Константин Бальмонт — о поэте

истории, первой научив постигать «красоту женской души». Вера Николаевна хорошо знала иностранные языки, много читала и «не была чужда некоторого вольнодумства»: в доме принимали «неблагонадежных» гостей. Именно от матери Бальмонт, как сам он писал, унаследовал «необузданность и страстность», весь свой «душевный строй».

Формирование личности Бальмонта прошло этапы, традиционные для отпрысков помещичьих "гнезд" последней трети 19 века. "Моими лучшими учителями в поэзии были - усадьба, сад, ручьи, болотные озерки, шелест листвы, бабочки, птицы и зори", - сказал писатель о себе в 1910-е годы. Как и сотни мальчиков его поколения, Бальмонт рано заражается революционно-бунтарскими настроениями. В 1884 году его даже исключают из гимназии за участие в "революционном кружке". Гимназический курс в 1886 году заканчивает во Владимире и сразу поступает на юридический факультет Московского университета. Через год из университета его также отчисляют - за участие в студенческих беспорядках. Следует непродолжительная ссылка в родную Шую, затем восстановление в университете. Но полного курса Бальмонт так и не закончил: в 1889 году бросает учебу ради занятий литературой. В марте 1890 года впервые переживает острое нервное расстройство и пытается покончить в собой.

В 1885 году дебютирует как поэт в журнале "Живописное обозрение", в 1887-1889 годах активно переводит немецких и французских авторов и, наконец, в 1890 году в Ярославле на свои средства издает первый Сборник стихотворений. Книга оказалась откровенно слабой и, уязвленный небрежением читателей, Бальмонт уничтожает почти весь ее тираж.

В 1892 году совершает путешествие в Скандинавию, там знакомится с литературой "конца века" и восторженно проникается ее "атмосферой". Принимается за переводы сочинений "модных" авторов: Г. Ибсена, Г. Брандеса и др. Переводит труды по истории скандинавской (1894) и итальянской (1895-1897) литератур. В 1895 году издает два тома переводов из Э. По. Так начинается деятельность Бальмонта как крупнейшего русского поэта-переводчика рубежа веков. Обладая уникальными способностями полиглота, за полвека своей литературной деятельности он оставит переводы с 30 языков, в том числе балтийских, славянских, индейских, санскрита (поэма древнеиндийского автора Асвагоши "Жизнь Будды", изд. в 1913 году; упанишады, ведийские гимны, драмы Калидасы), грузинского (поэма Ш. Руставели "Витязь в тигровой шкуре"). Но более всего Бальмонт работает с испанской и английской поэзией. Еще в 1893 году переводит и издает полное собрание сочинений английского поэта-романтика П.-Б. Шелли. Однако переводы его очень субъективны и вольны. К. Чуковский даже назвал Бальмонта - переводчика Шелли "Шельмонтом".

В 1894 году появляется стихотворный сборник "Под северным небом", с которым Бальмонт по-настоящему входит в русскую поэзию. В этой книге, как и в близких к ней по времени сборниках "В безбрежности" (1895) и "Тишина" (1898), Бальмонт, сложившийся поэт и выразитель жизнечувствования переломной эпохи, еще отдает дать "надсоновским", восьмидесятническим тонам: его герой томится "в царстве мертвого бессильного молчанья", он устал "напрасно весны ждать", боится трясины обыденного, что "заманит, сожмет, засосет". Но все эти знакомые переживания даны здесь с новой силой нагнетания, напряжения. В результате возникает новое качество: синдром упадка, декаданса (от фр. decadence - упадок), одним из первых и наиболее ярких выразителей которого в России и стал Бальмонт. "Смерть, убаюкай меня", - эта бессчетно повторенная в модных на рубеже веков строка молодого поэта - характерный пример той эстетской "игры гибелью", которое отличало декадентскую музу. Преображение романтического в декадентское, присущее лиризму "конца века", отчетливо видно в переосмыслении поэтом мотива корабля - одного из любимейших у романтиков от Байрона и Лермонтова до Рембо. Так, в стихотворении Бальмонта 1893 года "Челн томленья" героичности лермонтовского "паруса", который "просит бури" под "лучом солнца золотым", противостоит "Черный Челн", тщетно ищущий "светлых снов чертог" в мире мечты под исполненным "горькой грустью" ночным месяцем. Лермонтовскому мажору отвечает в стихах Бальмонта элегический минор, вообще свойственный русской поэзии "старшего" символизма.

Бальмонт задает образец самоощущения и восприятия мира декадентом-символистом. Воплощение жизни как мечты, иллюзии, фантазии и взгляд на мир сквозь призму "я" поэта - все это провоцировало крайний субъективизм. Все окружающее подчиняется прихотливой подвижности лирического "я". "Я - облачко, я - ветерка дыханье", - пишет Бальмонт и возводит в культ изменчивость, текучесть настроений и чувств, их мимолетность: "Я не знаю мудрости, годной для других. / Только мимолетности я влагаю в стих, / Только в мимолетности вижу я миры, / Полные изменчивой, радужной игры".

Лучше всего такие эфемерные, вибрирующие ощущения передавались живописной импрессионистической техникой, как бы разрушающей зрительный образ. Впечатления ценны в своей первичной неясности, их объединяет не логическая связь, а ассоциативное сходство. И в стихи они ложатся как бусины на нити однородных членов: "Неясная радуга. Звезда отдаленная. / Долина и облако. И грусть неизбежная".

Наряду с А. Фетом, Бальмонт наиболее яркий импрессионист русской поэзии. Даже названия его стихов и циклов несут в себе нарочитую акварельную размытость красок: "Лунный свет, Мы шли в золотистом тумане, В дымке нежно-золотой, Воздушно-белые". Мир стихов Бальмонта, как на полотнах художников этого стиля, размыт, распредмечен. Здесь господствуют не люди, не вещи и даже не чувства, а бесплотные качества, образованные от прилагательных существительные с абстрактным суффиксом "ость": мимолетность, безбрежность, всегласность и т.д.

Устремляясь, подобно другим символистам, к "синтезу искусств", Бальмонт наполняет русский стих беспрецедентной музыкальной инструментовкой, напористым потоком аллитераций и ассонансов, т. е. созвучиями согласных и гласных: "Лебедь уплыл в полумглу, / Вдаль, под луною белея. / Ластятся волны к веслу, / Ластится к влаге лилея..." ("Влага", 1899). Мастерское обыгрывание звуков "Л" и "У" создает здесь звуковой образ мягко плещущей воды, подобный некоторым эффектам импрессионистической музыки, и одновременно вызывает в памяти текучие извивы живописи и архитектуры стиля модерн.

Бальмонт выступил и наиболее ярким из символистов реформатором русской поэтической ритмики, особенно "длинных", "замедленных" размеров. "Я - изысканность русской медлительной речи... / Я впервые открыл в этой речи уклоны, / Перепевные, гневные, нежные звоны... / Я - изысканный стих". - сказал он о себе. А как экспериментатор в области жанра Бальмонт позднее, в 1917 году, создал не знающую себе аналогов в мировой поэзии книгу "Сонеты солнца, меда и луны". "Песня миров", которая содержит 255(!) образцов этой труднейшей поэтической формы.

Звучные и нередко слишком неуемные в своей "красивости" эксперименты Бальмонта, разумеется были оценены и восприняты большой русской поэзией. В то же время уже к концу 1900-х годов они породили немыслимое количество эпигонов, прозванных "бальмонтистами" и доводящих до предела пошлости пышную декоративность своего учителя.

Зенита творчество Бальмонта достигает в сборниках начала 1900-х годов "Горящие здания" (1900), "Будем как солнце" (1903), "Только любовь" (1903), "Литургия красоты" (1905). Здесь резко меняется интонация: на смену былым элегичности и минору приходит пафос приятия жизни во всех ее проявлениях, упоение ею, восторг и дерзость порыва ввысь, волевого агрессивного напора. Сказывается общее мистическое воодушевление русской поэзии предреволюционной поры. В центре поэтического универсума Бальмонта этих лет - образы стихий: света, огня, солнца. Поэт шокирует публику своей демонической позой, "горящими зданиями" (образ, восходящий к "мировому пожару" Ф. Ницше). Автор поет "гимны" пороку, братается через века с римским императором-злодеем Нероном. Большинство соратников по перу (И. Анненский, В. Брюсов, М. Горький и др.) сочли маскарадными "сверхчеловеческие" претензии этих сборников, чуждых "женственной природе" "поэта нежности и кротости". И лишь Вячеслав Иванов оправдывал бравады Бальмонта желанием резкими метафорами подчеркнуть силу неприятия любых правил и норм, стремлением "утвердить бытие в крайностях тьмы и света".

Многие современники в напористости бальмонтовского голоса усматривали революционные смыслы. Бальмонт, действительно, отдал дань социальному протесту. Однако его "революционность" - не следствие сознательной и крепкой общественной позиции, а скорее анархический бунт "негодующего при виде несправедливости" поэта, - бунт, способный принести скандальную славу. Так было в 1901 году, когда за стихотворение "Маленький султан", отклик на разгон студенческой демонстрации, Бальмонту запретили два года проживать в столицах. Так было и со сборниками периода революции 1905-1907 годов "Стихотворения" (1906, конфискован полицией) и "Песни мстителя" (1907, вышел в Париже, в России запрещен к распространению). Тогда же Бальмонт сближается с М. Горьким, сотрудничает в большевистской газете "Новая жизнь" и в издаваемом А. Амфитеатровым социалистическом журнале "Красное знамя".

В 1907-1913 годах Бальмонт живет во Франции, считая себя политическим эмигрантом. Много путешествует по всему миру: совершает кругосветное плавание, посещает Америку, Египет, Австралию, острова Океании, Японию. В эти годы критика все больше пишет о его "закате": фактор новизны бальмонтовского стиля перестал действовать, к нему привыкли. Техника поэта оставалась прежней и, по мнению многих, перерождалась в штамп. Однако Бальмонт этих лет открывает для себя новые тематические горизонты, обращается к мифу и фольклору. Впервые славянская старина зазвучала еще в сборнике "Злые чары" (1906). Последующие книги "Жар-птица. Свирель славянина" (1907) и "Зеленый вертоград. Слова поцелуйные" (1909) содержат обработку фольклорных сюжетов и текстов, переложения "былинной" Руси на "современный" лад. Причем основное внимание автор уделяет всякого рода чародейским заклинаниям и хлыстовским радениям, в которых, с его точки зрения, отражается "народный разум". Эти попытки были единодушно оценены критикой как явно неудачные и фальшивые стилизации, напоминающие игрушечный "неорусский стиль" в живописи и архитектуре эпохи. В. Брюсов подчеркивал, что былинные герои Бальмонта "смешны и жалки" в "сюртуке декадента".

Неуемная тяга к поэтической "беспредельности" заставляет Бальмонта обратиться к "первотворчеству" иных, неславянских, народов и в сборнике 1908 года "Зовы древности" дать художественные переложения ритуально-магической и жреческой поэзии Америки, Африки, Океании.

Февральскую революцию 1917 года Бальмонт встречает с воодушевлением, но Октябрьская революция заставляет его ужаснуться "хаосу" и "урагану сумасшествия" "смутных времен" и пересмотреть свою былую "революционность". В публицистической книге 1918 года "Революционер я или нет?" представляет большевиков носителями разрушительного начала, подавляющими "личность". Получив разрешение временно выехать за границу в командировку, вместе с женой и дочерью в июне 1920 года навсегда покидает Россию и через Ревель добирается до Парижа.

Во Франции ощущает боль отъединенности от прочей русской эмиграции, и это чувство усугубляет самоизгнанничеством: ищет пристанища вдали от Парижа и поселяется в маленьком местечке Капбретон на побережье провинции Бретань.

Единственной отрадой Бальмонта-эмигранта на протяжении двух десятилетий оставалась возможность вспоминать, мечтать и "петь" о России. Название одной из посвященных Родине книг "Мое - Ей" (1924) - последний творческий девиз поэта. Эмигрантские стихи Бальмонта о России для поэзии русского зарубежья столь же значимы, как для прозы романы "Лето Господне" Шмелева или "Жизнь Арсеньева" Бунина.

До середины 1930-х годов творческая энергия Бальмонта не ослабевала. Из 50 томов его сочинений 22 вышли в эмиграции (последний сборник "Светослужение" - в 1937 году). Но ни нового читателя, ни избавления от нужды это не принесло. Среди новых мотивов в поэзии Бальмонта этих лет - религиозная просветленность переживаний. С середины 1930-х годов все отчетливей проявляются признаки душевной болезни, омрачившей последние годы жизни поэта.

Умер Бальмонт 24 декабря 1942 года в Нуази-ле-Гран во Франции, слушая чтение своих стихов, в богадельне близ Парижа, устроенной Матерью Марией (Е.Ю. Кузьминой-Караваевой).