Заставив меня проскучать 400 страниц

...Томас Манн снова стал интересен.
Перефразируя известного киногероя, это были трудные четыреста страниц, но я о них не жалею. Пока я продиралась сквозь них, я поняла, во-первых, как чудовищно логичен автор. Все-то у него, как в хорошей шахматной партии, подперто, прикрыто, одно другим, другое третьим. И поэтому ты, поначалу взбрыкнув: да как так-то? - через время говоришь: а, ну да.
( Свернуть )
Так, тема "Почему Потифар не убил своего раба за покушение на госпожу?", вопрос, между прочим, не праздный, в романе Манна нет смысла даже задавать, настолько это предопределено всем повествованием, начиная от знаковой беседы родителей Потифара, в которой они рассказывают друг другу, что оскопили своего сына в детстве, через выстроенный образ фараонова вельможи - человека незлого и неглупого, не пользующегося своей властью походя, и через образ жены его, про которую всем стало известно, что она добивается Иосифа, и которая, строго говоря Потифару ни за чем не нужна. Ну и, конечно, тот факт, что Потифар любил и ценил Иосифа (должно быть больше, чем свою жену, как можно подумать, исходя из рассказа Манна) - но это и любой раввин вам скажет.
Сцена суда меня восхитила. Это было как будто ты лез, лез на гору, и вот долез, а оттуда - виииид! Причем совсем не такой, как тебе думалось. И ты такой: да как так-то?! И уже вскоре: а, ну да. Потому что детали припомнились, и картинка сложилась. И, что еще интересно, при всей молниеносности этой сцены, она совершенно не нарушает общий темп романа.
Темп - это во-вторых. Манн держит темп, что бы ни случилось, с невозмутимостью верблюда. Все пески египетской пустыни он впихнул в свою гигантскую колбу, и текст сыпется, сыпется ни быстрее, ни медленнее, а ровно такой струйкой, какая получается через заданное отверстие. В конце концов это не может не вызвать глубокого почтения.
Но эта выдержка, эта приверженность темпу, демонстрация профессионального класса явилась и ловушкой для автора. Ибо любовная страсть Мут-эм-энет вступила в дикое противоречие с манновским темпом. Я, мало того, что не верю, будто охваченная страстью дама будет, покорная авторской воле, один год бороться, другой год домогаться, третий - с ума сходить; сам этот многословный стиль с пространными диалогами не способен убедить читателя, будто имеет место страсть. Мне даже в какой-то момент пришлось напоминать себе, что я имею дело с Томасом Манном, который умеет рисовать бурю чувств и знает толк в отношениях любви - не то, что Джордж Бернард Шоу... Помнится, читала я его пьесы в юности и уже тогда удивлялась столь нелепому изображению любовных игр - особенно нелепо это было, как сейчас помню в "Тележке с яблоками", в сцене, когда к королю пришла любовница. Единственно, когда пафос страсти удается ему гениально - когда речь идет не о плотской любви. В "Святой Иоанне", например. Уже годы спустя я узнала, что это закономерная вещь: Бернард Шоу был асексуалом, для него любовная игра между мужчиной и женщиной заключалась в обмене каламбурами, причем лучше, если письменно. Так вот, Томас Манн - совсем иное дело, и он отлично это демонстрирует, когда положенные им три года истекли и дошло до развязки. Тут уж он дарует сцену, в которой Мут неистовствует и несет волны страсти Иосифу, и разбиваются те волны о его неприступность:
- Госпожа и подруга, - отвечал он на это, - ты права, я не смогу обелить себя, если ты вздумаешь очернить меня перед моим господином подобным образом. Но из наказаний, которыми ты угрожаешь мне, Петепра придется выбрать какое-то одно: он не может подвергнуть меня всем сразу, а это уже известное ограничение его мести и моих мук. Мало того, в пределах этого ограничения мои муки будут ограничены человеческими возможностями, и какими бы это границы ни были, - широкими или узкими, - переступить их страданье не может, ибо оно конечно. И блаженство, и страданье ты изображаешь мне безмерными, но ты преувеличиваешь, ибо и то и другое довольно быстро доходит до границ человеческих возможностей. Безмерной следовало бы назвать только ошибку, какую я совершил бы, если бы поссорился с Господом, с Богом, которого иы не знаешь, а потому и не можешь понять, что значит быть покинутым Богом. Вот почему, дитя мое, я не могу выполнить твоего желанья.
И потом, Манн так мастерски пишет ожидание влюбленной женщины, когда она в одиночестве ждет его прихода. И сцена апофеоза, и та, что за ней - тоже хороши, ну а суд, я уже сказала, вообще отлично.
И тем не менее все это хорошо и отлично лишь после милостивого моего допущения: ладно, допустим. Допустим, что страсть может жить три года в том виде, в каком стало угодно автору. В конце концов, кто их, древних египтян, знает. Так что - допустим.
Но, замечу к случаю, такие допущения не приходится делать, если страсть описывает Пушкин. Или Лев Толстой.
Итак, Иосиф отправляется в тюрьму, и я продолжаю свое долгое путешествие.