Там, за облаками... (История одной странной любви)

​В вечернем окне отражаются лепестки зажжённой люстры, дружелюбно освещающей на улице деревья и милых прохожих.
Одиночество. Один, наедине с ночью.
Любимая покинула меня, как душа покидает тело.
Прислонился плечом к голубым цветам на обоях. Выключаю свет.
Сердце прислонилось к темноте и цветам, как бы закрывшим глаза.
Закрываю глаза сам: кажется, что проваливаюсь в цветы, густую тишину земли, стены, а там.. уже есть кто-то, заживо погребённый: женщина.
Что-то шепчет и сходит с ума.
Не хочу с ней лежать под землёй.
Включаю свет. Цветы на обоях щурятся синевой.
Голос женщины гаснет, словно бы я выключил голос, жизнь по ту сторону.. стены.
 
А что, если за стеной, ничего нет? Да и стены — нет?
Есть комнатная душа, и за тонкой кожей обоев, полыхает звёздами космос.
Значит, там, в космосе, живёт женщина?
Обнажённая женщина, Офелией плывёт по реке тёмной ночи, среди крупных звёзд, склонившихся над ней нежно-тяжёлыми гроздьями, словно сирень после дождя.
Стон женщины за стеной… ещё, и ещё.
Сердцебиение дыхания, оступающегося.
Прикладываюсь грудью и пястью слуха, к асфоделевым цветам на обоях: загробные стоны.
Может, за стеной — ад? Или.. рай?
 
Женщина стонет. Какое одиночество, боже!
Может, я — в аду?
А может, мир уже кончился и остались лишь я, стена и этот стон женщины?
Выключаю свет. Ресницами слушаю стон, грудью слушаю… значит, там есть жизнь.
Может, я умер?
Меня нет. Мотыльковый, распятый шорох ресниц о цветы, словно тёмные губы души глотают воздух.. нечем дышать.
Сердце, поплавком ушло на глубину. Тону в ночи.
Слёзы — пузырьки дыхания глаз.
 
Влажные цветы обоев.
Рассвет в комнате и роса. Выключаю свет… дыхание моё и женщины за стеной, сливаются.
Начинаю дышать в ритм дыхания женщины. Впускаю её в себя.
Прижимаю её стон, как тёплые полевые цветы, к груди, глажу её стон ладонью…
Я не одинок, не одинок…
Включаю и выключаю свет, в ритм дыханию женщины: на улице люди, деревья, звёзды — видят дыхание и счастье женщины, ставшее светом.
Шепчу что-то в цветы. Стонут цветы… улыбаюсь. Плачу.
 
Забываю про тело, осязания… путаю их.
Ресницы что-то шепчут в цветы: глаза и цветы разговаривают, спорят. Прислушиваюсь.
Вспашка памяти.
В комнате — ночь, а в памяти кто-то включил свет.
Лежу с любимой женщиной в цветах. Звёзды над нами.
Счастье самозабвенной близости столь велико, что тела как бы тают, исчезает милая предметность мира, земля под нами гаснет, и мы чувствуем течение звёзд за плечами.
Чувствуем и голубоглазое движение Земли в пространстве тёмного космоса: словно ласковый зверь с седой и мягкой шерстью, сидит оно с нами в лодке: приласкалась к плечу.
Сердца прорастают желанием, как голубыми цветами: хочется опустить руку, с лодки, в тёмную реку, а там — шёлковая прохлада течения звёзд.
 
Нас в лодке нет. Цветы плывут в лодке и из цветов, густых, солнечных — две руки: в космос и рай.
Как странно.. радуга света: за окном — светло от фонаря, а может и от люстры моей. В комнате — темно.
В душе моей снова светло от воспоминаний, а в сердце моём, там, в воспоминаниях, снова темно: я счастлив, но что-то предчувствую.
Сердце щурится. Закрывает глаза… ночь.
Сжимаю руку любимой в цветах.
Рука в комнате — включает свет.
Если посмотреть на моё окно со стороны, кажется, что я подаю сигналы Азбуки Морзе: SOS.
Откликнутся ли люди, звёзды?
 
Духовный тупик. 
Забавно… душа бессмертна, безбрежна, а есть тупик.
Значит, тупик в теле и сердце. Значит, нужно избавиться от тела, чтобы выбраться из тупика.
Проблема в том, что умирать мне нельзя. Я обещал любимой: если я умру, она будет считать себя виновной в моей смерти.
Тупик. Лимб расставания: жить без неё я не могу, умереть — тоже.
Душа живёт в себя…
 
Ты ушла от меня в мир, к другому, оставив ключи.
Почему в слове — другой, слышится грустное эхо, друга?
Я стал для тебя — другим, ты — другой.
Вот так мы и подружились после расставания, плечами, спинами слов прислонившись друг к другу.
Как сладостно сознавать, что в другом — любом!, — есть обещание и возможность друга!
Мне снилось, что ты, кого я называю солнцем, действительно стала солнцем.
Наступил конец света — мир рушится, деревья вырывает с корнем и уносит в небо.
Окна в домах закипают светом, взрываются и осколки, алой листвой шелестят-замирают в воздухе.
Почему этого никто не замечает?
Неужели в трагедии любви… мир пророчески заканчивается и это чувствует только любящий, проживающий в этот миг миллионы лет?
Я ощущал своё сердце без тебя — нейтронной звездой ( звезда-недотрога — Не тронь!).
Солнце ало расширилось… ты ушла в мир, сжигая за собою дома, деревья, города.
Страшно выглянуть в окно: ничего уже нет, раз тебя со мной — нет.
Сумасшедшая скорость вращения сердца: погасшей звезды.
Её чудовищный тёмный вес: ничего не может его покинуть, даже свет: к нему притягиваются, ползут чертями ада, мрачные планеты встреч и мыслей.
Свет не может вырваться: кричу искусством — не слышат.
Подаю сигналы в ночи из окна — тишина.
 
Есенинский ритм воспоминаний: не знаю, не помню, не так давно, может, в апреле, а может быть в марте, я ехал на машине с подругой за город. Она была за рулём.
Протянул руку в окно, и как бы лёг на ветер. Закрыл глаза.
Было так хорошо и покойно, что мысленно представил, как прекрасно было бы.. надрезать запястье и подставить его под голубое течение ветра: желание увеличить скорость кровотока, обнажённого, слив его с истекающего пейзажами и красотой, миром.
 
Я однажды надрезал себе запястье в горячей воде: алые веточки крови растут в невесомости…
А на скорости наверно ещё прекрасней.
Цветаевский мирт строки: у Марины есть малоизвестная и, быть может лучшая поэма — Автобус; её последняя поэма-завещание.
Этот автобус — собрат гумилёвскому «Заблудившемуся трамваю» и «Пьяному кораблю» Артюра Рембо.
Реальный эпизод из жизни Марины: устав от быта и ада, она ехала на автобусе за город, в бытие, в зелёные вспышки листвы.
Весна описана как зелёная планета, на которую высадились… безумные люди.
Похоже на грустный рай, в который эмигрировали из ада. Все.
И рая не стало. Душа женщины, голубыми глотками сердца и глаз, пьёт эту красоту, не может надышаться ею: через миг этой красоты не станет.
Рая не станет: в автобусе был кусочек быта, человек, спутник тайный — мерзость утробного восприятия мира, пожирания красоты.
Застывшая фреска нового грехопадения, в котором женщина — безгрешна. Змея нет. Есть… гад. Ад, пожирающий дерево, жизнь и женщину в ней.
 
Еду в машине. Рука из окна — в синеву, Неву воздуха.
Голубой Питер и луна, словно купол Исакия.
Я так полон природой и её красотой, до которой мы ещё не доехали, что обгоняя тело, месяц, желанием, касаюсь природы — душой: из моего запястья растёт алая веточка крови; на синем крыле машины расплескалась листва моей крови: негатив фотографии моей души.
Я так ярко, в боттичеллиевых красках увидел эту фотографию души, что тут же открыл глаза и захотел перерезать себе запястье острым ключом, к ужасу подруги, смотревшей из-за руля, словно нежный Харон, на то, как моя душа пытается выбраться из лодки, перевозящей меня на тот свет.
А на тот свет мне нельзя. Кстати, почему Харон — не женщина? Мужчины боятся, что если бы он был женщиной, то её.. увели бы, похитили, и некому было бы перевозить души на тот свет?
Смерти бы не было тогда… И разлуки.
 
Да, я не мог умереть, но я нашёл выход… довольно постыдный, развратный.
Я залезал в ванну, словно в лодку Харона, давшую течь и включал воду из крана: переворачивал голову — белый стебель воды растёт из воздуха и ладоней моих..
Брал лезвие и делал надрез на левом запястье, похожем на тугой кокон бабочки: как в детстве, адово любопытство: хотел подсмотреть… сны бабочки.
Мне казалось, что в коконе, бабочка умирая на миг, становится… музыкой, веточкой сирени, звездой, стихом; и если успеть разрезать кокон вовремя, то можно это увидеть.
Алые веточки крови… осень воды, лиственная рябь воды, и где-то там, в листве, мои обнажённые бёдра и пах: тёмное, опустевшее гнездо поздней осенью.
 
Такое невесомое счастье… как в детстве, когда подняли рано-рано на рыбалку: идёшь в сумерках утра по росистой траве, кормить соскучившегося по тебе за ночь, милой собаке, улыбаешься бог знает чему, поёживаешься...в траве ёжик пробежал, словно тень твоего поёживания.
Медленно и почти блаженно моргаешь: не спеша что-то пьёт душа: небо, сонную лиственность утра.
Ноги пропитываются прохладной росой, тишиной, и на плечах, шее — мурашки, крупные, прозрачные, как роса души.
Тела нет: босоногое сердце идёт по траве… о рыбалке уже не думаешь: вот оно, счастье. Словно бы за этим только и разбудили.
 
Когда вода в ванне полыхала пушкинской осенью и сердцебиения блаженно вытягивались в перелётный птичий клин: цветаевские стрелки часов — 8:31, я правой рукой зажимал тонкие губы пореза (у женщин есть такие губы, когда они хотят сделать больно, по-детски подгибая их, прикусывая) на запястье и медленно, чуточку покачнувшись, вставал из ванны с идиотской улыбкой, словно нежный и грустный Афродит, выходящий из закатного морского прибоя.
Резал запястье я каждое воскресенье (оно стало похоже на поверхность таинственного спутника Юпитера — Европу), и всегда знал, что не умру, смогу вовремя прервать смерть, сдержать душу: это чем-то напоминало мне прерванный половой акт, с той лишь разницей, что там — мог родиться человек, а здесь — умереть.
Возможно, я изобрёл самый странный вид мастурбации — экзистенциальную мастурбацию души, умирания.
 
Внутреннее кровотечение души — вот чем стало искусство моё, наполненное одной тобой, родная.
Где ты сейчас? Жива ли ещё? Или твоя душа, как писал Платон, переселилась на звёзды?
Любимая, прости… я сошёл с ума без тебя.
Тишина твоих писем разрывала мне сердце.
Ты ушла в мир и слилась с его красотой.
 
Долгое время, идя по весенней улице, я нежно разговаривал с деревьями и прилетевшими из тёплых, почти райских стран, птицами, читал им стихи свои.
Мне казалось, что ты пройдёшь под деревьями и почувствуешь это, а птицы донесут до тебя отзвук моих слов.
Позже я стал писать нежные письма деревьям, птицам и звёздам.
А потом мой разум не выдержал.
Я купил телескоп, антенну и стал слушать звёзды.
Переводил антенну на листву деревьев, женские тени в окошке напротив и слушал их.
Родная… ты не поверишь. Мне никто не верит и смеются надо мной.
Моя тоска и любовь по тебе были столь безмерны, я так желал расслышать в мире милые признаки твоей жизни, что однажды ночью… поймал сигнал с далёкой звезды в созвездии Ориона.
Там есть жизнь, родная моя.
На этой звезде случилось что-то страшное и ангелы, живущие там, умирали и взывали о помощи.
 
В их мире, законы природы, странно искривлены: материя проросла душой, как цветами.
Для спасения им нужен был источник большой любви и света души.
Какие-то образом, они поймали сигнал моего истомлённого по тебе, сердца, бьющегося в ночи,во все стороны света.
От них я узнал, что душа в любви, излучает незримый, голубоватый свет (его вскоре откроют учёные и это изменит прежний мир), пребывая в ней цветением мысли, которое видят поэты, влюблённые и дети.
Да, они сказали мне, что природа в любви насыщается, прорастает душой, словно бы древний, поверженный ангел пробуждается от смертного сна: так, эти ангелы пробудились и стали жить вместе с жителями этой звезды.
 
Родная, я плачу в ночи и разговариваю с тобой.
Я… ничем не могу помочь моим звёздным, умирающим ангелам.
Я безумен и не могу опереться на разум, а они ждут от меня помощи…
Я смутно понимаю, что светлые мысли о тебе и нашей любви, как-то помогают им жить: ниточка мысли о тебе протянулась от Земли до звезды Ориона.
Но этого мало… чувствую, что мало.
 
Так человек, в отчаянии, перед гибелью, пытается дозвониться до любимой, ошибается телефоном (старый телефон с барабаном: призрак русской рулетки) и, проваливается душой в незнакомый, безымянный сумрак чужой квартиры, и пятящимся голосом (к стене, ночи!), робко общается с ребёнком:
 
- Папа, папочка, это ты?
Я люблю тебя и скучаю, возвращайся скорее! И мама тебя ждёт, мы любим тебя!
Мы ведь сходим с тобой на рыбалку?
 
Мужчина плачет в трубку. Сползает по стене, цветам на обоях, словно расстрелянный.
 
- Любимый, это ты? Не молчи, прошу тебя. Прости меня, возвращайся скорее, мы тебя ждём.
Наше окно в ночи светит для тебя..
 
Родная, умирающие ангелы с далёкой звезды, ошиблись, «дозвонившись» не до учёных и прекрасных планет, а до несчастного человека, сошедшего с ума от любви.
Слышишь ли ты меня? Моя боль и тоска по тебе достигли самых далёких звёзд!
Слышишь ли ты моё сердце, родная?
Повернись этой ночью спиною к своему мужчине, прижмись на миг грудью, руками, к обоям и цветам: за ними — космос и сердце моё.
Не плачь, родная.
Быть может меня уже нет на земле, но любовь моей души светит из красоты природы навстречу тебе, тебе одной.
Я люблю тебя.