских речных фонарей", а мы, как и положено "взрослым", дважды изгнанным из рая ( ибо детство - наш утраченный рай), робко улыбаясь, слушаем эти странные слова, словно что-то припоминая... кажется, ещё чуть-чуть, и мы вспомним самое главное, словно бы перечитывая этот мир, на языке оригинала : красоты и любви ; но закрываем книгу, словно дверь в детской, и возвращаемся в свой взрослый, прозаичный мир.
А потом, говоря с кем-то на мосту, мы смотрим на реку, на дышащие соты ряби, соты, полные солнечного мёда, и говорим шёпотом : "снежный улей"... вкусно!... Собеседник, девушка, переспрашивает : " что вкусно? ты о чём?" А ты говоришь : " всё вкусно - мир, стихи, ты... ( шёпотом)"
Поэзия Мандельштама - вкусна, сладка яркой, терпкой сладостью дикого мёда.
Иногда я ревную слово "вкусно" к тем людям, которые не задумываясь, определяют им книгу ли, фильм ли...
Нет, есть в этом понятии что-то от исконной, безутробной, а значит, безгрешной жажды души по пище духовной, которой нельзя насытиться, которая не может приесться. А ведь многие именно "жрут", утробно поглощают еду ли, искусство ли, мир... и потом устают от них, насыщаются, им уже многое кажется скучным в любимых, читанных ранее произведениях, мире, любви..
Поэзия Мандельштама - прививка от скучного ада "взрослости", помогающая нам снова войти с̶ ̶Э̶в̶р̶и̶д̶и̶к̶о̶й̶ в этот мир "Знакомый до слёз, до прожилок, до детских припухших желёз"