Первая любовь (рассказ о самом главном)

Вы думаете, любовь в романах Тургенева, это что-то уже нереальное, далёкое от нас, как свет звезды в облаках?
Думаете, тургеневских девушек уже нет, или они прячутся, словно нимфы в сумерках леса, от Пана, но уже в городской лиственности вечерних и утренних окон, тоскуя о вечной любви?
Нет, эти времена не прошли, они просто изменились, как фазы луны меняются.
И тургеневские девушки существуют, и тургеневские мужчины. И даже… что фантастичнее всего, та самая первая любовь, может явиться человеку не в юности, а уже в зрелом возрасте, а значит, стать его последней любовью, (странно, что у Тургенева нет такой повести) - единственной.
И что ещё более фантастично: словно в сказке, где поцелуй красавицы превращает чудовище в прекрасного принца, заветные для каждого слова: я люблю тебя.. которые, чего уж скрывать, мы слышали не раз за свою жизнь, и от родителей и в юности от одноклассников, и в молодости..
Мы нежно привыкли к этим словам.
В моём случае, всё вышло и правда как в сказке: мне никто, ни разу за всю мою жизнь не сказал: я люблю тебя.
Даже в отношениях, самых разных, причудливых и нежных, как цветы на таинственном острове, мне почему-то говорили всё что угодно, но не самое главное, словно бы женщины в моей жизни знали, что мою судьбу осветит сиянием самая прекрасная и главная женщина в моей жизни, и ей одной будет дозволено сказать: я люблю тебя..

Этот маленький рассказ — не выдумка. Он как одна из фаз луны: не то лермонтовский парус вдали, не то крыло прекрасного, удаляющегося ангела, полуобернувшегося, словно на картине Врубеля  — Царевна Лебедь.
Это рассказ про обыкновенного московского ангела.
С чего начать такой рассказ? С сердца в постели, обернувшегося на чудо..
...................

Как младенец, проснувшись в кроватке, с доверчивой улыбкой смотрит на свою ручонку, нежно путая её не то с цветком, не то с звездой, свой мыслью о маме, или маминой нежностью к нему, а не то и с ангелом, так и я, проснувшись на заре улыбнулся воспоминанию о тебе, мой смуглый ангел.
А ещё я вспомнил, как мы куда-то спешили с тобой, а ты задержалась в ванной, прихорашиваясь.
Я заглянул к тебе и.. моё сердце пропало, как в Нарнии. Время словно остановилось, как в Евангелии: времени больше не стало: время стало мелодией, дыханием моим, нежностью о тебе и моими будущими стихами и снами.
Мне не хотелось никуда больше идти. Куда спешить? Хотелось сесть у твоих милых смуглых ног и любоваться тобой.
Да, приоткрыв дверь в ванную, я увидел, как ты стоишь перед зеркалом и совсем как девчоночка любуешься собой, улыбаясь своему доверчивому отражению, совсем как младенец, своей удивительной руке: она для него — поэма, Песнь песней.
В душе младенца время дивно преломлено, как время и пространство возле звёзд, и потому они могут в своей ручке видеть то, чем она была или будет 1000 лет назад или 10000 лет в будущем, эта ручка может коснуться чего-то удивительного в прошлом: стиха Шелли, написанного только что? Или сиреневого цветка, на далёкой планете?
Или эта ладошка вот-вот ещё была ласточкой, травкой.. и вдруг стала удивлённой ручонкой ребёнка. Это же чудо.

С такой же роскошью зачарованного взгляда, ты смотрела на себя в зеркало, красавица моя.
Так мужчины не умеют на себя смотреть. Так могут только женщины, дети, и медленно падающий в голубую глубину пруда, осенний лист. Да и то, не все женщины и не все дети. И далеко не каждый лист..
Интересно, что ты увидела в зеркале тогда? Какую тайну жизни и женщины, разглядела в своей неземной красоте, медленно поглаживая свои каштановые волосы, словно рука твоя стала частью твоей мысли, и витала как бы нежной луной вокруг твоей милой, солнечной головки?
Женская рука в своих волосах, да и в волосах любимого человека, это тоже — поэма и тайна, которую мужчины никогда не разгадают, они никогда не поймут, что женская, задумчивая рука-лунатик в волосах, может быть частью души, словно бы утратив вес своего существования, она может быть нежностью мысли о любимом, более того, рука женщины может порой думать о любимом, тайно, как бы скрывая свою любовь и мысль, от разума, обид прошлого..
Рука женщины в любви — это чуточку крыло..
Или память, сон крыла, как бывает память сердца.

Когда у влюблённых разбиваются сердца, они почему-то не умирают, тело им мешает умереть до конца, но в душе тайно свершается великая тайна смерти, распускаясь, как тёмный цветок, сияя из груди.
Однажды, учёные изобретут способ уловить это таинственное излучение.
Ну а пока, сами влюблённые с разбитыми сердцами, на улицах, в кафе, в трамвае, видят, как то тут то там, этот сиреневый, тихий свет льётся из груди мужчина и женщин.
Он чем то похож на облетающую осенью листву..
Словно бы сердцебиения вдруг стали листвой и, блаженно утратив вес, падают в небеса, улетают вместе с птицами: они — на юг, а свет сердцебиений — к звёздам. На родину любви, которая на земле, никому по сути не нужна: на земле о любви хорошо мечтается.
На земле.. мы легко можем убить любовь неосторожным движением, словно бы касаясь неземного цветка, но и любовь нас может убить даже самым нежным прикосновением: она привыкла касаться сквозь плоть и время, касаться сквозь века и пространства.. и то, что где-то в созвездии Ориона есть самая преданная нежность, тут, на земле, может нас убить, потому что мы не готовы отдаться любви всем своим существом, не готовы.. стать любовью, сбросив с себя, человеческое.
Почему? Не знаю.. какой то чудак сказал однажды — Человек, это звучит гордо.
Нет, это звучит странно и грустно.
По какой-то нелепой случайности и нравственной синестезии, мы ещё не поняли, что человеческое, лишь портило, как ржавчина, и ядовитый змей, все лучшие начинания души: все сумерки и смрад в религии, искусстве, любви — лишь о человеческого в них. Оно пожирает в них их изначальный божественный свет.
Но человек живёт в темноте, и как ребёнок, душа смутно чувствует, что она идёт сквозь тёмный лес жизни, и её держит за руку — кто-то большой и таинственный, и она боится и отпустить руку, и держать её крепче.
И знает ведь смутно душа, что человеческое ведёт человечество — к гибели, и любовь оно ведёт к боли, ссорам, сомнениям.

Да, лишь влюблённые с разбитым сердцем, знают тайну загробного мира, тайну призраков, и.. тайну о человеке: человеческое, это какой-то древний призрак, который жил когда-то давно, ещё до рождения мира, и был он прекрасным, крылатым…
Мы не знаем что с ним стало. Но он стал чудовищем, пожирающим целые миры, звёзды, куда бы не убегала от него душа.
Некоторые люди думают, что это чудовище можно спасти, как сказке — любовью, и тогда оно вновь превратиться в прекрасного ангела.
Так думали многие звёзды, жизнь на этих звёздах, пока не погибли, «спасая человеческое».
На некоторых звёздах даже есть легенда о прекрасном Человеке, который стал всецело — любовью.
Он захотел спасти человеческое. Но его распяли. Кто-то даже думает, что на земле это распятие спасло людей.
Но потому этот Человек узнал, что на далёких звёздах, существуют и другие люди, странные, крылатые и бескрылые, прозрачные и великаны, размером с клён и даже тополь.
Этот Человек вознёсся не в рай, как ошибочно думали многие, а к другим звёздам.
И, как гласит легенда на этих звёздах, он до сих пор странствует по далёким мирам, и его распинают снова и снова, до в созвездии Волопаса, то в созвездии Лиры, и он спасает человеческое снова и снова, и чем больше спасает, тем больше его распинают, ибо нет конца этой вселенной, как и безумию этого мира.
Средневековые мистики были правы, например, Якоб Бёме: есть вечно распинаемый Христос, и есть вечно воскресающий.
И это совершенно два разных мира.

По какой-то нелепой и трагичной случайности, схожей с синестезией Моцарта или Набокова, религии всего мира, сорвались в одну и то же ошибку, стремясь к небесному: они разделили душу и тело, и навязали душе, — человеческое, внедрив его под кожу души, как страшный вирус, не понимая даже, что тело и душа — это одно целое, и разлучать их так же преступно, как Ромео и Джульетту, а на этом основана всякая мораль, все религии, во все века.
Все наши беды из-за этой чудовищной ошибки, какая порой бывает при переводе стиха: один японец переводил какой-то стих Цветаевой, и вместо крыла, написал — рыла. Так небесный стих обрёл грустный звериный лик..
Если представить на миг, что это так, что душа наша сделала шаг от себя, в сторону, думая, что она стоит в стороне от себя, вне тела, и пытается что-то, кого-то отринуть в этой обступившей её тьме, словно к ней кто-то приближается и даже касается, некое чудовище.. как говорит мораль, и вот душа разит в темноте это чудовище.. и оно падает, но.. странно: оно нежным и до боли родным голосом произносит твоё имя, имя души.
Почему то душе становится очень больно и она истекает кровью. Разум и мораль подсказывают с ухмылкой, что чудовище успело ранить душу, и душа права, что убила это чудовище во тьме, оно было злым и хотело боли тебе..

И порой, душа, проживая жизнь, не всегда понимает, что в этой тьме, любовной ли, вдохновенной, религиозной — она разила саму себя, потому что нет разницы между телом и душой, нет разницы между любовью и душой.
Иногда мы это слишком поздно понимаем..
Может поэтому в религиях всего мира так бесконечно мало этой милой и бесприютной телесности мира: природы, животных милых? Их словно бы стесняются, как уродцев и калек в семье, прячут.. в подвалы.
Они ведь… осиротелые ангелы, на паперти жизни, милые юродцы, с рожками и хвостиками чертенят, но на самом деле, они подлинные наши ангелы хранители.
Почему мы перестали смотреть на религию, глазами ребёнка?
Есенин как-то писал своему другу: читаю сейчас Библию. Боже.. какая это прекрасная книга, если взглянуть на неё глазами поэта!
Я в детстве искренне думал, что слова Христа: кто обидит малых сих, не войдёт в царствие небесное..
Сказано не только о детях, но и о милых зверях.
Ошибка ли это? Такие ошибки стоят выше истин бородатых мудрецов, думающих не дальше себя и книг, словно они заперты в вечном и тесном аду, обставленном зеркалами.
Влюблённые всё это хорошо знают..

К ним часто в ночи приходят призраки их прошлого и даже грядущего, садятся на их постель и разговаривают с ними, они не видят их, но слышат их голос, словно с ними говорит тьма, и тьма улыбается им, и волосы их словно бы медленно и нежно гладит чья-то рука, и эта рука словно бы часть голоса, часть какого-то недосказанного и нежного слова..
Что интересно, призраки грядущего порой более яркие в своём бытие, чем призраки прошлого, призраки нежных или печальных воспоминаний: словно в раю, такие призраки приходят в сиянии чувства, в которое, как в янтарь, в плавлена нежность природы: того самого апрельского дня, или вон того трепета августовской листвы в парке, где вы поцеловались впервые..
Эта листва и травка и ласточки и таинственные, как ангелы, клёны и тополя на заре, становятся как бы частью нашей мысли и тоски о любимой, а значит, и о боге, потому что мы впервые понимаем, что о боге, как и о чистой красоте искусства или любви, нелепо и преступно думать только — человеческим, бедным разумом, что в мысли о любимой или боге, на равных должны участвовать и наше сердце и утренняя улыбка и рука наша, ласкающая нашу грудь или фото любимой, и чудесный клён за окном и сточка Андрея Платонова и Цветаевой и кадр из фильма Андрея Тарковского..

Мне иногда снится, как святые в своих скитах и йоги в своих пещерах, вдруг осознают со слезами на глазах, что они познали так много, так блаженно приблизились к богу.. но им не хватает чего-то, до полного понимания бога и небесных тайн, не хватает всего маленького шага, но сделать они его не могут, веками, не могут, словно бы их святость упирается в невидимую стену, и вдруг они с изумлением видят.. что идёт мальчишка в парке, грустный и бледный, как призрак: он идёт к девочке на лавочке, он вот-вот скажет заветное: я люблю тебя..
И святые с изумлением видят, что этот мальчик делает тот самый шаг к богу и небе, словно бы он знает тайный, окольный путь, ибо до неба и бога, и до подлинной любви, всегда — всего один шаг, сразу — один шаг, минующий все века заблуждений, религиозных войн, споров до хрипоты бородатых мудрецов, ссор влюблённых, их обид и сомнений.
И вот мне снится...

Святые, из разных уголков мира, словно первые, трепетные клейкие листочки весны, или бурундучки после зимней спячки, вылезают их своих норок-пещер, келий, в Индии, Гоа, России, Италии, Японии, Тибете, и пешком идут.. в Москву.
И вот уже у твоего дома, мой ангел, стоит дивная и пёстрая очередь: загорелые брамины, чья нагота прикрыта лишь белой набедренной повязкой (им холодно в Московской осени, они в ней.. как комарики-ангелы в солнечном янтаре), просветлённые ламы, в оранжевых накидках через плечо, так похожих на строчку Пушкина об осени, старцы из России, Ватикана..
Дивная очередь, и чуточку апокалиптическая. У всех такие одухотворённые лица. У одного старца даже нимб над головой еле светится, как ласковый гелиотроп, и два старца из Ватикана завидуют ему, и просят, чтобы он надел шляпу.. холодно, мол, не простудился бы.
Похожую очередь я видел однажды вечером в Москве, на открытии музея с картинами Прерафаэлитов.
Все эти святые люди из разных стран, пришли к тебе, мой смуглый ангел, что сделать тот самый последний шаг к небесам: полюбить. Увидеть самую прекрасную женщину на земле, и… умереть.

Ты совсем как духовный Париж, Париж романов Гюго, Фенелона, очаровательной маркизы де Севинье, лунный Париж стихов и ночных скитаний Рембо, Париж средневековых мистиков —Сен Мартена и Гийома Постеля.
Ты просыпаешься утром и выходишь на балкон в своей легендарной лиловой пижамке, сладко потягиваясь и.. замираешь от изумления, видя огромную пёструю очередь. Кто-то из непоседливых йогов, в позе лотоса завис над твоим окном, с букетом флоксов и лотосов..
Ты открываешь им дверь, они просто видят тебя.. твою небесную красоту, всю красоту, души и тела, и их сердца расцветают, буквально: алые и сиреневые цветы растут из их груди, и грудь нежно кровоточит, тела святых становятся нежно-прозрачными.. они ласково улыбаются, не то тебе, сквозь тебя, не то ангелам, горний мир которых они прозревают уже.. ещё миг, и они исчезают, и их лёгкая одежда, медленно падает на пол, возле твоей двери, словно осенняя листва.
Через некоторое время, вокруг твоего дома, словно пёстрая листва — лежит одежда святых.
Листва деревьев так ласково шумит, словно бы что-то знает, что-то главное..

Ты знаешь, мой ангел, что я совсем не религиозный человек.
Я отношусь к религии, искусству, почти одинаково, в том смысле, что в них томится одна и та же божественная душа, но вымолвить её они не могут и сами мучаются этим, и этим они печально похожи на милых зверей, прекрасные деревья, былинки одинокие в поле: боже.. да в глазах бездомной собаки, порой сокрыто больше мудрости, чем во всей немецкой философии..
Но когда мы иногда заходили в храм с тобой, и ты молилась, я любовался тобой, как чудом, и словно бы верил в бога и в рай и чувствовал бессмертие души.
Ты молилась богу, ангелам, стоя со свечкой возле груди, а я.. молился тебе в этот миг. Я еле сдерживал себя, чтобы не встать на колени посреди храма, прямо перед тобой, и поклониться тебе, поцеловав твои милые ноги..
Интересно, чтобы на это сказали прихожане, или.. священник?
И это было всякий раз, как мы заходили с тобой в церковь: я еле сдерживал себя..
Может поэтому я и избегал церквей? А ты, милая, думала, что я просто нерелигиозный человек..
Но как раз там, рядом с тобой, я подлинней и ярче многих мудрецов и верующих, знал, что бог есть, что есть Рай: я всё это чувствовал рядом с тобой, через тебя, и когда видел тебя, в тихом луче из окна, мне казалось, что я слышу шелест крыльев ангелов у твоих ног, светлый шелест, похожий на ласковый морской прибой с белоснежной и тающей пеной, и ты словно бы выходила из веющего оперения этой пены, из белоснежных крыльев ангелов, обступивших твоих милые смуглые ножки, словно Афродита..
Как? Как можно было не устоять перед этим чудом и не поклониться тебе?
Однажды, я так сильно противился этому, что от боли неделания этого, на моих глазах даже проступили слёзы и через миг, закрыв глаза, я чуть не упал в обморок, лишь покачнувшись слегка.
И тогда ты прильнула ко мне, поддержала меня.
Смешно, правда? Я ведь тогда мог от бессилия тела, упасть перед тобой на колени, и тогда, таким вот окольным путём, в нежном заговоре с телом, я бы исполнил свою мечту: встать перед тобой на колени, посреди церкви..

Но теперь тебя нет со мною..
И рай погас, как одинокий фонарь в конце переулка, и ангелы пропали, словно грустные осенние мотыльки, и теперь вместо бабочек у ночных фонарей, мелькают порой силуэты летучих мышей, похожих на падших ангелов.
И по своему, это не менее прекрасно, чем мотыльки у фонаря. Но мне так грустно от этого: так похоже на мою бесприютную жизнь без тебя..
Быть может ангелы, эти милые дислексики неба, думают, что я безмерно счастлив, потому что моё сердце рождает много красоты и нежности о тебе, в стихах и рассказах. А там где красота, там и счастье. Это древний закон бога.
Правда.. не думаю, что ангелы знают, что на земле он уже давно не действует.
Мне иногда кажется.. что на землю, можно попасть ангелу не иначе, как — пав, став падшим ангелом.
Может ты так и появилась на свет, мой смуглый ангел? Это твоя тайна?
Тогда греки правы: демоны — даймоны, это добрые гении и музы человечества.
Но «человеческое», этот лжец и напёрсточник, снова всё смешал и запутал, и люди искренне думают, что демоны — плохие, ангелы — хорошие.

Я недавно был в той церквушке, рядом с нашим парком, в которую мы с тобой иногда заходили в Москве.
Казалось, я там был совершенно лишним. Я так ощущал себя в детстве, когда мы переехали в новый дом, я вышел на улицу, и там мальчишки играли в какую-то странную игру, которая казалась мне мрачным бредом, но они так ласково улыбались, смеялись и радовались, что мне хотелось быть как они.. даже если они чуточку сумасшедшие.
Только не ругай меня, солнце моё, за то, что я сделал.
Кстати, забавно, правда? Солнце моё..
Так называют большинство людей свою вторую половинку.
Вроде прекрасно, а вроде и банально..
Но мы то с тобой знали маленькую тайну, что отличаемся с тобой от других, даже в этом: ты моё солнце.. не это, глупое, милое, жёлтое, как подсолнечник в скучный день возле дороги.
Нет, ты солнце — в созвездии Ориона.
Чувствую, ты мысленно спрашиваешь меня: непо.. Саша, что ты на этот раз сделал?
Да так, шалость одну..
Да не шалость это, а безмерная тоска по тебе, моё солнце.
Я пошёл в церковь с твоей фотографией. Прятал её у груди, под курточкой, и оглядывался, как шпион, словно я пронёс в церковь некую запрещённую истину.
Мне иногда снится, что я тайно проношу в рай, под крылом, словно под плащом, томик Платонова, томик стихов Цветаевой..
В раю ведь нет страданий, а значит и помнить о страданиях нельзя и нельзя читать о них.

Что я сделал, ты спрашиваешь снова?
Я улучил момент, когда в церкви станет почти пусто и светло. Знаешь, в солнечные дни в октябре, в лесу, бывают такая  вот блаженная пустота в просветах ветвей..
В такие моменты в лесу, хочется произнести шёпотом твоё имя и с улыбкой упасть в обморок, от избытка красоты и счастья.
Подойдя на цыпочках, к иконе, словно вор, ночью, в музее к картине, я наклонился поцеловать её, как порой тебя целовал по утрам.. и, тайком, вынул из кармашка у груди твоё фото и заложил за иконку, прикрепив её там.
Если меня кто-то и видел, думал, наверно, что я так страстно молюсь у иконы, словно замаливаю какой-то страшный грех.

Я теперь часто хожу в ту церковь. Мне отрадно видеть, как мужчины и женщины, дети, стоят возле той светлой иконы и молятся.. тебе, моему смуглому ангелу, и целуют тебя, и быть может происходят чудеса: исцеляются от болезней несчастные, мирятся влюблённые..
Я сам люблю теперь молиться возле той иконы. Когда я в церквушке молюсь тебе (знал бы батюшка, для чего я хожу в церковь! Он ведь знает, что я не очень то верующий..), у меня проходят головные боли, которые меня так мучают.
Не знаю как батюшка — батюшки бывают разные, — но ангелы бы улыбнулись нежно на эту мою шалость, потому что в этом есть что-то символичное и прекрасное: не гений Достоевского, Толстого, Розанова, меня привёл к богу и дал мне понять, что во мне живёт бессмертная душа, но ты.. ты одна это сделала.
Так что, это вполне естественно, что я прихожу молиться в церковь — тебе. Я ведь молюсь тебе не где-то в кафе, в тёмном лесу — было пару раз,- а в доме божьем.
И разве так уж важно, что вне тебя.. вне мыслей о тебе, для меня и рай и ангелы и бессмертие души, тают, как первые снежинки в ноябре на озябшей ладони?

Я могу часами простаивать возле этой иконы и мысленно говорит с тобой, и солнечным лучом, тихо падающего на лиловый краешек иконы: этот лиловый краешек так чудесно похож на твою пижамку..
Это крыло ангела. Оно становится лиловым только в утреннем свете. Моё любимое время для молитвы к тебе: вся икона, её божественная красота, словно бы пропитывается твоим светом, твой тайной и красотой.
Иногда я молюсь на коленях перед этой иконой и прихожане так кротко смотрят на меня..
Не кори меня сильно за этот поступок, любимая. Это не грех.
Просто.. я поэт. Я просто срифмовал, одно небо, с другим — с твоей неземной красотой.
Дети и влюблённые смутно чувствуют, что в строчке Достоевского и в картине Рафаэля, в трепете осеннего листочка и в улыбке только что проснувшейся любимой в постели, и в кротких словах священника — таится одна и та же божественная красота. Просто в мире мало переводчиков этой красоты. А переводчиками я называю — писателей, художников, поэтов..
Вот и ты, мой ангел, твоя красоты — равна стиху Пушкина, кроткой нежности Рафаэля или иконописному, невесомому, как осенний лист в космосе — кадру Тарковского.
Как можно не поклоняться тебе, солнце моё?
Теперь многие люди в Москве, не ведая того, тайно поклоняются тебе.
И я не ревную. Моё сердце радуется этому: ты светишь, как стихи Пушкина светят людям, как музыка Моцарта и картины Рафаэля..

Ночь. Бессонница. Приоткрытому окну снится стих Мандельштама: Бессонница, Гомер, тугие паруса..
Занавеске тоже снится этот стих и она так мило ворочается во сне. Прямо чудо: им снится одно и то же..
Как нам с тобой иногда снилось, ты помнишь, родная? А может и сейчас снится, но мы этого уже не знаем.
Не спится мне. Лежу на правом боку и бессознательно глажу левой рукой по своим волосам, думая о тебе.
В темноте мне снова кажется, что твоя мысль обо мне, тихо, на цыпочках, босиком, пришла ко мне и села на постель.
Ах, когда ночью кошка тихо запрыгивает на постель в ногах, это очень похоже: такой нежный и упругий вес. Вес воспоминания, присевшего на постель..
Иногда ко мне приходят призраки будущего, которого нет: приходят наши с тобой дети и играют на моей постели, вместе с моим котом (в его существовании я тоже порой сомневаюсь). Девочку зовут Паулина, а мальчика..
Боже, я не помню как зовут нашего мальчика. Он такой непоседа. Похож на тебя.
Мы с ними долго говорим о звёздах, о жизни на далёких планетах, о тебе и боге. Я им читаю стихи о нас и рассказываю сказки. А они в ответ, милые, рассказывают настоящие чудеса: как мы с тобой счастливо живём, какой у нас удивительный серый кот с белыми лапками, рассказывают о том.. как мы состарились с тобой вместе.

Это ведь настоящее счастье, состариться с тобой вместе и любить тебя до последнего вздоха, ощущая тебя рядом — всегда, как дыхание своё, как воздух, свет солнца, пение птиц или поэзию, которую всегда можно взять с полочки и насладиться.
Но если ты рядом, то ты ещё лучше поэзии: можно просто в любое время подойти к тебе, когда ты спишь, или читаешь книжку, взять твою тёплую ладошку и приложить к лицу и дышать ею, просто дышать тобой..
Это так же чудесно, как весна, как строчка Шелли, Платонова. Даже лучше..
Если я когда-нибудь попаду в рай, я расстрою ангелов: все люди, попадая в рай, преисполняются неземного блаженства.
А я? Что мне рай, все сокровища земли и тайны неба, загробные наслаждения?
Ты моё наслаждение.. ты одна. И я тебе на земле радуюсь так, как души не радуются в раю на его чудеса и блаженства: они все пусты для меня, по сравнению с тобой, ангел мой смуглый.
Я войду в рай, словно случайно попал на странную и скучную вечеринку, где вместо масок — крылья и забвение.
Я просто пожму плечиками крыльев своих, грустно улыбнусь Андрею Платонову и своему милому, крылатому Барсику и скажу: Андрей.. тут нет моего смуглого ангела. Мне тут делать нечего. Здесь пусто для меня, как в аду.. Прости.

Но чаще приходишь ты, и я не знаю, не вижу в сумерках моей надежды, это призрак прошлого, или будущего.
Хочешь улыбнуться? Я иногда.. путаю тебя и моего кота, когда он ночью запрыгивает в постель у моих ног, и порой я так нежно-нежно разговариваю с ним, прошу у него прощения, читаю ему стихи.. и даже признаюсь в любви, и лишь потом понимаю (когда он лизнёт мою ногу и уляжется в ложбинки с обратной стороны колен, словно бы специально созданной для того, чтоб там спали кошки, в наших согнутых ногах), что это не ты в моей постели..
Ты садишься на мою постель и молчишь. Ты просто нежно гладишь мои волосы.
Твоя рука порой замрёт на моей голове, словно задумавшись о чём-то, и снова гладит волосы мои, словно бы на своём безмолвном языке говоря с моими мыслями о тебе.
В темноте не видно, как я плачу. Так, глаза порой блестят в темноте, наверно, как у кота моего. И он в такие моменты смотрит на меня так странно и ласково.
Смотрит то на меня, то на тебя, мой ангел..