Чевенгур": Исповедь выжившего.

Каждый раз, когда я беру в руки "Чевенгур" Платонова, мне кажется, что книга берёт в руки меня. И не просто берёт, а хватает за горло, трясёт и шепчет: "Ну что, умник, думал, русскую литературу понимаешь?".

Я открываю первую страницу. "В день тридцатилетия личной жизни…" Стоп. "Тридцатилетия"? Это что, опечатка или Платонов сразу даёт понять, что здесь всё будет немного не так? Я моргаю, перечитываю. Нет, всё правильно. Ладно, едем дальше.

Через два абзаца я уже чувствую, как мои мозги медленно сворачиваются в рулон, как старая советская газета. Герои говорят о чём-то очень важном, но слова у них какие-то… вывернутые. Каждое предложение — как гвоздь, забитый не в ту доску. "Он любил этот паровоз, как родного отца, только паровоз был умнее". Окей.

Я пытаюсь читать дальше, но понимаю, что Платонов, кажется, писал не словами, а какими-то вибрациями души. Его текст — это не повествование, а квест на выживание. Вот предложение:

"Дождь шёл не сверху, а сбоку, как будто земля опрокинулась, и теперь всё катилось вниз, кроме людей, которые упорно держались за свои мысли, как за последние прутья забора перед пропастью".

Я закрываю книгу. Открываю. Закрываю. Снова открываю. "Может, мне просто не хватает интеллекта?" — думаю я.

К пятой главе я уже начинаю разговаривать с книгой вслух:

— Ну ладно, Андрей Платонович, вот это место — "он ел хлеб с такой тоской, будто жевал собственную душу" — это метафора или инструкция по применению?

На следующее утро я обнаружил на кухне незнакомого мужчину. Он сидел за столом, медленно жевал хлеб и смотрел в стену с таким выражением, будто видел сквозь неё всю безысходность мироздания.

— Вы… кто? — спросил я.

— Саша Дванов, — ответил он, не поворачивая головы. — Ты начал читать, но не дочитал. Теперь я здесь.

— Это как-то связано с тем, что вчера мой чайник закипел, но не свистел, а прошептал "всё равно ничего не поймёшь"?

Дванов вздохнул и отломил ещё кусок хлеба.

— Ты хотя бы до паровоза дошёл?

— Нет.

— Жаль. Он бы тебе всё объяснил.

Я попытался вернуться к чтению, но буквы теперь плавали по странице, как рыбы в мутном пруду. Иногда они складывались в слова, но те тут же распадались, оставляя после себя только ощущение, что я вот-вот почти что-то понял.

Той ночью мне приснился Платонов.

Он сидел у меня на тумбочке, курил самокрутку из страниц "Чевенгура" и смотрел на меня так, будто я был неудачным черновиком его следующей повести.

— Ты слишком буквально всё воспринимаешь, — сказал он. — Мои слова — это не слова. Это дыры в реальности. Ты это понимаешь?!?

— Тогда почему, когда я читаю, создаётся впечатление, что кто-то выковыривает мои мозги ложкой?

Платонов усмехнулся.

— Потому что "Чевенгур" — это не книга. Это зеркало. Только отражает оно не лицо, а душу. И если там пусто…

— То что?

— То паровоз становится умнее отца.

Я резко захлопнул книгу.

Книга молчит. Она знает, что я сдамся раньше, чем дочитаю до середины.

В итоге я откладываю "Чевенгур" на полку. Иногда ночью мне кажется, что он шепчет: "Вернись… Ты так и не понял, почему паровоз умнее отца…".

И я понимаю: "Чевенгур" — это не роман. Это испытание. Если ты дочитал его до конца и не сошёл с ума — ты либо гений, либо уже ничего не боишься. Пока я — ни то, ни другое. Но я работаю над этим. Медленно. Как платоновский герой, который "думал так долго, что мысль успевала прорасти травой, пока он её формулировал".

Финал (который не финал).

Я закрыл книгу и завернул её в полотенце. Потом положил в морозилку — на всякий случай.

Но иногда, глубокой ночью, я слышу, как со страниц доносится тихий стук. Как будто кто-то внутри пытается выбить дверь в наш мир.

И я знаю: однажды она откроется.

И тогда Саша Дванов снова сядет за мой стол.

И доест мой хлеб.

И скажет:

— Ну что, может, теперь до паровоза дойдём?

А я… я снова открою первую страницу.

И всё начнётся сначала.
......
(Если вы вдруг дочитали "Чевенгур"до конца — напишите мне, как вам это удалось. Желательно подробно. И с координатами вашего психотерапевта.).