Тень за сердцем

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".

Эдгар По. "Ворон"

В переписке с другом Набоков однажды рассказал что был у врача, и тот сказал, что у него, Набокова, обнаружили "тень за сердцем".
Со свойственным Набокову грустным юмором, он заметил : хорошее название для плохого романа
Интересно, а о чём был бы этот роман и таким ли он был бы плохим?
Тень за сердцем... такая тень может быть и просто утренней тающей лужицей тени, словно бы отразившей звёзды - мерцает почти лермонтовский "кремнистый путь", - это может быть тень слова, улыбки воспоминания о любимом человеке... а может быть и буквальная тень за сердцем, за сердцем атеиста, чувствующего, что любимый умерший человек - не обратился в ничто, но находится рядом с ним, словно бы прижавшись к сердцу, как к последнему островку в ночи, омываемого тёмными волнами сердцебиений, ибо человек умер, не веря в рай, не веря в другой мир, и вот, он ступил в прохладное, слепое сияние света, сделал с болью пару шагов в пустоте, и в ужасе упал на колени сложенных крыльев у себя за спиной.
Что ему делать? Куда идти? Чем жить в смерти? Душой? Он не видел её и не жил ею при жизни.
Она - как новорождённый ребёнок, как маленькое, облитое кровью тихое сердце, родилась мёртвой в этом безумном мире.
Так чем жить? Чем ступать по небу? Любовью?
Да, этот человек любил, любил больше жизни... иногда ему казалось, что любовь - это и есть душа, самое тайное и первое, девственное имя души, забытое многими.
Эту душу-любовь женщина - ибо это была женщина, - ощущала везде : в любимых стихах, у улыбках глаз детей на улице, в звёздах, тоже, словно бы улыбающихся, в лиловом цветении вишни и ласточке, утром принёсшей солнце на крыльях к окну, в открытии какой-нибудь научной истины, связанной с исцелением от страшной болезни или с полётами к звёздам.
В такие мгновения душа этой женщины блаженно и сладко ширилась в мир, обнимала мир, детей и звёзды... но больше всего она ощущала свою душу - свою любовь, в том молодом человеке, которого она любила.

Она умерла, и в тёмном воздухе, в какой-то порхающей темноте, воздух покрылся на миг солнечной паутинкой ряби.
Она тонула в обступившей её душу ночи, захлёбывалась звёздами и тьмой... и вот, среди этой колышущейся тьмы, возник странный островок, за который она ухватилась.
Островок расцветал давно забытыми, милыми звуками, к которым она протягивала ладони и гладила их, и ей это казалось естественным, и она не понимала, как могла не видеть звуков раньше, не могла их коснуться... а звуки продолжали цвести, целая весна звуков одевала радужным, живым ковром островок, населяя его любовью и прошлым.
Да, в этот миг женщина поняла, что эти звуки - голос её любимого.

Когда-то давно, во время игры в карты, она и он поспорили о бытии "того света", договорившись, что первый, кто из них умрёт, подаст весть другому если "там" что-то есть.
Так случилось, что женщина умерла первой, покончила с собой, утонула.
Её любимый не мог с этим смириться.Он был довольно странным гностиком а-ля Бодлер, его душа флиртовала с ангелами, с адом и раем, мучилась вопросами бога, сомневалась, но после смерти любимой, не в силах выдержать молчание её души, более густое, холодное, нежели молчание бога в мире, молчание, похожее на внимательную, укоряющую тишину в телефонной трубке, его душа восстала на бога, отринула его и тот свет.
Словно бы желая удержать призрак любимой, мужчина стал жить её мыслями, почти сладострастно ласкать нежнейшие изгибы её мыслей и чувств, развивая их с такой роскошью сомнения и свободы, на которые не осмеливалась и она, которые не снились Бруно, Дидро, Сартру, Мелье.
Этот мрачный атеизм длился несколько лет, но постепенно любовь стала побеждать неверие : так нежно-лиловый цветок прорастает сквозь застывшую лаву асфальта.

Происходила ломка мировоззрения, он постепенно отступал от неверия ради вечности любви, души любимой, но какими-то окольными путями.
Он зарывался сердцем в цифры в жизни, в знаки и символы, мучительно их путая : номера страницы любимых книг с нужной мыслью, номера машин, число букв в именах друзей, любимой, птенец выпавший из гнезда, ошибочно позвонивший ему человек.. всё, всё сплеталось в нечто мучительно-важное, в какие-то сошедшие с ума телефонные номера : дозвониться до него могли мерцающая звезда, несущийся на него в ночи автомобиль, баночка с вишнёвым вареньем или мёдом в магазине, раскрытая от ветра книга, облетающее осенью дерево и даже смех в темноте.
Голос любимой, её душа, мерцала везде, но он их не слышал, не понимал, сходя с ума, выискивая заветную цифру 5 - её имя, 4 - своё имя, которое было похоже на грустную тень её имени, на молящегося человека, поднявшего руки к небесам

Спустя какое-то время, мужчина оказался в клинике для душевнобольных, время от времени испытывая странные суицидальные порывы : и если на свободе он пытался броситься под определённую машину, с особым номером, замыкающим какую-то цепь рассуждений в его несчастном уме, или выброситься из несущегося в подземке поезда, словно бы душа летела в тоннеле к свету, и вышла на полпути у какой-нибудь звезды или цветка, над которым наклонился ребёнок, застряв в них на целую вечность... вместе с ней, то теперь он тайно и странно пытался убить себя, перерезав вену (нежно раздвоенную, похожую на весеннюю веточку) первым лучом на заре, рябью луча, грустно улыбнувшегося о трещинку на окне.
Он думал, что если сделает всё правильно, расшифрует эти знаки, то услышит любимую, вновь будет с ней.

Сейчас, в пятницу, в день её смерти - точнее, в вечер и ночь, хотя так и не говорят, - молодой человек находился в своей палате (на языке красок, его номер выглядел бы так : вечерняя листва, скрывающая силуэт человека, склонившегося над бледным цветком), прилив ночи шёлково бьётся и дышит в окно, возле которого сидит он, читая "Знаки и символы" Набокова; лампа над ним, словно комнатная, прирученная луна, нежно взошла над его правым плечом.
Он читал вслух... синестезия Набокова, с его цветным виденьем букв, спиритуалистической градацией цвета а-ля Моне, бессознательно наигрывала в аллитерациях и образах какую-то небесную музыку света.
Обычные слова : остров - омываемая синим цветением листва на заре, ночь - бледная женщина в накинутом тёмном платке у окна, прижавшая палец к губам, смерть - чернильно-голубая растушёвка вечернего дождя, люблю - рябь осенней листвы, словно бы держащей в своих ладонях солнечный свет, с вишнёвой капелькой отражённой звезды посерёдке...словно пчёлы из райского сада, вместе составляли какие-то звёздные улья, созвездия слов, радугу звёзд... и рождалась тайная музыка слов, тени слов, голубой мёд наступающего, нового дня, белых страниц, по которым, как по чистому песку, ступало сердце, оставляя на его поверхности лёгкие следы, которые тут же, невесомо и блаженно покрывались синей влагой дня, тёплой рябью новых строк...

Женщина увидела на острове своего любимого, а за ним, за его сердцем, тенью прозрачно шла её душа, она выходила как бы из радужной пены звёзд и шла по чистому и белому песку.
Мужчина вспомнил, как они однажды были на маленьком островке, родившимся на обмелевшей летней реке.
Таких островков в то счастливое лето было довольно много, и все они были похожи не то на облака среди небесной синевы, не то на взошедшие в вечере воды странные планеты.
Облака и синева были над ними, и облака с синевой воды были вокруг них : они были затеряны среди облаков, небес и планет.
Женщина - он называл её "моя инопланетянка", - шла по песку, и её след заметал воздушный, солнечный песок пены и небо воды.
Вода и небо, обнявшись, помирившись, словно целовали её следы, а потом и её ноги, когда она остановилась и оглянулась : словно бы продолжая недавний разговор с любимым о "Пиковой даме" Пушкина; отвернувшись от него в прошлом, она повернулась лицом памяти к нему же в настоящем, сказав что-то о Набокове и заходящем за тучи солнце.

Каков был его ответ? Улыбка молчания, ибо мужчина почти не слушал её, он ревновал её к воде и небу, ибо не умел плавать.
Опустившись на колени, он поцеловал наполненный небом её след на песке, алая рябь поцелуя скользнула выше в каком-то приливе нежности и, поцеловала её ноги : одну, вторую... нежность росла, переполняла сердце, тело, вечер и ночь ласково наклонились ниже, ибо в глазах обоих темнело от счастья...губы скользили выше, к коленям и бёдрам...женщине казалось, что она нежно входит в летийскую реку сладкого забытья, погружается в прохладное небо.
Женщина опять оказалась в пустоте, в тугой и шёлковистой тишине тёмной воды ( 4-т - прописью- рябь аллитераций, мурашки на коже строки и воды), захлёбываясь звёздами, видя рядом с собой серп луны, похожий на акулий плавник.

Молодой человек перестал читать рассказ вслух, перевёл взгляд на окно, на звёзды : облака разошлись, утонули в ночи, и показались крупные звёзды.
Остров вновь опустел, нечем и не за что было на нём ухватиться.
Мужчина смотрел на звёзды и на огни далёкого города : они казались естественным и тайным продолжением звёзд.
Огни и звёзды словно бы перемигивались, перешёптывались как в том самом стихе Лермонтова, выстукивая, вымерцивая какую-то небесную азбуку Морзе.
О чём они говорили? О чём шептали и кричали звёзды?
Огни города, иногда гасли, и тогда казалось, что погасла, умерла звезда, что звезда, кто-то живущий на ней, просит о помощи... но рядом зажигалась, рождалась новая звезда, она светила ровным тихим светом, и казалась населённой любовью.
Мужчина смотрел на эту девственную звезду и ему казалось, что словно в сказке Экзюпери, он видит маленького счастливого человека и розу : влюблённого, склонившегося над сердцем любимой.
Ему казалось, что на этой райской звезде, далёкой от Земли и её безумных, прозаических законов природы, не существует тел, точнее, тела, в момент нежности, становятся блаженно-прозрачны, и влюблённый запросто мог целуя грудь своей женщины, грудь ангела, в следующий миг поцеловать её тёплое, влажно-алое сердце, казавшееся почти цветным в своих трепетных переливах, ибо, как есть цветной слух, так есть и цветное сердце, обнажённое для мира и любимого сердце, способное видеть и слышать сакральное обнажение любимого существа, раздетого вплоть до души.
Так в детстве вспоминал мужчина, - взяв в ладони дрожащий и тёплый комочек чужой жизни, найденный в цветах - котёнка, - он подносил его к лицу, целуя, подносил к груди, и тогда на груди и в груди билось, трепетало каким-то нездешним счастьем единое, общее сердце, видное ему и всем людям, и удивлённые люди с детскими улыбками подходили и трогали это обнажённое сердце.

Да, эта счастливая звезда была населена любовью... на ней жили блаженные, полупрозрачные существа.
А она - думал каким-то щурящимся шёпотом мысли и глаз мужчина, глядя на звёзды в небе, - она, её душа, существует ли она и сейчас, слышит ли она меня?
Где она, где та, кого я назвал своей душой и которую потерял? Может, она затеряна где-то среди этих звёзд?
Мужчина устал и запутался. Когда он уже переставал верить, что "Там" что-то есть, он словно бы чувствовал её грусть, как она тонет, тонет и "там", тонет в небе, в котором не умеет плавать.
Тень ветра сверкнула в окне. Занавеска надулась парусом... рука протянулась к окну, прикрыла его... книга, словно ладонь, на миг лишённая руки, закрылась, отвернулась, потерялась во тьме.
Открыв книгу, мужчина увидел загнувшуюся страничку, словно бы вставшую на колени.
Линия, горизонт складки подчёркивал вертикально слова, что-то разделяя, а что-то и странно сближая.
Слова любви, обрываясь на человеке, теперь словно бы касались ночи и звёзд, и были обращены к ним, как к чему-то одухотворённому.
Слова о смерти ласково обрывались, растушёвывались куда-то в мир, словно не было смерти, её забыли, вычеркнули из жизни, и о ней говорилось каким-то райским курсивом цветов и звёзд за окном.
Рассказ Набокова сладостно и темно накренялся за бледным горизонтом вставшей на колени страницы в совершенно неведомые, девственные смыслы и чувства.

Стрелки на часах показывали... нет, танцевали раннее утро - 5:37, они были похожи на стройные ноги маленькой балерины на лунно освещённой сцене, приподнявшейся на пуантах и подогнувшей в пируэте левую ножку.
Луна за плечом нежно зашла, доцвела и погасла, задремав какой-то комнатно-райской птицей на плече, тепло уткнувшись серебряно-тёмным клювом себе под крыло.
Чтение рассказа продолжилось...

Парус месяца показался где-то за островом, причалив к нему.
Островок осветился, расцвёл дивным светом : на островке танцевали два человека... да, это были она и он, это был их танец на свадьбе.
Странно это было : женщина смотрела на саму себя, танцующую с любимым. Она смотрела на себя так, как смотрит душа на покинутое ею тело : с любовью, грустью и... чуточку с ревностью.
Но сейчас она была душой... разве могла она смотреть на душу? Или же и у души есть душа - любовь?
Да и более чем странным было ревновать себя к себе же : бледно-лиловое платье невесты, распускалось в круженье нежным цветением вишни, и к нему тёмным мотыльком прильнул он, её любимый, он пил цветок, и она, казалось, пила его.
Рядом цвели в синем и жёлтом кружении другие цветы... всё это казалось какой-то странной и сладкой планетой цветов и мотыльков ( планета Набокова и Перси Шелли. "Планета цветов" - хорошее название для хорошего, спиритуалистического романа о космонавте-энтомологе, его обмороке счастья среди цветов и лиловой, ласковой вьюге заметающих его мотыльков)
Удивительно, но, смотря на себя и любимого со стороны, смотря на своё прошлое, женщина даже не удивлялась тому, что это, прошлое, словно бы здесь прошлое набрано особым курсивом жизни, и существует равноправно с настоящим, и даже чуточку блаженнее, и имеет такое же сокровенное отношение к душе, какое сама душа имеет к воспоминанию, а цветок - к аромату.

Невеста целовала любимого, а женщина... плакала, находясь в тёмной и холодной воде среди звёзд. Она кричала, звала на помощь... но её не слышали.
Словно русалка небес, женщина подняла руки к небу, расслабилась, и скрылась в воде : над её лицом сомкнулись звёзды и ночь.
Но... странное дело : её крылья, словно плавники, дышали теперь в воде, она ощущала себя блаженно-свободной.
Женщина плыла на цветение голоса и смех влюблённых, она буквально дышала этими голосами : затаив дыхание, она нырнула в самое сердце глубины, плеснув на поверхности ночи плавником.
Ласточка залетела в открытое окно к влюблённым, на миг замерла и, вновь нырнула в ночь окна.
Невеста, после долгого, прерванного поцелуя, сбила дыхание, словно погрузилась в глубокие воды нежности, и, наконец, вынырнула.
Переведя дыхание, грустно улыбнувшись, она сказала, прильнув к груди любимого : ласточка похожа на хвост русалки.. Обними меня, милый, так крепко, чтобы нас ничто не могло разлучить... я так боюсь тебя потерять...

Мужчина сжимал в своих ладонях книгу, словно бледные руки любимой. Чтение рассказа подходило к концу.
Словно бы нагнувшись за цветком, танцовщица на часах присела на землю, тонкой ручкой поглаживая протянутые, чуть согнутые перед собою ножки.
За окном, среди туч, огромными, нездешними мотыльками кружились с пронзительным писком счастливые ласточки.
Поцеловав колени загнутой страницы, мужчина шагнул сердцем на девственный, белый берег листа, омываемого синим светом дня.
Он слишком устал ждать, надеяться. Он хотел написать на листке что-то прощальное, тихое...
Какой-то больной человек рядом с ним, раскачиваясь из стороны в сторону, словно маятник часов, вышёптывал что-то привычно-безумное, что-то о синем прибое листвы на заре, о дожде, которого нет.
Больной накрыл голову пододеяльником, приложил палец к губам : дождя нет, нет!
Другой сумасшедший, издавал писк, похожий на писк ласточки, шептал что-то о невесте-русалке, немом голосе, машине, что чуть не сбила человека, ибо птица бросилась на окно машины, разбилась, и машина свернула.

Весь этот бред, многоголосие мыслей, был похож на разом дозвонившиеся голоса людей, на помехи радио, когда сквозь одну волну проступает помехами пена белого шума других голосов.
Всё это выглядело привычным бредом безумцев, и молодой человек почти уже не обращал на них внимания, стоя у наглухо закрытого окна с зажатыми в правой руке таблетками ( 3 розовых, 7 жёлтых и 5 голубых : родивший в бреду светофор) в ожидании... нет, не первого луча зари, но чего-то иного, какого-то света вещей, голоса вещей, что должен просиять на самом кончике вон той вишнёвой ветки.
Он уже пальцем поглаживал радужную ранку на окне, слышал шёпот и прибой света,( сладостно знал, что вот сейчас из за угла вон того дома, похожего на загнутую страничку, выйдет кошка, птица прямо сейчас заденет крылом вон ту ветку... ну да : чёрная кошка - вышла, птица - задела ветку...
Да, он проник во многие тайны природы, знал о чём шептались звёзды Лермонтова... но он так и не слышал души своей любимой), как вдруг, у него за спиной, один из безумцев промолвил не своим и нежным голосом : осень листвы!
Промолвил так отчётливо, в такой звенящей тишине - раскачиваясь, безумец остановился маятником-сердцем, а с ним словно остановилось и время, - словно бы сквозь шум и шёпот помех прорвался далёкий, как звезда, звонок, голос со звезды : раб.. рябь света, осень в ладонях... он, я... звезда!

Словно с кончиков поднятых над лицом пальцев, с кончиков листвы на вишнёвой ветке, брызнул розовый, тихий свет, целый световой ливень хлынул с неба, с земли, заштриховав окно, закипевшую шёлковой пеной занавеску, лежащего на полу молодого человека, раскачивающегося из стороны в сторону безумца с блаженно-детской улыбкой...