de Profundis (исповедь)

Не знаю, с чего начать свой рассказ. Мне тяжело об этом писать.
Веточка качнулась за окном, а ветра — нет..
Может, синичка слетела с ветки, может, ангел. А может это обыкновенное чудо, просто нелепое и обессиленное отчаянием, с которым ребёнок порой лежит на полу, в слезах и ковыряет пальчиком царапину на ножке кровати.
Кто знает? Быть может движение его пальчиков в этот миг, отражает движение пальцев Моцарта, наигрывающего в ночи утраченную и прекрасную мелодию.
Я верю только в такие чудеса, чудеса кротких, кроткие чудеса, а все остальные чудеса — парадные, на публику.. мне они чужды и противны.
Если в груди человека, разлюбившего другого человека, вновь прорежется чувство любви, и он вдруг прошепчет в постели, проснувшись от лунного света: я люблю тебя… ты мне нужен.
Разве это не божье чудо? Разве не меньшее чудо, когда травка пробивается сквозь ночь асфальта, словно райский рассвет?
Это более чудесно, чем любая левитация, мироточение..

Дело в том.. что я.. изменил любимой. Моему смуглому ангелу.
Не просто изменил. А мрачно изменил, с надрывом, со страстью, сдерживаемой долгое время, изменил.. экзистенциально.
Нет, изменил я не с мужчиной, и изменил не поэтически, придя к проститутке домой, просто чтобы почитать ей стихи и выпить чашечку черничного чая в холодную ночь.
Изменил я — с женщиной. Даже больше - с женщинами.
С чего начать мой рассказ? Хорошо бы, начать с детства.
Я верю, что когда мы умрём, и некий исполинский ангел нас встретит и спросит: почему ты совершил этот грех?
Мы не сможем ему ответить. Он не поймёт. Просто он не жил на земле. Если мы попытаемся что то ему объяснить, это будет похоже на одну из тех душных и тупиковых ссор на земле, после которой мы ложимся в постель, отворачиваемся лицом к стене и тихо плачем, а любимый наш, словно наше беспокойное крыло, ходит за нашим плечом, тихо, на цыпочках ходит, подсаживается к нам и робко кладёт руку нам на плечо.
Мы бы имели право в раю, сказать ангелу лишь одно: дай нам руку, и если не боишься, отправимся с тобой в прошлое, в моё детство и юность. Я хочу, что бы ты со мной прошёл всё то, что я пережил. Без этого ты просто меня не поймёшь.
И ангел полетит с вами в небеса вашего прошлого и пройдёт с вами ваш ад, и к концу пути, исполинский ангел, станет маленьким и кротким, седым, он не будет вас больше спрашивать о грехах, он просто обнимает вас и тихо заплачет.

Андрей Платонов, в первом письме к своему смуглому ангелу, писал: есть люди живущие, а есть — обречённые. Я — обречённый. Моя родина — луна..
Я не знаю других поэтов и писателей, которые бы предложили своей возлюбленной в первом письме не рай и обещание рая, как обычно делают милые фантазёры и.. люди, а вот так, словно бы протянув ей опалённую ладонь и сердце, тоже, опалённое, из пламени, и позвал за собой.
Я задумался: может и правда, на свете есть особые люди, не в плане уникальности или дара, а в плане обречённости, в плане, что их чувства и жизнь, словно лунатики, всегда ходят по карнизам событий, впечатлений, страсти, т.е. ходят по самой периферии сумерек жизни, куда боятся ступить обычные люди, по одной простой причине: им есть что терять.

Разумеется, у каждого в жизни есть эти дивные и сладостно-жуткие моменты, когда наши сердца ходят над бездной, над нормой, над моралью, над обычным течением жизни.
Весь секрет наверное в том, что у каждого человека, это как кривая кардиограммы, словно дрожь веточки на ветру.
И это наверно нормально. Но есть люди.. чья внутренняя жизнь души, фактически равна их телу и словам, и эта жизнь, — по природе своей — центробежна, она всё таинственное, ранимейшее вещество и мерцание души, стремит на периферию тела, судьбы, во внешнее — в судьбу.
Это совсем особые люди, не просто, как принято говорить, — «с душой без кожи», у них кожа и тело само — внутри души, и душу просто нечем защитить, от слова — совсем, и для таких обречённых людей, любовь — важнее жизни, бога, рая. Для таких людей, любовь, это и есть — бог.

Я лежал ночью в постели, и дарил себе руки, словно цветы — тюльпаны и лилии, и прижимал их к груди и улыбался, щуря голос до шёпота, шепча имя моей возлюбленной.
Я вспоминал нашу ссору. Она лежала в постели и спала. Уже было утро.
Мои губы тихо произнесли, обгоняя, как дети, увидевшие впереди что то чудесное и отпустившие ладошку папы, бросившись навстречу чуду: солнышко..
Мне нравится называть моего смуглого ангела, — солнышком. Нет, это не банально. Да, миллиарды людей так называют своих возлюбленных. Но они то имеют в виду, наше солнце. А я — солнце, в созвездии Лиры: Вега.
Любимая спала. Чудесно смуглело её обнажённое плечо и правая ножка.
Боже, так нежно подснежники не пробиваются весной из под снега, как по утру. на заре, из-под одеяла пробиваются: ножка женщины, плечико, рука, щёчка..

Я сидел на полу и писал в телефоне стих для неё. В какой то миг я заметил, что телефон отбликивает солнечным зайчиком.
Направил его на милую ножку.. и солнечный зайчик моего стиха, нежно прильнул устами к ней.
Зайчик путешественник, грациозно прыгнув, прильнул к чудесному плечу.
Любимая обнажилась ещё больше, обнажилась — как весна, раскрыв одеяло, как снег. Показалась её милая подмышечка, бедро, животик сладкий..
Я словно превратился в солнечного зайчика и ласкал, целовал её милое тело, я — был светом, словно прошло миллион лет после нашей ссоры и человечество стало — светом, и не было в мире больше этих динозавров древности — обид, боли, страха, сомнений, морали, увечащих людские сердца и жизни.
Была лишь любовь и свет. И свет целовал моего смуглого ангела. Свет — целовал свет..

Любимая открыла глаза.. и улыбнулась мне, или своему сну, что иногда одно и то же: свет мне улыбнулся.
Я опустил телефон и с солнечным зайчиком, на коленях (не знаю, ходят ли солнечные зайчики на коленях), подошёл (подошли!) к любимой и прильнул к её милому плечу лицом, покорно и нежно: мои губы сами произнесли: я люблю тебя.
Мои губы, словно бы тоже отражали свет, но не здешний. Мои слова любви, прильнули, вместе с губами, к устам любимой, потом к груди, к животику. Спустились ниже..
В тот миг, мои губы и милое тело смуглого ангела, словно бы решили неразрешимую загадку Эйнштейна: что будет, если человек, передвигаясь со скоростью света, поднесёт к лицу — зеркало: отразится ли он там?
У нас отразилась — любовь.
Любовь всегда нарушает законы природы и судьбу. Потому она и божественна, как и сердце женщины, которое может искренне ощущать, что любовь умерла, но однажды утром проснётся со словами, словно проснётся через миллион лет далеко от земли, и скажет нежно: я люблю тебя, мой милый..

Я лежал в постели, в букете цветов своих рук. Словно непоседливые, лунные зайчики, они касались то моего плеча, то груди, то губ..
Я вспоминал как касался моего ангела, её милых волос, груди, лона.. И целовал свои руки, как рай цветов, и снова и снова дарил их себе, прижимая к груди.
И в этот миг я задумался, обернувшись как Орфей, на своё детство: а может я.. обречённый?
Боже.. я не хотел с этим соглашаться. Гнал эту мысль от себя. Но лишаясь надежды, думается как-то иначе, напрямик. А мы боимся думать напрямик.
В этом вообще одна из тайн жизни: её можно прожить, в общем, за пару часов, иногда, дней, ничего не потеряв, если правильно и глубоко жить. А все эти года.. блуждания, лишь от страха и пустоты.

Каждый из нас страдал и в детстве и юности и в любви, у каждого опалено сердце или судьба. И страданиями не мерятся. Это глупо.
И всё же есть особые пути у каждого человека: вот он идёт по траве, вот по углям.. потом его сердце опалённое охлаждается в чудесной реке.
Сама жизнь и её широта не даёт аду в нас, добить нас, и ад рассеивается, даже самый страшный.
Но есть судьбы.. сердца, именно обречённые, они ходят там, где нет — рек и цветов, ад в них просто не успевает рассеется. И если такое опалённое, обнажённое сердце, однажды, во тьме встретила цветок, — любовь, будьте уверенны: больше цветы не встретятся на его пути — никогда.
Это в мире людей, можно сказать вполне логично: не убивайся ты так, не горюй. Встретишь ты ещё любовь в своей жизни. Будет ещё счастье..
Нет, есть судьбы и такие карнизы судьбы, где уже ничего не будет больше. Потому для таких обречённых сердец, встреча с любимой женщиной — это больше чем чудо.
Если бы такое сердце узрело второе пришествие Христа или инопланетян, приземляющихся на травку в лесу, оно бы удивилось не больше.
Это наверно просто другая форма существования, в плане жизни души: любовь — выше жизни. А всё что мешает любви — мораль ли, обиды, сомнения, общество — это просто ложь и что-то вроде динозавров в Эдеме.

С изумлением обнаружил, что все мои страдания, надежды, желания, чувства, вдохновения.. словно бы в предельной центробежной силе стремятся покинуть норму, обычное течение детства ли, творчества, морали ли, любви, судьбы, страдания.
Куда ни коснись.. везде этот сердцекружительный избыток, как бы крадущийся над бездной, подобно лунатику.
Вот взять детство. У каждого оно, не сахар. Но даже тут я умудрился выйти за пределы, в какую то сирень стратосферы боли и отчаяния.
И я говорю даже не о том, что к 9 годам, я пережил смерть папы, видел, смерть вблизи во всех ракурсах: и тонул три раза, и сидел в пустом зале на диванчике, поджав колени к груди, словно озябшие крылья, а на полу, на двух стульях, с которыми я ещё на днях играл (накинул на них одеяло и получился чудесный космический корабль, для меня и Барсика) лежал красный гроб с папой, и за окном шёл тихий январский снег, словно бы стыдящийся своей тишины и движения.

Есть парад планет, а есть некий тайный парад планет боли, страха и ужаса: просто полную комбинацию мало кому удаётся собрать.
В раннем детстве я видел, как передо мной женщине отрезало ноги трамваем и пролилось молоко из её сумочки, смешавшись с кровью.
Это был кошмар для меня, ребёнка. Но.. планеты только выстраивались в очередь. За мной.
Мне было 6 лет. Мама мне запрещала ходить к дальним высоткам, там было опасно для ребёнка, там росли сумерки, как деревья.
Но я убегал со двора туда, словно из рая: манили опасность и сумерки под огромными, быть может вековыми деревьями, и дикими яблонями.

Именно там, проходя по тенистой дорожке, я увидел ссору на балконе 7 этажа, мужчины и женщины, и крик, и мужчина выпал и разбился об асфальт прямо возле меня.
Я помню, как женщина в ужасе взглянула сначала на него, потом на меня, и скрылась.
Скрылся и я, прибежав домой весь бледный и дрожащими ногами: мама не понимала что со мной.
Потом приехала полиция. Через час мы с мамой пошли мимо этого места, и я искренне боялся, что меня арестуют. Я ощущал себя преступником.
Но и это было не самое страшное, хотя психику мне это расшатало хорошо.
Скажем прямо: не у каждого, мягко говоря, в детстве, случается нечто, после чего — у ребёнка на виске появляется седина.
Со мной это случилось. Но об этом я не хочу говорить.
После этого я стал заикаться и пришёл к маме (7 лет), снова, весь бледный и.. в крови.
И так во всех сферах жизни, вот так всё с избытком, на грани, с надрывом.
Даже первый опыт любви у меня вышел.. с надрывом, почти набоковским, в смысле перевёртыша: в 12 лет у меня был сексуальный и продолжительный опыт, с женщиной, за 30 (потом высчитал, и оказалось, у Есенин и Дункан была такая же разница).

Фактически, это было изнасилование ребёнка. Но.. добровольное, если не считать, что моя воля была изувечена.
Это продолжалось всё лето, на даче. Куда я потом ездил и без мамы, словно лунатик, едущий на смертную казнь.
Мне «повезло» ещё и в том, что у женщины были сексуальные отклонения. Так что в 12 лет, я на практике узнал и испытал в сексе то, что многие взрослые, более чем раскрепощённые пары, не осмеливаются опробовать до конца жизни, и даже просто — в фантазиях.
Это в конец расшатало мою психику, но и.. сделало меня странно нежным, словно рухнули перегородки между телом и душой и я стал — сплошной душой.
Кто-то в таких ситуациях ломается, ожесточается, закрывается от мира.. я — стал душой. Бесприютной.
С моим смуглым ангелом у нас была (а в моей груди и сейчас — есть) совершенно неземная любовь. О таком я не читал в книгах, и по уровню чувств, и по редчайшим стечениям обстоятельств, которые как бы и вылепили эту уникальную и неповторимую форму любви, отношений.

Это касается даже таких малых символов, как, например.. простое слово — люблю.
Все привыкли жить в мире, где это слово им говорят с детства: сначала, мама и папа, бабушки, потом в подростковом возрасте — влюблённые, потому в юности и т.д.
Это нормально, это даже.. чуточку похоже на рай. К этому привыкаешь, и слово чуточку затушёвывается.
У меня было не так. Совсем, как в сказке. За всю свою жизнь, мне никто, ни разу не сказал — люблю. Ни мама, ни папа, ни в подростковом возрасте, ни в зрелости.
Даже в отношениях с женщинами, а их было не мало, никто не говорил мне — люблю. Словно бы.. они знали, что на земле живёт Там самая женщина, смуглый ангел, которая одна имеет право сказать это слово, как в сказке, расколдовав меня, чудовищность моей судьбы.
И я сам никогда не говорил это заветное слово, никому: я словно помнил сердцем, с детства, что могу сказать его только одной женщине.
Мои уста как бы потеряли девственность лишь с моим смуглым ангелом, сказав ей это заветное слово, и.. услышав от ней, в ответ — люблю.
В это невозможно поверить, но первое слово её ко мне, когда мы ещё не были знакомы, было именно это слово — люблю.
Так даже в сказке не бывает. Наши отношения были отмечены небесным узором.

Я — обречённый, и моя родина.. Луна? Ах, милое, округлое сияние смуглости колен моей любимой, так похоже на луну..
Колени моего ангела — моя родина. Только возле них может сбыться рай и даже — бог.
Я был недавно в церкви. Говорил со священником. Он рассказывал, что иногда и он сомневается в боге, в такие моменты ему особенно тяжело, до слёз, и он спасается только силой молитвы, всё ночь.
Я хотел ему сказать: вы просто не видели коленочки моего смуглого ангела. Если склониться перед ними и прильнуть к ним лицом, то на сердце станет вдруг сразу — сладко и светло, и можно услышать как звезда говорит со звездой, и бог станет реален и близок.
Представив этого милого, бородатого священника, прильнувшего к милым смуглым коленочкам моего ангела, я.. улыбнулся грустно, и.. ничего не сказал ему о моём московском чуде, о легендарных и милых смуглых коленочках ангела.

Я и правда, не знаю, кто — я. Не ангел, это факт, но и не совсем человек.
Я иногда смотрю на людей, как на странных существ, много выше меня, но.. я их просто не понимаю: у них есть всё, как в раю: здоровье, жизнь, друзья, способности, будущее, счастье..
И они этим толком не пользуются. Всё равно что Рафаэль не писал картины, а сидел на лавочке в парке и кормил голубей, или играл в шахматы со стариками. Бред..
Для меня не понятны законы отношений людей, их обиды, ссоры, сомнения, эго.
Я не понимаю, как можно в любви — любить только как человек, любить только — собой.
Это путь в никуда. Или точнее, всё равно что отъехать далеко от людей на природу и.. ходить там только по забетонированным дорожкам. Словно.. преступники на выгуле.

Или люди просто боятся любить на земле? В полную силу? Во весь голос души?
Известно, что даже в безумной любви, мы чуточку сохраняемся как бы, оставляем в себе чуточку — себя, для себя, как бессознательную страховку, если любовь умрёт: иначе умрём мы: просто напросто нам будет некуда и нечем жить.
Жалею ли я, что.. не сохранился в любви, и целиком, растворился в любимой, внахлёст своей бессмертной души, словно бы срывая цветы рая и стеля к милым ногам моего смуглого ангела — крылья?
Нет, не жалею. Иначе любить я не могу. Да и моего ангела, чудо всей моей жизни, было бы преступно любить просто на 100 %, а не на 1000 и больше.
Для меня искренне не понятно, почему люди в отношениях, ссорятся: каждый пытается сохранить себя, не уступить другому.
А я, как дурачок с луны, лежу в постели своей одинокой, и думаю, глядя на свою руку: вот сейчас из ладошки пробьётся веточка сирени. Для любимой.
Это так легко.. и желанно: чуточку умереть для любимой, и жить ею, больше, чем собой, потому что в ней — ты подлинный.
Это же любовное христианство, которое однажды дополнит обычное, и даст ему новые силы, когда оно будет гаснуть и вянуть.

Что мне эго? Ради любви, легко стать чем угодно, даже отойти от себя — в сторону, с той же грацией, как душа отлетает от тела после смерти: стать мотыльком, цветок в руках любимой.. стать лучше, сильнее, нежнее.. стать чем угодно, лишь быть возле милых колен любимой.
Мне кажется, мои слова не совсем верно поймут. То, что я могу стать веточкой сирени, это не поэтическая гиперболизация.
Для меня, реальное безумие, видеть, как люди в душе, во время ссор и любовных мук, порой скованы чем-то незримым, и двигаются так медленно, словно они оказались на далёкой планете с чудовищной гравитацией и один метр они могут идти — годами, и препятствие этому — человеческое: гордыня, страхи, сомнения, обиды, эго, мораль людей, времени.
Я ощущаю себя нежным призраком в такие моменты: я могу легко проходить сквозь любую гордыню, эго, обиду, навстречу любимой, любви: я могу стать кем угодно, чем угодно.

Если душа моя когда-то, миллионы лет назад, была сиренью или дождём или будет через сто лет — ласточкой или травкой апрельской, то почему я не могу уже сейчас, преодолеть гордыню или страх в душе, мораль — став травкой в душе, сиренью, её нежностью, распустившись на ладошке любимой, или письма?
Интересно.. когда люди поймут простую мысль: что в любви и ссорах, иногда нужно уметь просто чуточку умереть, как человек, потому что человек никогда не преодолеет гордыню, эго, сомнения и страхи: он плоть от плоти — их, для этого нужно стать тем, чем бы были или будет через 1000 лет: травкой, сиренью (условно).
И ведь влюблённые знают, что они бессознательно порой преодолевают человеческое в себе, становясь дождём или цветами. Но не сознательно, на миг, вот что грустно.
Быть может наши ласковые прозвища: солнышко, голубушка, ласточка.. это эдемическая память сердца? Мы вспоминаем то, чем мы были и что мы есть на самом деле, наше второе и крылатое Я, могущее преодолеть фатальный кошмар «человеческого»?

Да, я таким был не всегда. В аду любви мы становимся теми, кто мы есть на самом деле, умирая порой 1000 раз, и.. вспоминая, что мы были — травкой, звездой.
У Ольги Берггольц в дневниках, есть удивительная мысль, которую она выстрадала в аду любви и жизни: быть может, есть только одна мораль: чтобы любимый человек не страдал.
Если задуматься, то все иные морали, и прочие призраки наших страхов, обид, сомнений, через миллион лет, исчезнут, как сорная трава, и останется лишь эта вечная, божественная мысль: чтобы любимый не страдал. А всё что против этого, всё что препятствует этому — грех и мерзость: человеческое!
Беда людей в том, что они хотят любить, только как люди.
Если ощутить человека, как музыку, то всё станет блаженно легко и просто: не нужно думать формами, прошлым, моралью дремучей и страхами: просто положи сердце на ветер и пускай оно плывёт по течению музыки и ночи..

Ну вот, я и подошёл в конце моего рассказа, к самому главному: к измене моему смуглому ангелу.
Это случилось недавно, в парке. На лавочке сидела женщина и кормила синичек.
Я видел её уже не в первый раз. Я знал, что она была одинокой. Она была.. инвалидом.
Ей было около сорока лет. Быть может.. она была девственницей.
Сев на лавочку напротив, я смотрел на неё и думал: а если.. мне подарить ей маленькое счастье? Простое земное счастье? Женское счастье, или как иногда ангелы говорят на небесах — чудо.
Если я окружу её нежностью, не знаю, на сколько, на неделю, месяц, год… или на всю жизнь?
Нет, я не святой… я бы не смог вот так, на всю жизнь. Без любви. А я из тех людей, кто любит раз в жизни.
Но превратить год жизни этой несчастной и одинокой женщины, в сказку — я бы смог.
Меня этот вопрос мучает с юности: почему священники идут за святостью и чудом, в тёмные подвалы храмов, в скиты, в одиночество?

На свете столько больных и одиноких людей, их жизнь тихо тлеет как озябшая молитва богу.
Если её согреть, то это будет лучшая молитва, лучшее подвижничество.
Я сидел на лавочке и слёзы дрожали у меня на ресницах и мир становился радужным, тёплым и дрожащим, как  цветы в раю: это ведь не будет изменой в человеческом смысле, — думал я — это всё равно что обнять крылом замерзающего человека, всё равно что лечь с упавшей среди звёзд, душой, и согреть её своим телом, дыханием, нежностью: если осознать, что тело — тоже, душа, то греха и измены нет, а есть лишь нежность человека к человеку, звезды к звезде.

Чего ходить вокруг да около? Я не смог этого сделать. Постеснялся. Кто я такой? Так, душа бесприютная..
Но в ночь после этого, я не смог уснуть. Я долго думал о моём смуглом ангеле.. и пришёл к выводу, шокировавшему меня: я так больше не могу.
Нет, не перестать любить моего смуглого ангела (это невозможно, и скорее солнце погаснет, чем моя любовь к чуду всей моей жизни).
Просто я понял одну страшную вещь: для памяти сердца, — смерть и разлука: синонимичны. И человек в разлуке с любимым, в разлуке — навсегда, переживает реальнейшую боль утраты, даже более глубокую, словно бы набранную курсивом, нежели любимый человек — умер бы.

Просто сердце словно бы застревает между третьим и четвёртым измерением. Оно может иногда слышать, видеть то, что делает любимый человек, всё равно как человек иногда чувствовал и видел, что любимый делает в раю, и это ещё больше усилило бы его боль, вот что странно, его одиночество в мире: если бы у человека умер ребёнок или папа, и они раз в год являлись бы ему в ночи, сердце человека не выдержало бы этой боли и этого.. ожидания.
Я веду к тому… что безумие жизни, сковывая тело, не давая ему стать душой и слиться с любимой несмотря на разлуку и расстояние, навязывает нам безумие факта: любимый человек, для нас.. умер. Всё равно что умер.
И большинство покоряются этой тёмной истине жизни, они запирают память о любимом, в тёмную комнатку сердца, и.. живут дальше. Любят, дальше..
Но я.. бросил вызов этому дракону истины, как рыцарь. мне нужно было.. победить смерть. Но.. как? Всё просто. Для этого нужен великий подвиг любви: пожертвовать.. настоящим, ради — прошлого, где я и любимая — нежно вместе и словно бессмертны.
Фактически, я.. буду первым человеком на земле, который изменил любимой — с ней же, но в прошлом, словно путешественник во времени, там и застрявший.

Да, я с ужасом осознал, что моё сердце, по человечески не выдержит, если я буду оставаться в настоящем, со своей любовью, пиша стихи для любимой, рассказы, сны.. чуточку ожидая ответной любви.
Можно прожить без бога, мира, рая, людей, без истины.. пусть и шёпотом; но жить без надежды — нельзя. А жить с мёртвой надеждой, ещё больнее.
Всё равно что подставить своё сердце под точильный камень времени, вращающийся с огромной скоростью, ибо все дни без любимой, мрачно равны друг другу и обращаются в одно сплошное, блёсткое и режущее мельчешение.

Я понял: чтобы хоть как то жить, пусть и шёпотом, мне не нужно умирать: мне нужно покончить с настоящим, порвать все связи с ним, с людьми (не знаю, буду ли я иногда выныривать из бездны прошлого, словно.. Ихтиандр, чтобы посмотреть на людей хотя бы издалека, или просто, коснуться их словом.
Мне больно жить с людьми. Тесно с ними жить и с «человеческим» - в себе. Мне иногда хочется рядом с людьми - дышать жабрами души, а не чудовищной человеческой моралью и человечностью: когда я в первый раз порезал себе вены, помню, что ласково улыбнулся, глядя на запястье: на нём словно бы… прорезались, жабры, и робко дышали, теряя дыхание до того, что мне даже захотелось сделать им искусственное дыхание.
Собственно, эта моя художественная мысль и спасла меня. Фактически, меня спасла — поэзия: писать стихи я не умею, но я поэт.)
А в любви в прошлом, со смуглым ангелом, где мы летали, «человеческое» словно бы блаженно преодолевалось, как в невесомости.
Боже, как я летал с моим смуглым ангелом.. я так не летал ни с одной женщиной, я даже и не знал, что с женщиной можно так летать..

Мне жизненно необходимо повернуться сердцем, всецело — в прошлое, туда, где я был нужен моему смуглому ангелу, туда, где мы были счастливы, где мы  — есть. Где на мою нежность и шутку, любимая улыбалась и это было так блаженно, как цветы в раю. В раю не будет таких прекрасных цветов, как улыбка любимой моей. Я часто так был заворожён ею, что касался улыбки, просто касался, как божьего чуда.
И теперь на мою бесконечную нежность в творчестве и снах, мыслях — безбрежная тишина, почти равная ледяной тишине между звёздами. Словно моё сердце озябшее летит среди звёзд.
Человек не может долго выдержать этой боли безмолвия. Значит.. я не совсем человек.

Кто любил по настоящему, тот знает, что ожидание письма, может быть в 1000 раз более экзистенциально сильным, нежели ожидание расстрела у стенки. Потому что расстрел.. не длится, ночами и неделями, месяцами, годами: такие перегрузки в сердце, похожи на подготовку к тому, что бы отправить человека на звезду — Вега.
То, как влюблённые порой мучительно ждут воскрешения любви в сердце любимого, порой не ждали и ученики Христа, у его отверстой пещеры после распятия: что было бы с учениками, если бы.. Христос не воскрес на 3 день? Вот проходит 4-й, 7-й.. месяц, год.. а Христа всё нет. Лишь веточка озябшая дрожит. Кто-то заплакал в ночи. Всё.
От этого же можно сойти с ума и боль в сердце сгустится настолько, что если душа попадёт в рай, и вспомнит эту боль, то цветы в раю прожгутся и само вещество рая протлеет и станет уязвимым, к ужасу ангелов.

И что ужаснее всего.. если любимая скажет: надежды нет, забудь меня, милый, не мучайся. Не жди никогда, никогда..
Это будет ещё хуже. Словно тишина сгустится до тьмы, тьма просияет из малейшего колебания веточки явления: всё, что раньше пело о любимой, и солнце и звёзды и синичка на ветке и стих и чашка чая в озябших руках и кадры фильмов Тарковского.. теперь, пространство между всем этим, будет заполнено ледяной тьмой кричащего безмолвия, как в космосе, между галактиками, и сердце будет затеряно среди звёзд, и на сердце будет наставлен леденящий ствол каждого мгновения, каждой травинки, каждой строчки стиха.. которую ты уже не прочтёшь вместе с любимой, и каждый миг, каждый стих, каждая веточка сирени, снежинка.. будут шептать тебе на каждом шагу — Никогда, словно Ворон, в том самом стихе Эдгара По, где умерла его возлюбленная.
Этого просто нельзя выдержать на земле, такая это нечеловеческая боль. Теперь я понимаю.. почему люди, боятся любить на земле — самозабвенно, совершенно растворяясь в любимом и не оставляя себя, для себя.

Я умер в сердце самого дорого и желанного для меня, человека в этом мире. А это в 1000 раз больнее, чем просто, умереть: я умирал, я могу сравнивать. Я стал — прошлым. И любимая не виновата в этом, виновата — жизнь и «человеческое», — отныне, оно мой лютый враг, как дракон для рыцаря в прошлом, который похитил его принцессу.
Так что, вполне естественен, этот мой грустный вид безумия: если я — стал прошлым, то я всё своё существо и сердце перенесу в прошлое: я буду.. писать стихи, рассказы, сны, думать с наслаждением, не о моём смуглом ангеле в настоящем (по сути, это так же безумно, как страдать от любви к женщине, живущей в 14-м веке, где то в Авиньоне, и чей портрет ты случайно увидел в старинной книге и.. влюбился, потерял сон, сны, сердце), а для моего смуглого, московского ангела — в прошлом, где мы всё ещё вместе, навсегда и блаженно, вместе.
В настоящем, меня ничего уже больше не держит.
Мне нужно жить прошлым, больше, чем настоящим, нужно нырнуть в прошлое и скрыться в нём, с головой и сердцем — как Ихтиандр — в морской пучине.
А настоящее и мир? Боже, да весь этот мир, с его красотами искусства, природы, не стоит и носика моего смуглого ангела. Весь рай — не стоит и мизинчика на её левой ножке.

Для кого любовь — больше жизни, это и есть, рай.
Я даже думаю, что однажды люди откроют тайну рая, и кто-то ужаснётся её простоте: рай — это наше прошлое, где мы были счастливы: рай — это небо за плечами нашего сердца и памяти.
Мы умрём и просто проснёмся в прошлом, среди любимых, снова, живых и счастливых.
Быть может, различия между раем и адом будут совсем не существенные. Просто в раю прошлого, нам будет дарован шанс, чуточку изменить его: сказать то самое слово любимому человеку, которое мы не сказали, или сделать что-то иначе, и словно бы новая веточка реальности зацветёт в сторону..
А ещё я буду жить и писать стихи, для моего смуглого ангела — в будущем. Когда она станет старенькой.
Я точно знаю, что тогда, сумерки человеческого, развеются, сердцу станет свободней дышать вне обид, сомнений, морали людей, и она однажды скажет, лёжа в постели с сиреневым томиком моих стихов: я люблю тебя. Я по тебе скучаю, милый..
Боже.. где бы я ни был в этот миг, в раю или в аду, я услышу этот зов любимой женщины, и мне будет одинаково сладко убежать и из рая и из ада, и.. постелить свои крылья, к милым, смуглым ножкам самой прекрасной женщины на земле.