Как фантастика может предсказывать будущее, которое уже происходит?

Автор: Андромеда Романо-Лакс (Andromeda Romano-Lax)

Проблема с определением времени и места действия фантастического произведения в ближайшем будущем заключается в том, что будущее уже наступает – и в два раза быстрее, чем можно ожидать. К середине века мы так и будем таращиться в наши телефоны? Или, вместо этого, мы будем использовать бионические контактные линзы (уже находящиеся в разработке), на которых будет отображаться текст входящих сообщений? Будем ли мы называть эти краткие сообщения «текстом»?

Пионер научной фантастики Уильям Гибсон любит заявлять журналистам, что подлинный смысл научной фантастики заключается не в прогнозировании. (Его классический роман Нейромант, написанный в 1984 году, действие которого начинается примерно в 2035-м, не смог предсказать появление мобильных телефонов, как и фильм «Бегущий по лезвию» (Blade Runner), в котором по большей части преобладают неуклюжие стационарные видеофоны.) И все же: потенциальный писатель-фантаст с содроганием представляет, что созданный им мир становится устаревшим спустя всего несколько лет после выхода книги. Более того, никто не хочет включать детали, которые устарели еще до публикации. В нашем быстро меняющемся мире шансы на то, что будущее представляется превратно, выше, чем когда-либо. Например, виртуальный ассистент Alexa от Amazon (аналог Siri от Apple – прим.пер.) появилась на рынке в конце 2014 года, а спустя всего три года про нее сняли рекламный ролик для Супербоул (Super Bowl, финальная игра за звание чемпиона Национальной футбольной лиги (НФЛ) Соединенных Штатов Америки – прим. пер.). Тем не менее, кажется, все большее писателей готовы рискнуть и создать полу-реалистичные научно-фантастические гибриды (произведение смешанного жанра – прим.пер.).

Действие моего романа разворачивается в 2049 году, в нем идет речь об очень старой женщине и роботе, которого предоставили для того, чтобы ухаживать за ней, и это стало угрозой средствам к существованию медсестры-иммигранта. Когда я только начала сочинять роман, мир был совсем другим. Первому iPhone был всего год. Я еще даже не пользовалась обычным мобильным телефоном. iPad’ы, фитнес-браслеты Fitbit и голосовые помощники, такие как Siri, еще не появились на рынке. И я никогда не загружала приложения, что делает меня не самым подходящим писателем для того, чтобы предугадать, как будет выглядеть мир спустя несколько лет. Уже тот факт, что я бы использовала слово «спустя» (слово «hence», которое использовала автор, в английском языке имеет очень формальный оттенок – прим. пер.) подрывает мою репутацию как начинающего футуриста.

Некоторые аспекты будущего, которые я себе представляла, уже нашли свое место в настоящем. В 2007 году Южная Корея объявила о необходимости принятия свода этических норм для роботов – не только для того, чтобы защитить людей от искусственного интеллекта, что является устоявшимся стереотипом, но и для защиты будущих уязвимых андроидов от людей. Писатель Дэвид Леви (David Levy) выпустил книгу под названием «Любовь и секс с роботами» (Love and Sex with Robots, 2007 год) и предрек в ней, что к 2050 году можно будет ожидать заключения браков между людьми и роботами. Но с тех пор он пошел дальше, утверждая на основании последних достижений в области бионанотехнологий, что роботы и люди смогут произвести потомство. На многие годы, опережая такие фильмы, как «Она» («Her», 2014) и «Из машины» («Ex Machina», 2015), этот сюжет посеял свои семена. Я начала задаваться вопросом: действительно ли мы хотим, чтобы социальные роботы (робот, способный в автономном или полуавтономном режиме взаимодействовать и общаться с людьми в общественных местах или дома – прим.пер.) были развиты достаточно для того, чтобы заменить человеческие отношения? До какой степени нам следует автоматизировать уход за пожилыми людьми, детьми и другими уязвимыми членами общества? Должны ли мы бояться не только тех роботов, которые могут объявить нам войну, но и тех, что предназначены любить нас?

Моя книга на самом деле не о гаджетах или предсказаниях, и я не жду, что буду близка к тому, чтобы представить будущее этих технологий. Даже во время написания книги мне пришлось менять сюжет, перенеся его действие на 20 лет назад в ответ на скорость, с которой уже сейчас меняются технологии. То, что не изменилось в книге, так это истинные темы: иммиграция, труд, окружающая среда и личность. Прежде всего моя книга посвящена отношениям, тайнам, хранящимся и раскрытым, связям, потерянным и созданным. Предсказание, которое предлагается в книге, связано скорее не с тем, какой робот появится на рынке в 2029 году, а с тем, нужен ли нам вообще такой робот, а также к каким последствиям это может привести. Куда мы идем, как отдельные личности и как общество? До какой степени мы формируем технологии, и в какой степени технологии формируют нас? Довольны ли мы теми вариантами будущего, которые мы создаем?

Моя любимая научная фантастика, так же, как и моя любимая историческая фантастика, не является ни развлекательной, ни отдаленной в будущее: на самом деле, она скрытно, но настойчиво отражает те проблемы, которые имеют отношение к нашему настоящему. Иногда этот вид фантастики выполняет своё самое важное предназначение, касаясь тех вопросов, которые мы, как сообща, так и индивидуально, не готовы обсуждать прямо по культурным или эмоциональным причинам. Там, где журналистика бьется о дверь, отрицания, фантастика может пробраться через подоконники и щели, показывая, а не рассказывая: Это может произойти. Или, что еще убедительнее: Это уже происходит.

Постепенные изменения, которые могут привести нас к катастрофе – самодовольная лягушка не понимает, что медленно нагреваемый горшок с водой доходит до кипения, – это отличный источник сюжетных ходов в фантастике, в том числе в моих любимых романах, которые являются вполне реалистичными, литературными/научно-фантастическими гибридами. Обратите внимание на проблемы капитализма и бесконтрольного использования социальных сетей (Супергрустная история настоящей любви Гари Штейнгарта), хищническое истребление низших классов привилегированными (Не отпускай меня Кадзуо Исигуро), бесплодие и жестокое обращение с мигрантами (Дитя человеческое Филлис Дороти Джеймс), и патриархат и насильственное подчинение женщин (Рассказ служанки Маргарет Этвуд). Эти книги не цепляют читателей, потому что они служат предостережением об отдаленных или маловероятных угрозах. Но они находят отклик, потому что отражают существующее положение: первый пар, исходящий от горшка с водой, полного лягушек, которые не выпрыгивают. Так же как и 1984 Джорджа Оруэлла, как отметил Уильям Гибсон, эти книги не обязательно о будущем. Если на самом деле они о настоящем, то почему бы просто не разворачивать их действие в настоящем времени?

Как у писателя, у меня есть свой ответ. Иногда более экзотическая обстановка – место или время действия – просто более интересная задача для автора. Но за этим кроется нечто большее. Столетие назад русский литературовед Виктор Шкловский придумал термин «остранение», описывающий то, как литературный язык делает что-то знакомое странным, замедляя наши чрезмерно автоматизированные процессы чтения и мышления, и тем самым позволяя нам воспринимать вещи по-новому. Современная наука вторит этой концепции. Лауреат Нобелевской премии Даниэль Канеман (Думай медленно... решай быстро) популяризовал идею о том, что у нас есть два типа мышления – одно мышление быстрое, автоматическое и часто подверженное ошибкам, а второе медленное, осознанное и более логичное. Более медленное мышление, подобно остранению, может обойти наши предположения, обойти наши предубеждения и потрясти нас более свежим и часто более точным пониманием нашего окружения. Помещение действия книги в другое время может иметь аналогичный эффект: мир настоящего, столь полный знакомого, часто ослепляет нас, в то время как мир прошлого или будущего, наполовину знакомый и наполовину чуждый, может восхищать и помогать увидеть вещи в новом свете. Внезапно мы замечаем, что горшок с водой не так уж и удобен. На самом деле, становится чертовски жарко.

Я менее напориста, чем некоторые писатели и полагаю (как Антон Чехов), что роль художника состоит в том, чтобы задавать вопросы, но не отвечать на них. Я не пишу романов с заранее заготовленным заключением – например, о том, должны ли мы противостоять нашей растущей зависимости от искусственного интеллекта. На самом деле, я была бы разочарована, если бы каждый читатель извлекал из любой моей книги один и тот же урок. Но, конечно, есть варианты будущего, которого мы все предпочли бы избежать: разрушения окружающей среды, тоталитаризм, насильственный патриархат, потеря гражданских свобод и т.д.

Описывать миры ближайшего будущего, в которых все это происходит, означает не просто предсказать будущее, но в какой-то мере противостоять ему. В то время как писатели-фантасты будут изобретать вещи, которые никогда не появятся, или не смогут предсказать что-то, что в скором времени получит повсеместное распространение, эти авторские промахи все же стоят того, чтобы рискнуть. Я напоминаю себе о том, что стоит меньше беспокоиться о безошибочной актуальности и больше внимания уделять освещению пути между сегодняшним выбором и завтрашними последствиями. Вероятно, Маргарет Этвуд выразилась лучше всех: «Если будущее будет подробно описано, – пишет она, – возможно, его получится избежать».

Эссе основано на произведении Андромеды Романо-Лакс «Plum rains» («Сливовые дожди»)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ