В этой истории на "Звуки", в которых так много бунинской импрессии света и воздуха чувств, и, по словам сына Набокова, много набоковского импрессионизма ( как и в рассказе "Боги"), я хотел рассказать о любви к своей женщине и музе Набокова, но, в какой-то миг понял, что история получается о любви мужчины к женщине как таковой, к музыке и звукам, тёмным и светлым, её души.
Толстого однажды спросили : "о чём бы вы жалели больше всего на земле, если бы она вдруг исчезла, если бы умер мир"? - "о музыке..."
Но если смолкнет, погаснет музыка женщины на земле, зачем нам, мужчинам, этот безумный и тёмный мир?

Лёгкий челнок поцелуя, алый парус язычка... Куда несёт меня теченье? Вот Сцилла и Харибда, вот белая пустыня штиля и медленные пузырьки мурашек : какой Левиафан плывёт под тёмной толщей глубины - сердце? И дальше. дальше несётся челнок, пропадая в бермудском треугольнике, в вечере каракулевой ряби... Пропали мои Аргонавты!
Любимая, помнишь у Набокова в "Звуках" дивную ошибку : лёгкими локонами вились опилки. Рука соскользнула в течение аллитераций, и вместо правильного слова "стружки", вышли - "опилки".
Вот так и моя рука, мои губы, сердце, порой соскальзывают с твоего тела... куда? В книги, вещи, которых ты касалась, в воздух, которым ты дышишь и который так хочется поцеловать, поцеловать твой голос, запах... душа покато соскальзывает в тёмное эхо твоих касаний, а иной раз душа соскальзывает с тела мира во что-то порочное, чёрное, где нет тебя, бога и смысла... Мне страшно с тобой разлучаться даже на миг. Это похоже на какое-то сумасшествие любви, ибо я привык ощущать себя тобой, мыслить тобой. И вдруг, тебя со мною нет, ты прозрачно касаешься где-то других людей, вещей.. Это похоже на какой-то орфический, любовный делириум ( улыбающееся эхо лиры, лилии, Лилит...) ада, когда тебя кто-то касается, что-то касается, а ты этого не видишь, но чувствуешь..
Кто я? Что я без тебя? Душа без тела, призрак, порой слоняющийся по ночному городу в поисках тела, иной раз проходя сквозь странные и грустные тела...

Не смейся и не ревнуй меня. Разве можно ревновать к музе, музыке, ночи? Я хочу тобой дышать, словно улыбающимся воздухом музыки, хочу касаться тебя, как касаются музыки - прозрачно и светло. Всё в мире - музыка.
Атомы-сердца, атомы-планеты, нежно дрожат в трагическом и тёмном воздухе вселенной...
У Набокова в "Звуках", эта аллитерация сердцебиений, звуков жизни, описана удивительно, но ещё удивительней описана тема мучительной, сумасшедшей раздвоенности любви, творчества, тела и души : так открываешь книгу ли, дневник, и замечаешь кляксу, мотыльково и грустно раздвоенную : одно крылышко - тёмное, другое - призрачно-бледное..

- Ты такой забавный.. Почему мне иногда кажется, что когда ты говоришь мне вот такие странные и нежные слова, то на нас словно бы ещё кто-то смотрит, подслушивает? Странное чувство, в которое странно соскальзываешь, словно бы видишь себя со стороны : так душа видит покинутое ею тело, грустно не узнавая его ( грустно улыбается, касаясь пальцем моей улыбки..)

- Как хорошо ты сказала.. ( смотрю куда-то вверх - распускающиеся локоны её сигаретного дыма...)

Люблю вот такую твою улыбку : обнажённая, облетевшая улыбка, словно одуванчик луны : смеялась ало, сладко, солнечно, и вдруг, дунул на такую улыбку... и тебя словно бы стало больше. Ты в воздухе, которым хочется дышать, в тех мотыльках за окном, бледными ноготками чьих-то призрачных пальцев мелькающих по клавишам листвы : исподняя листва - белые клавиши, лицевая - тёмные...
Забавно : Набоков не любил, не понимал музыку, но как и многие импрессионисты - слышал свет, цветные звуки жизни. У Набокова, как и у Пруста, Бунина, Лорки - музыкальное чувство света.
Помнишь, как твой рояль - врубелевский демон, поднявший пред собою своё тёмное крыло, колено крыла, грустил о небесах, как грустят о небе птицы с перебитым крылом?
Ты играла на рояле, и его звуки были похожи на нежный, ликующий ветерок от крыльев ангелов...
Ах, теперь я понимаю, почему Набоков не любил музыку.

"Лужи казались провалами в тёмном песке, просвечивали в какие-то другие небеса, скользящие под землёй."

Продолжение

Замечательно и адски красиво написано, правда?
Люблю смотреть на тебя, спящую. Твои ресницы, словно сонные, сложенные крылышки мотыльков, так нежно и смешно подрагивающих, словно лапки котёнка, когда он спит. Похоже на небесную азбуку морзе...
Вот, упала ресничка, словно сорвалась звезда.. ты открыла глаза - тёмные, бархатные лужицы глаз. Тревожные небеса ночи скользят под бледным, пляжным песком, по которому устало блуждают мои пальцы- припали на колени у тёмного неба..
Хочу читать тебя как книгу... Перечитай "Звуки", и ты поймёшь, о чём я говорю; потуши свет, я хочу читать и слушать тебя кончиками пальцев : тёплая искра мурашек проступает на твоей коже звёздным шрифтом Брайля...

Знаешь, есть в рассказе почти чеховская пауза чувств, движений сердца, когда Г.Г. смотрит на голубую карту России, думает о солнце, ухабах... а его милая любовница, берёт со столика газету, и прозрачным, грустным голосом, спрашивает : "а где это, Сараево?"
И вроде бы на поверхности жизни и слов, ничего не происходит, но где-то в глубине уже скользит небо ночи и тени первой мировой, тени революции, разлуки и России, которую они потеряют.

- Саш, обычно мужчинам нравится поговорить до "этого", а женщинам - после "этого", у тебя же, как обычно, всё наоборот, наизнанку. И почему тебе непременно хочется поговорить о Достоевском, Набокове, звёздах? ..
( улыбается подмигивающей улыбкой)

- Не знаю. Может быть потому, что акт любви для меня - это что-то связанное с вечностью, и просто хочется поговорить о вечном, после вечного. Тут какая-то бледная оскоминка вечности..

Ночь. Любимая спит. На кухне, бледно-голубым, асфоделевым цветком, распустилась газовая горелка.
Опустошённый телесно, опустошённый душевно, блаженно лёгкий, почти невесомый, окружённый звёздами и ночью, на расстоянии тысячи сердцебиений от любимой...
Передо мной - листок бумаги, похожий на зажжённое окно, с матово запотевшим овалом стиха, словно от чьего-то призрачного дыхания.
Из головы не выходит странный образ из рассказа : висящая на стене глава из "Анны Карениной", набранная так, что теневая игра разных шрифтов, создала лицо Толстого. В каком-то рассказе Набокова, снова встречается этот образ, но глава уже из "Хозяина и работника"...
Хорошо вот так прижаться к ночи, и знать, сладко знать, что вот этот голубоватый цветок, её чашка, из которой я сейчас пью чай, вон та её любимая звезда... всё, всё говорит о ней, звучит ею, словно бы мир набран заветным шрифтом любви, словно бы мир веками менялся, увядал, кружился только затем, чтобы вот сейчас прозвучать, расцвести.