Лунатики (силуэт)

- Любимая, помнишь нашу удивительную клятву, в которой мы клянёмся вечно быть вместе?
Мы стояли на коленях в постели, обнажённые, тепло прижавшись друг к другу.. словно дети на берегу моря, встречая рассвет.
Впрочем, не совсем дети. То, как мы клялись, очень интимно. Быть может такой клятвы ещё не было никогда, разве что в древней Элладе было что-то похожее. А значит, 2500 лет не было такой клятвы..
Так мог клясться Пан своей нимфе, затрепетавшей у него в руках от любви, лиловой веточкой сирени..
Ты сейчас спишь в постели, милая, такая беззащитная в своей лиловой пижамке..
Мы сильно поссорились и молчим. Я проснулся пораньше и решил написать тебе стих.
Что-то достойное тебя, что-то невыносимо-прекрасное.
Но слова замерли на губах и на кончиках пальцев. Сердце замерло на кончиках пальцев..
На белом листке, словно на прибрежном песке, появилось слово — люблю. И ещё одно — люблю!, через промежуточек паузы, словно это сердце моё вышло из моря и ступило на берег.
Остановилось, замечтавшись и слегка пошатываясь, смотря на прекрасный мир и сирень возле моря..

Помнишь, как я однажды выходил из ванны с пеной и позвал тебя в открытую дверь (она всегда открыта для тебя.. как и твоя. Мне нравится смотреть как ты моешься. Порой ставлю стул возле двери, наливаю бокальчик красного вина и любуюсь тобой...), с улыбкой говоря тебе, что так быть может выходила бы Афродита из моря, если бы она была мужчиной..
Я всё равно не умею плавать, не люблю входить в воду, разве что по шею, по губы… становясь на цыпочки и входя чуточку дальше, с грацией Нежинского, целуя синеву моря, ступая над бездной: мне улыбаются проплывающие рядом русалки, и не знают, что я в шаге от смерти..
А вот выходить из моря у меня получается особенно талантливо и даже, нежно, с каким-то энтузиазмом райской мечтательности, с каким бы обнажённый ангел выходил на берег моря, накидывая на плечи вместо полотенца, свои лиловые крылья.
Ты снимала меня на телефон… я подскользнулся и упал.
Ты рассмеялась своим милым смехом и сказала, что даже у Боттичелли нет такой картины, какая есть теперь у тебя.
Помнишь, как ты называла меня после этого? — Мой нежный и раненый Афродит.
Я хромал и у меня была перебинтована голова.
А ещё ты вспомнила с улыбкой странный стих Артюра Рембо — Венера Анадиомена.

Ты говорила.. что весь стих, похож на кошмары, кафкианские превращения наших ссор, на то, что мы делам с нашей любовью, уродуя её..
Но зато последняя строчка… и ты улыбалась. Последняя строчка была так интимна и нежна, словно последний луч заходящего солнца над морем.
Словно я склонился на колени перед тобою, прося прощения и целуя тебя..
Ах, эта последняя строчка. После наших ссор, я всегда целую тебя именно туда. В том числе и туда.. Прижимаясь к тебе и замирая навек.

На белом листке, всего два слова: люблю, люблю!
Обнажённое сердце замечталось на берегу, смотря на тебя, любимая, как ты спишь в своей лиловой пижамке у самого моря.
Волна, словно нежный зверок, ласково лижет своим голубым языком, твои смуглые ножки, каштановые волосы..
Играет с ними, увлекая за собой, и они, милые, невесомые в синеве, увлекаются за морем, словно лунатики, утратившие свой вес, но в последний миг замирают, что-то вспоминая, оглядываются и возвращаются к тебе.
Со стороны кажется, что это мысли твои карие, странные, летят, плывут куда-то… ко мне?

Да, ко мне. Нет никакого моря. Это мои руки гладят твои милые волосы.
Это мои губы целуют их. Это я.. так неумело пишу стих тебе, любимая.
Наверно, нет у меня таланта, это нужно признать: не могу даже написать стих любимой женщине.
Но вот, вдохновение яркой стрелою пронзает меня.
Так бывает, когда Амуру во сне приснится что-то неземное, прекрасное до слёз: звезда, августовская травка, стих или море на заре, и.. словно поллюция в раю (и Прусту такое не снилось!), из его руки вылетает стрела и летит куда бог пошлёт.
Бог посылает далеко и блаженно, навсегда: не вернёшься.
Иной раз стрела попадает в дерево, и тогда оно цветёт посреди зимы, но иногда, редко, попадает в человека, который не спит и думает о любимой. Который быть может всю жизнь бессонно думал о любимой, даже ещё не встретив её..

И вот, я пишу вторую строчку моего стиха: она должна быть гениальной, как и красота той, кого я люблю.
Но что это? Выходит всё то же: люблю, люблю, люблю, люблю!!!
Словно по берегу моря кто-то бежит, кто-то радостный и влюблённый, оставляя следы на песке, заполняемые тут же, доверчивой синевой моря, неба…
Нет, это не похоже на стих. Любимой не понравится.
Склоняюсь над любимой и целую её смуглую ножку, выглянувшую из-под голубоватого одеяла.
Улыбаюсь: вот это уже похоже на строчку стиха…
Но как? Как перенести это на бумагу? И нужно ли?
Как перенести.. перевести, это сладкое тепло твоей ножки, тепло моих робких и мягких губ?
Твоя ножка, словно пугливый зверок Эдема, спряталась в норку под одеяло.
Выглядывает робко, лиловые глазки сверкают…

Разумеется, я своей влюблённой и провинившейся мордочкой ныряю за ней, под одеяло, целуя… почему-то, другую ножку: она искушает меня как русалка, заманивая дальше, сладостно дальше, в бархатную темь глубины словно бы чеширски улыбающегося тепла.
Вот, я словно Садко (де Садко?), целую одну русалочку, другую.. они мне ласково покоряются.
Вот я целую что-то странное, дивное, похожее не то на плавник русалочки, не то на ласточку в синеве.
Но откуда ласточки — в море? У любимой глаза, чудесного цвета крыла ласточки…
Ах, это карие трусики любимой!
Милые, тёплые.. чеширски улыбаются мне, узнав меня.
Целую их счастливую улыбку. Ещё целую долгим поцелуем… любимая сквозь сон, сладко вздохнула.
Её руки, тоже, русалки, прильнули к моему лицу.
Неужели мой стих дописан? Или есть ещё последняя строчка, самая важная?
Стих без слов? Русалочий стих..
Неужели вот так просто можно помириться? Так мирятся русалки?
Вечером ещё, дрались друг с другом, до крови сердец в письмах.
Наши письма были перепачканы кровью чернил, словно постель новобрачных: словно.. и муж и жена, в каком-то райском равноправии, утратили девственность, с кровью.

Любимая, помнишь, мы смотрели недавно фильм Ингмара Бергмана — Персона?
Удивительный фильм, почти… совершенный.
Ты похожа на этот фильм.

- В каком смысле, Саш?

- После Бергмана, другие фильмы невозможно смотреть.
Даже прекрасные фильмы. Они кажутся двухмерными, скучными..

- Это ты так… о женщинах?

- Да. Не улыбайся так. После тебя, все другие женщины, как-то бессмысленны.
Я просто не знаю, зачем они нужны, для чего их красота, да и красивы ли они, я не знаю.
Они становятся грустным пейзажем природы: вон озябшая веточка дрожит на ветру, вон сизый дымок утром поднимается из трубы, словно уставший ангел лежит где-то за домами на пустыре, в снегу, и курит, о чём-то задумавшись.
А вот девушка в синем пальто мне улыбнулась..
А зачем она улыбнулась? Кому?
(Ты опять улыбаешься, милая?)
Оглядываюсь назад и вижу грустную рыжую собаку.
Глажу её за ушком.
Поворачиваюсь к девушке. Она снова мне улыбается…
Безумие какое-то.

- Смешной ты у меня, и ужасно милый. Люблю тебя.
Значит, я, фильм Бергмана — Персона?
Эдакая лирическая вариация Чёрного человека Есенина.. но вместо мужчины — грустная женщина в чёрном платье, садится на постель к любимому, и он рассказывает ей исповедь своей жизни, душу свою.
Милый.. а ты тогда, какой фильм?

- Бойцовский клуб.

- Почему?

- Да потому что и книга Паланика, и фильм, это грустно-улыбчивое отражение фильма Бергмана.
Иногда, почти дословное.
Паланик почти всё основное взял у Бергмана. Только у Бергмана ещё глубже и надрывней. С апокалиптическим размахом Тарковского. Тарковский очень любил этот фильм.
Любимая.. как я раньше жил без тебя? Вся моя жизнь была пустой, жизнью-потреблением. Всё было декорацией наспех сколоченной и рушащейся, обнажающей то там то тут, жуткую синеву.
Я ведь думал, что любил, влюблялся, и сильно, пока не встретил тебя.. и всё что было, свеяло как ненужную осеннюю листву, в синеву.
Ты ворвалась в мою жизнь, как Тайлер, всё в ней перевернув.

- Ну, это ещё спорный вопрос, кто из нас, Тайлер.

- Мне особенно нравится третье правило Бойцовского клуба.

- Какое?

- В схватке принимают участие, лишь двое.

- Иногда этому правилу трудно следовать. Иной раз не поймёшь, существует третий человек, или он просто.. твой вымысел. Как думаешь... Марла существовала на самом деле? Тебе она никого не напоминает?
Впрочем, нужно мне пересмотреть Бойцовский клуб.
Значит, там тоже ты и я…
Это в том числе и о наших иррациональных, безумных ссорах, в которых мы раним сами себя, и о нашей любви.. ещё более странной, безумной.

- Любимая.. я тебе утром стих написал.

- Спасибо, милый. Где он?

- Я его… потерял. В поцелуях под одеялом. Прости.

- Тогда давай поищем вместе.

(влюблённых накрывает голубая волна одеяла...).