Рецензии на книги издательства «Издательство Всесоюзного Общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев»

О Гесе Гельфман мне попадалось много в других книгах, когда я интересовалась революционным движением в России и в частности историей партии «Народная воля». Знала о том, что её помиловали и не казнили, как всех её товарищей, и причиной тому являлась беременность.

Отрадно, что всё-таки, не смотря на скудное количество информации, а биография Гельфман, хоть и небольшая, а есть. Не скрою, ощущение некой приукрашенности, идеализации у меня по началу было. Возможно то, что описано о детстве и увлечениях и вовсе дополнено автором. Кто знает? Однако для меня не это стало главным. Как никак, судьбы революционеров очень похожи друг на друга. Как правило, это люди, имеющие стойкий внутренний стержень, ими движет чувство справедливости, они используют все возможности для самообразования, долг перед товарищами для них - святое. Всё это есть и здесь, но, как я уже говорила, есть ещё кое-что, что меня зацепило.

Конечно, любая власть будет себя защищать. А по отношению к евреям (Гельфман была еврейкой) ещё и свою роль играли предрассудки и нелепые законы Российской империи. Вполне предсказуемо, что судьба замешанной в покушении на царя, завершится трагически.

Не знала я, однако, про международный резонанс, общественное мнение, которые и повлияли на решение Александра III о помиловании Гельфман, не знала я и о записке Победоносцева, где он выражает гарантию, что и Гельфман в итоге правдами-неправдами лишится жизни. Я могу себе представить, как он злорадствовал при этом. Судьба девушки и её не рождённого ребёнка была в их руках. Согласитесь, ситуация, с дополнением этих двух штрихов уже приобретает иной, какой-то зловещий окрас. Уже и не такой милостивый царь, а скорее лицемер. Помиловать для виду, чтобы угомонить общественность, но в последствии позаботиться о том, чтобы погибла и девушка и её дитя.

Ещё более мерзким был поступок тюремщика (его ли это решение, или распорядился кто-то выше?) – Гельфман подразнили красивыми вещичками для младенца, переданными ей якобы каким-то доброжелателем. Но, ребёнка после рождения завернули в грубые солдатские тряпки и унесли от матери. Рождённой дочке Геси Гельфман даже не дали шанса. И сама роженица скончалась вскоре потому, что ей не оказали должную медицинскую помощь. Новорождённая девочка тоже умрёт, так как не получит всего того ухода, в котором нуждаются младенцы.

Эта небольшая книжица в очередной раз встряхнула меня. Говоря об Александре III, принято вспоминать скорее его высказывании об «армии и флоте», нежелании этого царя воевать, его силе богатырской и ещё бог знает чём. И гораздо менее популярны остались в нашей народной памяти его нежелание вести страну к конституции, справедливости и равенству всех перед законом. За что он казнил ребёнка? Только потому, что он рождён у матери, не угодной царскому режиму? Более подлой мести сложно выдумать. Эпизод с Гельфман сильно повлиял на моё мнение о предпоследнем российском царе и станет ещё одним кирпичиком к иммунитету от соответствующей пропаганды.

*автор рецензии терроризм не оправдывает и не поддерживает.

На протяжении нескольких десятилетий моих соотечественников пытаются убедить в том, что СССР - это родина принудительного труда. Да, да, и гордиться мне в Советском Союзе абсолютно нечем. Потому как вся инфраструктура, мосты, железные дороги и заводы - дело рук безвинно посаженных кровавым тираном Сталиным миллионов заключенных. И весь этот принудительный труд придумали большевики. И только при коммунистах существовал принудительный труд. Так утверждают создатели современных фильмов и сериалов. Так утверждают современные писатели.
Но мы, благодаря раритетным историческим книгам, в очередной раз покажем всю абсурдность этих антисоветских высказываний. И для начала откроем книгу на первый взгляд скучнейшего содержания под названием "Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Том XLIV. Отделение 1. 1869 г."
Вижу, ты зеваешь, читатель?
Перелистываем страницы и останавливаемся на странице 330:

Ничего себе, сказал я себе.
Оказывается, лет за 50 до прихода к власти большевиков и создания Главного управления лагерей в Российской империи была узаконена карательная политика принудительного труда на каторжных работах. А царь - освободитель Александр II своей подписью закрепил на государственном уровне принудительный труд заключенных.

"1. Предоставить генерал-губернатору Восточной Сибири немедленно приступить к высылке на Сахалин до 800 человек ссыльно-каторжных, для употребления их там в соответствующей назначению их работы.
3. Присуждаемых к каторжным работам преступников, содержащихся в тюрьмах Сибири и Зауральской части Пермской и Оренбургской губернии, направлять, по-прежнему, в Восточную Сибирь, для обращения на существующие там каторжные работы."

О сталинских стройках вы можете узнать из бесконечной череды книг современных авторов. Это их поляна. За это они получают гонорары, премии и чечевичную похлебку. Ну что ж, таков их путь. Я их даже немного жалею, как жалею проститутку, вынужденную продавать себя за долю малую.
А вот из моего текста вы узнаете о царской стройке и благодаря книге бывшего каторжника Андрея Соболя речь пойдет о "колесухе".
В начале ХХ-го века в правление Николая II "колесухой" пугали детей. Даже самый отъявленный уголовник замолкал в страхе только при одном упоминании этого слова и начинал истово креститься на стену камеры.
Скажете, преувеличиваю?
Ничуть, давайте дадим слово автору книги Андрею Соболю.

Что же эта за "колесуха" такая?
Так в просторечие называли Амурскую колесную дорогу, которую строили заключенные между Хабаровском и Благовещенском во времена царствования Николая II.
Признайтесь честно, друзья, вы наверняка ничего не слышали об этой дороге?
Вот и я не слышал.
А дорога в свое время была знаменитой.
И порядки там были подстать свободной Российской империи.


Все заключенные, строители "колесухи", жили в заплатанных и продуваемых ветрами палатках среди бескрайних лесов и тайги. Каждый день заключенные (и уголовные, и политические) встают около 4 часов утра и идут на строительство дороги. С каждым днем путь туда и обратно увеличивается и как только расстояние доходит до 15 верст, палаточный лагерь снимается и переносится вперед на следующую стоянку. Везде холод, сырость, грязь. Многие заключенные ходят в рванине и босиком.

"Мы прокладываем колесную дорогу - по обычному - шоссе.
Кому она нужна - неизвестно, для чего она России - неведомо. Технический персонал безграмотен - это даже нам, не специалистам, бросается в глаза..."

Андрей Соболь рассказывает, как местная администрация обогащается на строительстве дороги специально увеличивая ее путь и не гнушается воровством из довольствия заключенных.

Непроходимая тайга, нечеловеческие условия труда, система коллективной ответственности и жестокого наказания практически исключает побег, каждодневные побои конвойных. Вот честно, друзья, вроде начало ХХ-го века, а такое чувство, что читаешь историю про концентрационные лагеря.

"На корчевке вовсю гулял приклад, на корчевке кровью исходили люди.
Роешь канаву, вода по колено; неделю над канавами поработаешь, - и уже ночами не спишь от судороги.
Дождь ли, жара ли, - все равно работа продолжается.
Одно лето жара достигала 40 градусов, все равно работали, хотя ежедневно привозили на тачке двух-трех свалившихся от солнечного удара."

Цитировать книгу Андрея Соболя можно бесконечно. И ведь она так и останется не переизданным раритетом. И узнают о ней несколько человек, прочитавшие мой текст. Жаль...

"... конвойные били арестантов: били днем, утром, ночью. Били за то, что ты еврей, били за очки, за длинные волосы.
- А, забастовщик!
... били, когда шли на работу, с работы. Били за недоконченный урок, за лопату, не вовремя поднятую, за то, что поскользнулся в грязи, не так быстро побежал, не так скоро выполнил приказание."

Выхода с "колесухи" было два. Либо вперед ногами, либо членовредительство из-за которого ты утрачиваешь работоспособность и превращаешься здесь в бесполезного едока. Кто-то отрубал себя пятки, пальцы, пихал руки под катящиеся вагонетки.

"Юноша лет двадцати, порывистый, жизнеупорный в тюрьме, говорил мне на работе вяло и тускло:
- Я не могу больше. Вчера я 10 раз получил прикладом. Сегодня восемь. Я не могу больше. Я с ума сойду или подложу пальцы под вагонетку..."

Вот такая она, Амурская колесная дорога.
Функционирует ли она сейчас?
А если существует, то слышат ли проезжающие по ней водители жалобные стоны невинно убиенных царской властью тысяч строителей "колесухи"?
И не поставят на месте дороги памятник.
Нонче ставят памятники только невинным жертвам сталинских репрессий.
А при царях репрессий конечно же не было.
И принудительно труда не было.
И невинно осужденных не было.
Было счастье и благодать.

Здесь порывы твои заглохнут. Здесь потухнет пламя, согревавшее тебя. Здесь думы твои будут долго и безнадёжно биться, подобно птице в клетке, и, после многократных попыток найти какой-нибудь выход, преждевременно угаснут. Здесь частой гостьей твоей будет апатия и равнодушие. Здесь не раз тоска сожмёт тебе сердце своими острыми когтями, и чувство пустоты, бессмысленности и полной никчёмности твоего прозябания будет преобладающим у тебя чувством.

Это воспоминания «народовольца», участвовавшего в покушении на Александра III вместе со старшим братом Ленина и другими. Александр Ульянов, а также все, принимающие неспоредственное участие в теракте, были повешены, Новорусский же был посажен в Шлиссельбург как имеющий отношение к этому делу, за «помощь».

Посещающие голову мысли от чтения этих мемуаров и мемуаров В.Н. Фигнер – если узники советских лагерей вынуждены были трудиться в суровых условиях, то царская тюрьма, наоборот, морила безысходностью, бездействием, отсутствием всякой пищи для ума. Как долго заключённый сможет изо дня в день смотреть на облупленную стену, сидя в полумраке, под пристальным надзором жандармов?

Хочется заметить, что даже не смотря на скромную оценку самим Автором его мемуаров, не смотря на долгое сидение в тюрьме без возможности нормального общения, язык его прекрасен, а воспоминания живы. Безусловно, Михаил Новорусский обладает литературным талантом.

Итак, перед нами во главе «За что я попал в Шлиссельбург» предстаёт молодой, смешливый юноша, который ввязываясь в революционный кружок, кажется, ещё не совсем отдавал себе отчёта, насколько дело может принять серьёзный оборот. Не был Новорусский тем пламенным революционером, готовым пожертвовать жизнью и молодостью ради марксистских идей.

Как! Я – политический преступник, да ещё и важнейший?

Суд прошёл, но наш герой был помилован. Помилованию рад не был. Действительно, впереди долгие годы заключения. Вот как он описывает своё жилище на неопределённый срок:

Камера, где я очутился, была довольно просторная, шагов в 10 по диагонали, почти пустая и очень сумрачная.
В одном ее углу помещалась круглая железная печь, крашеная охрой, которая топилась с коридора. У одной стены стоял маленький деревянный столик, крытый буро-желтым лаком и прикрепленный к ней наглухо железными крючками. У противоположной стены помещалась железная кровать, вращавшаяся на шарнирах, вделанных в стену, и опиравшаяся на пол только двумя ножками. Благодаря такому устройству ее можно было поднимать и опускать, как любую крышку ящика. Поднявши ее вертикально (ребром), можно было защелкнуть за крюк, вделанный в стену нарочно для этого, и замкнуть в таком положении на замок. На кровати находился мочальный матрац, довольно новый, крытый черно-серым одеялом с синими полосами. Простыня и наволочки из тонкого холста. Наконец в углу неизбежный стульчак в виде опрокинутого конуса и возле него, на высоте стола, железная эмалированная раковина, а над нею медный кран водопровода.

Единственным занятием было хождение из угла в угол, нельзя ни петь, ни говорить. Каждые две минуты в камеру заглядывал жандарм через специальное окошечко, каждый угол был на виду. Родственники заключённого оставались в неведении о его судьбе, переписка воспрещалась.

Новорусский ярко описывает тягостные ощущения от прогулок, о неумирающей надежде на освобождение (за стенами крепости жила страна, в которой росли революционные настроения), о том, как приходилось буквально выстрадать встречу с другими заключёнными, чтобы насытиться общением.

Впрочем, воспоминания не сплошь пропитаны отчаянием, здесь много забавных и даже весёлых моментов. Новорусский описывает как они переговаривались стуком с другими товарищами-заключёнными – метод, как говорят, придумал ещё декабрист Бестужев. До «телефонии» по ватерклозету они не сразу додумались, но тюремные надзиратели не поленились и реорганизовали канализацию так, чтобы воду нельзя было вычерпать и переговоры стали невозможными.

Со временем заключённые смогли получить работу (кто бы мог подумать, что работа может быть наградой). Новорусский начал с башмачного дела, но, описывает устройство своей мастерской так, будто бы от него изначально ждали провала и чтобы нарочно ничего из этого не вышло.

Не смотря на кажущиеся привилегии в виде огорода и книг, многие его товарищи из соседних камер не дожили до освобождения. В конце приводится статистическая таблица, где пестрят записи «покончил с собой», «казнён», «сошёл с ума».

Но, всё-таки, Автор заканчивает воспоминания на оптимистичной ноте, говоря о том, что и в продолжительном одиночестве «вырабатывается пытливость ума, прозорливость и проницательность». Не смотря на то, что речь здесь о суровом испытании, выпавшем на долю молодого человека, здесь нет отчаяния, нет злости и мерзких высказываний, свойственных мемуаристам, пишущим о советских лагерях. Здесь нет хуления страны, или власти. Видно, что Автор чист душой, не поддался на соблазн проклясть всё вокруг и то, за что он боролся. Книгу можно назвать жизнеутверждающей. Хоть после мемуаров Веры Фигнер, здесь я нашла мало нового, я всё же рада, что прочла воспоминания Новорусского.

Осип Аптекман, еще один из плеяды умнейших людей своего времени, которые ради счастья народа отвернулись от своей будущей карьеры и встали на путь просвещения и революции.
Своими бескомпромиссными действиями он произвел фурор среди российской разночинной интеллигенции.
Будучи студентом 5-го курса медико-хирургической академии, незадолго до получения диплома, Осип Аптекман оставляет обучение в академии и решает, как и сотни других молодых людей в 1874 году, пойти в народ. Он селится в одной из деревень Псковской губернии в качестве фельдшера и на протяжении нескольких месяцев, каждый день видит жизнь российского крестьянина.
Что поразило Осипа Аптекмана?
Безнадега.
Полная безнадега.
"Первое, что меня поразило, смутило, прямо-таки в тупик поставило своей непосредственной простотой и наглядностью, это - крайне низкий, почти первобытный уровень народных потребностей.
Можно без натяжки сказать: никаких культурных потребностей - ни физических, ни духовных.
Ни бедность, ни нужда, не обездоленность - нет!
Зажиточные, обеспеченные, богатые и самые бедные одинаково грязны, нечистоплотны - физически; одинаково лишены высших интересов - духовно..."
А от чего взяться духовным интересам, если почти весь народ был необразован?
Какая там учеба, просвещение и продвижение социальных идей среди народа, когда Аптекман рассказывает, что читал крестьянами сказки Пушкина и только их народ слушал внимательно и с придыханием, а стихи Некрасова не понимал и не воспринимал.
Буквально на днях перечитывал мемуары другого революционера Николая Морозова( Н. А. Морозов - Повести моей жизни (комплект из 2 книг) ) так же ходившего в народ, причем трижды.
Вот фрагмент из его воспоминаний:

"Однажды мне пришлось читать этому простому человеку замечательно трогательное место в прокламации: "Чтой-то братцы"...
Я сам очень увлекся и был взволнован. Взглянув на моего слушателя, чтобы узнать произведенное впечатление, я вдруг с радостью заметил, что на лице его выражается какая-то особенная озабоченность и как бы желание задать вопрос по поводу прочитанного... Это при чтении книг тогдашним крестьянам была для меня такая редкость, что я весь просиял от удовольствия.
- Что такое? - спросил я, прервав чтение.
- Какие у тебя хорошие сапоги, - сказал он, указывая на расшитые красными и синими шнурами голенища на моих ногах, - чай дорого дал?
Этот неожиданный вопрос так меня огорчил и сразу открыл глаза на бесполезность систематического чтения совершенно безграмотному человеку..."

Когда я читаю такого рода свидетельства о жизни крестьян под игом дома Романовых, я раз за разом задаюсь вопросом: - Как большевики смогли через 80 лет отправить одного крестьянина в космос, а другие крестьяне создали атомный ледокол, провели полную индустриализацию нашей Родины, выиграли Вторую мировую и еще раз отстроили страну.
Как вы это сделали, в стране, народ которой на 90% не умел ни то что читать, а даже воспринимать на слух элементарные тексты, несшие минимум смысловой нагрузки?
Как из государства безнадеги вы сумели построить мою Родину надежды для всех народов мира?
Родину надежды на справедливое общество без эксплуатации человека человеком, в котором не будет голода, нищеты, расизма и войн. Не будет ничего, что разделяет и разделяло народы.
Пытливый читатель скажет, да ведь это свидетельства революционеров, что они могут написать правдивого о жизни в Российской империи.
Да у меня целая папка такого рода свидетельств о безнадеге русского народа, влачившего жалкое и нищенское существование под игом царизма.
Давайте возьмем воспоминания художника Репина Илья Репин - Далекое близкое ездившего с товарищами на Волгу

"Иногда вдруг туман приползет по Волге и станет стеной, закроет всю Курумчу, и ничего не видно на левой, луговой стороне. Во время этюда меня начинает удивлять постоянство мальчика-пастуха: он стоит передо мною на расстоянии шагов сорока, будто позирует мне; застыл, не шевельнется.
Надо его расспросить. Как жаль, я все ловлю дым и никак не мог удосужиться набросать мальчишку... Посмотрел на часы… А-а, мне пора к чаю; собираю ящик, бегу рысью, чтобы не опоздать, мимо пастуха.
- А что это ты тут стоишь? Ведь ты отсюда ничего не видишь!
Я разумею свою работу, которая была загорожена от него крышкой ящика.
- Больно гоже, - говорит пастушок,
- А что гоже? - не понимаю я, - На что же ты смотришь? Ведь не на меня; так что же гоже-то?
- А блестит,- говорит мальчик.
- А что такое там блестит? Ведь ничего, кажется, нет! - удивляюсь я оборачиваясь.
- А вот эта крышка блестит,'-указывает он на мой ящик, висевший уже на моем плече, на ремне.
Каково?! Его приковала к себе лакированная крышка ящика, блестевшая на солнце... Вот спектакль!.. Как они нетребовательны".

Вот и мы спросим: - Каково?!
Репин, рисовавший этюд на берегу Волги, думал, что его художества интересны крестьянскому мальчишке, а пацану была интересна лакированная крышка ящика!
Вот честно, я хотел провести аналогию с Колумбом и туземцами, меняющими золото на стеклянные бусы и другие блестящие безделушки, но ведь нынешние патриоты - почитатели Романовых и ненавистники всего советского, говорящие о процветании духовности в Российской империи, могут обвинить меня в русофобии.
Но какой расцвет духовности может быть в народе в Российской империи, если 90% народа по вине руководства государства не знает элементарных законов природы, не знает истории своей Родины, не умеет читать, писать.
Оно способно только выживать.
Уж чего-чего, а выживать Романовы научили.
Быть может я надоел читателю своими бесконечными рассказами о безнадеге в Российской империи. Наверняка мои тексты читают 2-3 человека, но я буду и дальше, посредством такого рода книг доносить истину до российского читателя, не по своей вине, а лишь по собственной лености, погрязшего в антисоветской пропаганде.
Да, я знаю, что на мои восклицания о правде жизни в Советском Союзе и царской России, выйдут сотни положительных рецензий на антисоветские книги о счастливой жизни при царе и несчастливой в СССР.
Я знаю, что, то, о чем я пишу - это капля в море, в море лжи и антиисторической мифологии.
Но я считаю долгом любого гражданина обличать рабство, неравенство, социальный расизм, фашизм, нацизм и другие идеологии, придуманные сильными мира сего, для нашего разделения. И я буду и дальше выполнять этот долг. Иначе зачем тогда жить?
А Осипу Аптекману скажем слова благодарности за то, что он несколько лет провел в деревнях Российской империи, работал простым фельдшером, видел "духовную" жизнь крестьян своими глазами и за его воспоминания, звучащие сейчас как очередной приговор для пропагандистов прекрасной жизни в царской России.

21 февраля 1877 года в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге был дан старт очень знаменательному судебному процессу. На скамье подсудимых при Особом присутствии Правительственного сената предстали пятьдесят революционеров - народников. Ажиотаж среди обывательской публики был такой, что, по словам Веры Фигнер, находились авантюристы, которые подделывали входные билеты для прохода в зал суда.
Казалось бы, ну что такого нового можно увидеть на очередном процессе по делу революционеров? Эка невидаль. Уже были "декабристы", "петрашевцы", "нечаевцы", "долгушинцы", не считая отдельных покушений на царя - и все это широко освещалось столичной прессой.
Сенсация процесса 50-ти заключалась в том, что среди подсудимых было шестнадцать женщин!

"... самым ярким и вызвавшим единодушное сочувствие во всех слоях общества - от рабочих и до верхов - был процесс 50-ти.
Особенностью его, возбуждавшей общее внимание, было обилие женщин, преданных суду. Их было 16 - все молодые, в возрасте от 21 - 25 лет.
11 из них были Цюрихскими студентками, которые в 1872 году отправились со всех концов России в Швейцарию учиться в университете, за невозможностью получить высшее образование на родине".

Шестнадцать женщин из 50-ти участников процесса. Практически одна треть!
Тогда в 70-е годы 19 века этот факт казался чем-то невообразимым. Да я и сейчас не могу себе представить такое количество молодых девушек, которые бы начали задаваться вопросами о тяжелой жизни простых рабочих в рамках нечеловеческой системы капитализма, в которой мы существуем.

"Молодые, миловидные личики невольно привлекали взгляды: трогательной, одухотворенной красотой сияла самая любимая подруга - Лидия Фигнер; виднелась шапка темных кудрей Бардиной с ее оригинальным лицом и улыбкой и красивая головка Медведевой; одна подле другой сидели три Субботины, которых студенты - швейцарцы, в отличие от всех нас, называли ласкающим "Schmetterlinge" (бабочки), и в огромных синих очках, с вызывающим видом, бросалась в глаза О. Любатович. Казалось, они сидят в университетской аудитории и слушают лекции какого-нибудь маститого профессора, а не в особом присутствии сената, которое своим приговором изломает их жизнь".

Вся их вина заключалась в том, что 8 студенток в Цюрихе образовали небольшой кружок для изучения экономики, социологии и истории рабочего движения. Этот кружок впоследствии вырастет до революционного сообщества, в которое будут входить рабочие, и его будут называть "московским кружком" или "кружком москвичей".
Мало того, что среди 50-ти политзаключенных было 16 женщин, тут еще следует привести их социальное положение, дабы вызвать у современных читателей еще большее удивление.

"По имущественному состоянию:
- из женщин три Субботины были очень богатыми помещицами Курской и Орловской губ.;
- Батюшкова - дочь действительного статского советника - владела капиталом в 40 т. руб.;
- две Любатович были дочерями московского фабриканта;
- Александрова - дочь московского купца;
- Хоржевская - дочь одесского домовладельца;
- Бардина, Л. Фигнер, Туманова - дочери землевладельцев".

Фантастика, не правда ли?
Перед нами состоятельные дамы, будущее которых было расписано в книге судеб. Высшее образование в зарубежном университете. Выгодный брак и последующая беспечная жизнь.
"Что же еще им было нужно!" - будут вопрошать некоторые мои современники, в чьих головах есть лишь одна мечта разбогатеть, выгодно найти состоятельную партию, подороже продать себя и при этом затратить минимум усилий. Хотя нет, постойте, можно изредка, нежась в лучах равнодушия, напрягать свои мозги для просмотра зарубежного сериала.
Но, слава богу, 150 лет назад в Российской империи еще были личности, которыми можно восхищаться и поныне. Они не побоялись пойти против системы эксплуатации человека человеком. И я уверен, в том числе и их действия поспособствовали тому, что мы еще пользуемся некоторыми социальными благами, доставшимися нам от социалистической системы.
Политические процессы 70-х годов 19 века были еще и своего рода трибуной для борцов с рабством и продажей людей. Жгучие речи политарестантов, произнесенные в ходе судебных заседаний, переписывались, перепечатывались и размножались среди жителей Российской империи. Так некоторые фразы одного из лидеров кружка "москвичей" Софьи Бардиной актуальны и сейчас:

"Я ли подрываю основы собственности или фабрикант, который платит рабочему за одну треть его рабочего дня, а две трети берет себе? Или спекулянт, который, играя на бирже, обогащается, не производя ничего?"
"В подрывании основ государства я так же мало виновата. Думаю, что усилия единоличных личностей подорвать государства не могут, а если они разрушаются, то от того, что сами в себе носят зародыши разрушения, держа народ в политическом, экономическом и умственном рабстве".
"Меня обвиняют в возбуждении к бунту, но я полагаю, что революция может быть только результатом целого ряда исторических условий, а не подстрекательства отдельных личностей..."

Браво, Софья Бардина, за это правильное понимание исторического процесса я готов снять перед вами шляпу. А знаете что самое поразительное? На момент произнесения этой грамотной с точки зрения истории, политики и экономики речи, Софье Бардиной было всего 24 года!

"... в 1872 году мы, цюрихские студентки, еще не испытавшие ни политических бурь, ни личных неудач, образовали "женский ферейн" с наивной целью в отсутствии мужчин научиться "логически говорить", темой первого доклада на общем собрании был вопрос о самоубийстве, и горячие прения возбудило обсуждение, можно ли считать нормальным состояние человека, решающегося на самоубийство (об этом более подробно можно прочитать в первом томе воспоминаний Веры Фигнер Вера Фигнер - Воспоминания в трех томах. Том 1. Запечатленный труд ).
Никто тогда не подозревал, что между горячо спорящими присутствуют 5 будущих самоубийц: С. Бардина, Хоржевская, Б. Каминская, Е. Завадская и сестра писателя Д. Писарева - Гребницкая - все такие разные и тогда все такие жизнерадостные...
Всех измолола и всех сравняла жизнь".

Так вспомним же еще раз имена этих шестнадцати титанов, 150 лет назад не побоявшихся рассказать всему миру о той нечеловеческой рабской системе, в которой до сих пор прозябают миллионы российских соотечественников, добровольно согласившихся со своим жалким и нищенским существованием:
- Александрова В. И.
- Бардина С. И.
- Батюшкова В. Н.
- Введенская Е. А.
- Гельфман Г. М.
- Георгиевская Н. Г.
- Любатович В. С.
- Любатович О. С.
- Медведева Е. П.
- Субботина Е. Д.
- Субботина М. Д.
- Субботина Н. Д.
- Топоркова А. Г.
- Туманова Е. Б.
- Фигнер Л. Н.
- Хоржевская А. С.

Мечтательный ум мне природа дала,
Отвагу и пыл к порыванью.
А ненависть в сердце так жизнь разожгла
И чуткость внушила к страданью…

Удивительная книга, которая не только знакомит читателей с «кухней» боевой организации эсеров, показывает жизнь низших слоев Российской империи, но и заставляет восхищаться, какие жертвенные люди были в прошлом нашей страны, ставящие интересы народа превыше своих жизней. Из трех недавно мною прочитанных мемуаров русских женщин разных эпох, которые столкнулись с судебной системой и оказались в тюрьме, история Прасковьи Ивановской получилась самой воодушевляющей, человеколюбивой, можно сказать оптимистичной. Правда, я ожидала большего внимания именно к жизни за решеткой, в ссылке, но в данной книге периоду заключения посвящены только 2 главы, большая часть воспоминаний рассказывает о годах жизни Ивановской после побега из ссылки, повседневному существованию социал-революционерки, непосредственно участвующей в деятельности боевой ячейки.

Если отрешиться от того, что автор описывает реальную деятельность террористической организации, то книга читается как увлекательный шпионский роман, в котором большая роль отведена вопросам конспирации, тайным квартирам, встречам «под прикрытием». Конечно, как и все мемуары, книга не претендует на объективность и нельзя не заметить, что все террористы тут описаны на похожий манер: грустные, задумчивые, благородные, одухотворенные лица, часто упоминаются по-детски чистые глаза, лишь Азеф кардинально отличается ото всех, но этому легко находится объяснение.

Но не только товарищи по партии вызывают симпатию писательницы, в целом у нее очень добрый, сочувствующий взгляд на окружающих, она не равнодушна к страданиям людей и благодаря ее воспоминаниям можно чуть лучше понять против чего боролись революционеры, ради чего жертвовали своими жизнями. Достаточно интересно показано описание «застенков», хотя к политическим начальство относилось с некоторым почтением, они ведь были "благородными" и, поэтому, описание условий пребывания в тюрьме, приведенное в этих мемуарах, не сравнится с аналогичными описаниями будней советских репрессированных. Но особо поражает и возмущает жизнь бедных слоев населения, о которой рассказано в этой книге.
Здесь, например, показано стандартное недорогое жилье (две комнаты и кухня), в котором ютится 25 человек, причем в одной небольшой комнате проживают 14 человек: мужчины, женщины, дети, и даже роды проходят тут же при всех.

Стоит отметить, что для меня в этом произведении не хватило предыстории, почему же девушка вступает на этот путь, почему именно к социал-революционерам решила примкнуть, хотя в описываемый период уже во всю активничали и социал-демократы, как большевики, так и меньшевики. Тут нет объяснений, почему именно террор был выбран как единственный вариант борьбы за справедливый мир, так что, если вы ищите ответы на эти вопросы, лучше выбрать иную книгу.

Зато примечательно, что террористы (те, что описаны в данных мемуарах) стараются уменьшить количество жертв, по крайней мере, не трогают жену и детей кн.Сергея ( хотя писательница, например, ничего не сообщает о кучере, который управляет каретой «жертвы» и который наверняка погибнет после бросания бомбы).

Вообще можно отметить, что о невинных жертвах их террора революционерка старается не думать и не упоминает, но это вновь особенность субъективных мемуаров.

Ну и, конечно, мне было очень любопытно узнать про содержание политических заключенных. Писательница описывает свою тюрьму (Дом предварительного заключения) как «курорт», видимо, из всевозможных вариантов (например, совсем иной Литовский замок) данное здание было не самим строгим учреждением. Наверное, такая мягкость еще связана также с тем, что это заключенные-женщины, которые принадлежали к более высокому классу, чем обслуживающие их уголовницы, поэтому у них весьма сносные условия: частые свидания, возможность сопротивления жандармам, ресурсы для изучения идей Маркса.

Ивановская описывает противоречие и нетерпимость между различными группами революционеров – социал-революционеры и социал-демократы редко могли прийти к соглашению и между ними пролегала пропасть, в том числе из-за молодого возраста заключенных, юношеского максимализма и догматизма веры.

В общем, подводя итог, это весьма познавательная литература, которая не отвечает на все вопросы, но приоткрывает дверь в прошлое, так что рекомендую всем интересующимся дореволюционной жизнью Российской Империи.

Я уже упоминал в рецензии на книгу Прасковья Ивановская - В боевой организации о том, что Мария Школьник, судя по ее тексту, обладала талантом отличного рассказчика и ее небольшое воспоминание читается буквально взахлеб. Я могу ошибаться, но, на мой взгляд, это одно из тех произведений, написанных от первого лица, которое может дать ответ на вечный вопрос: - Как такие хрупкие девушки встают на путь революции?

Мария Школьник начинает свой рассказ от истоков, с описания своего детства, о том, как она «заразилась» идеей построения нового мира без богатых и бедных. Уже в 16 лет она становится социалистическим агитатором, призывая работниц-чулочниц к забастовке, дабы улучшить их материальное положение. А дальше, как по накатанной, первый арест, предварительное заключение, каторга, побег в Европу. Прямое участие Марии Школьник в ликвидации (был ранен) Черниговского губернатора Хвостова, снова арест и еще один побег.
Любопытные читатели всегда могут ознакомиться с текстом воспоминаний, благо к нему есть свободный доступ в сети интернет. Я же хочу заострить ваше внимание на своей любимой теме – быт и уровень жизни простых людей в царской России.
Вот, например, что рассказывает Мария Школьник, родившаяся в небольшой белорусской деревушке Боровой-Млыч, о голоде, который был распространенным явлением в царской России:

"Когда урожай был хорош, восемь десятин приносили зерна и картофеля столько, что хватало на весь год. Но вследствие примитивных способов обработки, которыми пользовался мой отец, или недостаточного удобрения, или засух, которые нередки в нашей стороне, хорошие урожаи были скорее исключением, чем правилом. Я помню молитву, которой меня выучили, когда мне было четыре года: «Боже, пошли нам дождя, ради маленьких деток». Каждое утро перед нашим скудным завтраком мы складывали ручонки и повторяли эту молитву. Но бог оказывался жестоким: засуха сжигала наши поля, и всю округу постигал голод".

Наверное, вы удивитесь, но, когда меня спрашивают о главном достижении Советского народа, я называю не полет Гагарина, не индустриализацию и даже не победу в Великой отечественной войне. Я считаю, что главным достижением Советской системы было создание для каждого ребенка (вне зависимости от пола, происхождения и должности родителей) полноценного и самого счастливого в мире детства.
Детства, когда ребенок был всегда накормлен, обут и одет. Детство, когда ребенок отдыхал в пионерлагерях, был занят творчеством в кружках по интересам. Хочешь – будь моделистом-конструктором, хочешь – будь музыкантом или художником, а главное, это все было бесплатно или стоило сущие копейки, а значит, любой ребенок из рабочей семьи имел доступ к этим социальным благам, которые сейчас стоят приличных денег.
Детство, которое было безоблачным и защищало ребенка от всякой порнографической грязи. Детство без сгорающих детей в палатках, детство без утонувших детей на реке, детство без расстрелянных детей в школах.
У Марии Школьник, жившей в царской России, детство было совершенно другим. Можно сказать, его и вовсе не было.
"В нашей среде ребенок в восемь лет считался уже работоспособным, и его посылали на работу в город. Он обучался у портного или сапожника или даже поступал на завод. Немногие имели возможность посылать своих детей в школу. Приходская школа, которая должна была просвещать обитателей, могла похвалиться не больше, чем десятком учеников. Их обучал деревенский священник, который был очень мало сведущ в делах воспитания. Кроме того, он был занят другими, более важными, обязанностями и не мог уделять много времени обучению молодежи. Таким образом, пройдя четырехгодичный курс, ученики не умели ни читать, ни писать. Но этот недостаток вполне вознаграждался уменьем петь псалмы, которые они знали наизусть. Наши мальчики ходили в еврейскую школу, начиная с шестилетнего возраста. Мой брат Вульф «окончил» свое образование, когда ему было десять лет. Девочки не учились совсем".
Каждый, кому не лень, нам рассказывает, как же хорошо жил рабочий при царе-батюшке. И всегда в пример приводят рассказ Хрущева о том, как он, будучи рабочим-слесарем, получал большую зарплату и имел неземные блага в виде велосипеда. Да, может, так оно и было с Хрущевым. На заводе, где я работаю, среди ста человек есть один, который получает в 6 раз больше нас. Но, он один!
А вот, что говорит о работе и зарплатах Мария Школьник:
"На конфетной фабрике «Братьев Крахмальниковых», где работала моя приятельница, было несколько отделений. Несколько сотен девушек были заняты там заворачиванием конфет в заранее нарезанные бумажки…
Рабочий день на фабрике продолжался от семи часов утра до семи вечера, с промежутком в один час для завтрака. Девушкам платили гроши. Были девушки, которые в течение дня успевали завернуть целую кучу конфет: они зарабатывали 30 копеек. Это считалось очень большим заработком, и немногие могли работать так быстро и зарабатывать так много. Около семи часов все несли свою работу на верхний этаж для взвешивания. К моему великому удивлению, я завернула только полпуда".
Для тех, кто не расслышал – девушка, работая на конфетной фабрике, получала за 11 часов работы 30 копеек! И это если ты выполнишь норму! Тридцать копеек за 11 часов работы!
А вот как на каторге в царской России относились к заключенным:

"Напротив тюремной стены стоял барак, где жили уголовные вольно - командки, отбывшие тюремный срок. Одна половина этого барака была занята солдатами, которые, следуя примеру своего начальства, совершали всяческие насилия над беззащитными женщинами. В течение последнего года моего пребывания там две женщины умерли почти одновременно вследствие такого обращения с ними. Бывали случаи, когда женщин убивали, если они сопротивлялись. Одна татарка, имевшая двухлетнего ребенка, была задушена в первую же ночь по ее выходе из тюрьмы…"

Нынче в моде книги о жизни Советских людей в коммунальных квартирах. На российский рынок вбрасывается просто вал макулатуры о том, как «проклятый тоталитарный совок» подавлял свободную личность в человеке и коммуналки служили одним из орудий этого подавления и символом этого «тоталитарного совка». Вся подлость такого рода литературы заключается в том, что авторы этих произведений умалчивают как обычный человек, живущий ныне в целой комнате в коммуналке, существовал до этого в углу этой комнаты в царской России.
Давайте вернемся к воспоминаниям Прасковья Ивановская - В боевой организации , которая приехала в столицу Российской империи и сняла …. угол в комнате! А в этой комнате жило больше десяти человек!
"Помещение с углами было небольшое, с очень низким потолком, значительно обвислым, грозившим как-нибудь ночью придавить всех своих жильцов. По всем четырем стенам стояли кровати, т. е. просто-напросто по два ящика, на которые клались две-три доски, сообразуясь с тем, на сколько душ готовилось логовище. Многие вместо кровати пользовались своими сундуками, а случайные ночевщики просто ложились на свободное место на полу. В нашей комнате стояло 8 помостов. От двери на первой кровати муж с женой и крошечным ребенком, рядом с ними по той же стене горничная, молодая девушка, спала на сундуке; дальше судомойка, лет 20 полька; за нею я. По противоположной стене против нас — кухарка с пятнадцатилетним сыном, почивавшим вместе с матерью; за ними — горничная и затем пряничник 45 лет, с взрослым сыном. Часто в нашу комнату приходил законный муж хозяйки с тремя подростками-детьми. Отец с своими цыплятами все время ютился кое-как и где попало, не имея даже постоянного угла".

У автора воспоминаний Прасковьи Ивановской довольно богатая на события биография. Чего только стоят двадцать лет проведенные на каторге, а ведь по началу, за участие в революционной организации ее приговорили к смертной казни. Но, в этой книге, как и заявлено в названии, речь пойдет о небольшом отрезке ее жизни - деятельности Ивановской в составе боевой организации социалистов-революционеров (эсеры).
В отличие от еще одной эсерки Марии Школьник, которая, судя по ее воспоминаниям, прирожденный писатель-романист, слог у Ивановской несколько тяжеловесен и иногда приходится чуть-ли не продираться через ее рассуждения.
Хотя некоторые детали жизни революционеров, описанные автором книги любопытны.
Представьте себе, в Петербург, сбежав с каторги, приезжает Ивановская. Некоторое время она снимает угол в комнате, а затем устраивается на работу кухаркой, к респектабельной паре, живущей в меблированных комнатах. "Барин" и его содержанка "барыня", что называется, держат марку. Помимо кухарки в доме имеется лакей, а Ивановская, для поддержания имиджа богатых хозяев, тратит на еду в лавках приличные суммы.
А потом "кухарка" Ивановская раскрывает карты.
Выясняется, что "барин" - это известный член боевой организации эсеров Борис Савинков. Под маской "барыни" скрывается Дора Бриллиант, задача которой в боевой организации заключалась в оснащении... бомб. А лакеем им "прислуживал" еще один идейный революционер Егор Созонов.
И все это "семейство" было подчинено одной задаче - разработать и осуществить ликвидацию московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и министра внутренних дел Плеве.
Не ждите от воспоминаний Ивановской тайных откровений, большая часть книги посвящена ее впечатлениям от общения с известными эсерами. Тут и провокатор Азеф. И Каляев, фигурирующий у Ивановской под кличкой "Поэт". И идейный, и в чем-то наивный эсер Егор Созонов. Автор подробно рассказывает о потемкинцах, скрывавшихся в Румынии от царского правосудия. Ивановская, что важно, упоминает об идейных разногласиях с большевиками, которые выступали против террора эсеров, считая его бесполезным и вредным, для рабочего класса, занятием.
Частенько, в тексте книги, автор заостряет внимание читателя на судьбах своих товарищей - революционерок. Может потому, что она сама женщина, варилась в этой революционной каше и многое, порой очень трагичное, пропустила, что называется, через себя.
Благодаря воспоминаниям Прасковьи Ивановской валькирии революции предстают перед нами словно живые…
Дора Бриллиант

"Физически она была слабая, хрупкая, как растение без солнца, которому одно дыханье утренника несет смерть. Тюрьма для Доры была удушливым газом, который не щадит ничьей жизни; в ней она покончила свою полную горечи и печали жизнь. Сидела она сначала в Петропавловской крепости — этой темной, глубокой могиле, мрачной дыре, поглотившей столько молодых сил. В то время там многие в одну ночь лишались рассудка. Одна девушка, после двухмесячного заключения в этой проклятой волчьей яме, с трепетом души рассказывала мне про свою безумную соседку (Дору). Ночью у Доры внезапно потухло электричество — оно должно гореть целую ночь; неслышно, в одно мгновение что-то звякнуло, дверь с шумом распахнулась. С зажженной свечой ворвались к одинокой заключенной какие-то неясные, дикие фигуры. В первый момент появление света частности ускользали из поля зрения, лишь надвигалась какая-то темная чудовищная масса. Неописуемый ужас охватил все существо, и нечеловеческий крик пронесся в угрюмых стенах Петропавловки. С этой ночи соседка не переставала оглашать отчаянными криками крепостные своды, пока не увезли ее в больницу...
... Д. В. переводят в больницу Николая чудотворца, где она умирает 27 октября 1906 г."

Зинаида Коноплянникова

"13 августа 1906 г. в деревне Луизино, близ Нового Петергофа, на вокзале тремя выстрелами она убила генерала Мина за беспощадные расстрелы в Москве и на станциях ж/д рабочих.
26 августа того же года, в одной из камер Трубецкого бастиона Петропавловской крепости происходил военно-полевой суд над 3. В. Коноплянниковой. Свою речь на суде она закончила так: "Вы меня приговорите к смертной казни. Где бы мне ни пришлось умирать — на виселице ли, в каторге ли, в застенках ли, я умру с одной мыслью: прости, мой народ! Я так мало могла тебе дать — только одну свою жизнь..."
В ночь с 28 на 29 августа Коноплянникова перевезена была из Петропавловской крепости в Шлиссельбург, где утром над ней была совершена казнь. Бодро взошла она на эшафот и сама надела на себя петлю".

Ольга Генкина

"Другая, кончившая еще более трагически, была Ольга Генкина, тоже сидевшая перед революцией с нами в одиночке второго этажа... В каждую прогулку ее можно было видеть на окне. Бледное личико, с темными, искрящимися весельем глазами, выдвигалось в окне. Живая, всегда радостная, красиво говорившая, она во время прогулок привлекала публику своими полными интереса разговорами, остроумными репликами, живою передачею новостей с вольного света, приносимых ею со свиданий.
В 1906 г. Ольгу Генкину разорвали в Сормове на вокзале черносотенцы купно с жандармами. Карауливший ее офицер и вокзальное начальство, пока жандармы уходили сзывать свою банду, имели достаточно времени и возможности спасти О. Генкину, но не захотели этого сделать и охотно отдали беззащитную девушку на растерзание."

Лидия Стуре

"Население общей камеры, куда я была втиснута на короткий срок, почти все состояло из с.-д. меньшевичек, очень молодых, детски наивных, „необстрелянных“... Среди них находилась единственная с.-р., нежная, хрупкая, совершенное дитя, смотревшая мечтательно своими большими синими глазами, по-детски чистыми, обрамленными длинными ресницами; вся худенькая, еще не сложившаяся, гибкая, с узкими острыми плечиками, вытянутой шейкой и длинными-предлинными двумя косами, с гладкой прической.
Это была Лидия Стуре... Она спала рядом со мною бок о бок, близ выходной двери. Ворочаясь по-ребячьи беспокойно во все стороны, вздыхая, часто шепча чье-то имя, она проводила ночи тревожно, без сна.
Вскоре ее освободили, но в 1908 г. на ее тоненькой шее затянули веревку…"

Татьяна Леонтьева

"Леонтьеву выпустили на поруки родителей, которые вскоре повезли ее за границу.
В августе 1906 г., в Швейцарии, в Интерлакене, выстрелом из револьвера она убила богатого старика Миллера, приняв его за П. Н. Дурново, бывш. министра внутр. дел. Кстати упомяну, что это, как потом передавали, не было личным делом Т. Леонтьевой. Оно организовано было максималистами, и ответственность не падает на нее одну. В марте 1907 г. Леонтьеву судили в Туне швейцарским судом, приговорили к 4 годам одиночного заточения с обязательным трудом и абсолютным молчанием.
... Татьяна Николаевна Леонтьева недолго оставалась в условиях тюремного режима. Она окончательно заболела психически и, отданная родителям, вскоре умерла."

Удивительно, - именно такое слово приходит на ум при посещении Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, где годами в одиночных камерах-мешках томились в неволе революционеры. Читаешь таблички с краткими биографиями у камер, многие дворянского происхождения, из состоятельных семей, могли бы прекрасно жить, отдыхать в Ниццах, паразитировать на народе...
А выбрали совсем другой путь.

Революционеров-террористов я полюбил в юности и видимо это уже навсегда.
Юношество склонно к максимализму и любит эффекты, поэтому Вера Засучич, Софья Перовская и Сергей Кравчинский привлекают гораздо больше, чем Плеханов, Мартов и Ленин. Ну, пишет там что-то Ленин. Ну, в тюрьмах сидит. Что здесь интересного? Вот Вера Засулич - совсем другое дело!
Судите сами.
28-летняя девушка благородных кровей. Дворянка.
А что для дворянина превыше всего? Тем более, для девушки?
Честь!
А может ли честный человек мириться с царизмом, с деспотией?
Конечно, нет!
И когда петербургский градоначальник Трепов отдал приказ ВЫПОРОТЬ находящегося в тюрьме революционера Боголюбова, Вера Засулич приняла решение УБИТЬ этого зверя в мундире.
Даже по законом ТОЙ России порка заключённых была запрещена. Что же позволяет себе этот распоясавшийся НАЧАЛЬНИК?
Вера берёт в руки пистолет и идёт в приёмную Трепова, чтобы застрелить его. Она готова к тому, что её будут бить, готова провести остаток жизни в тюрьме. Она ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК, поэтому у неё просто НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА. ПОДЛЕЦ ДОЛЖЕН ПОНЕСТИ КАРУ!
Вера Ивановна в своих воспоминаниях описывает этот свой поступок. Свои чувства в ночь перед покушением, свои эмоции непосредственно перед выстрелом.
Первый выстрел и - осечка.
Второй выстрел!
Градоначальник ранен в живот.
Офицерня бросается на девушку, начинает избивать её, пытается выдавить глаза. Вера падает на живот, закрывается от побоев, чтобы сохранить хотя бы зрение.
Побои прекращены. Революционерка арестована.
Вскоре после ареста - суд.
Суд присяжных.
И оказывается, что даже присяжным ясно, что Трепова ОБЯЗАТЕЛЬНО НАДО БЫЛО УБИТЬ!
И суд ОПРАВДЫВАЕТ ВЕРУ ЗАСУЛИЧ!
Её отпускают из-под стражи в зале суда, и публика ВЫНОСИТ ЕЁ НА УЛИЦУ НА РУКАХ!
На дворе апрель 1878 года.
И это триумф!!!
Первая маленькая победа совести над прихлебательством!
Конечно, революционеры понимают, что царские палачи опомнятся и вновь арестуют девушку, поэтому члены партии переводят Веру Ивановну на нелегальное положение.
Об этом событии и некоторых других рассказывает Вера Засулич в своих воспоминаниях.
Она рисует портреты своих соратников по партии, портреты друзей и врагов.
Мы узнаём о Нечаевском деле и видим самого Нечаева, получаем характеристику Дмитрия Клеменца и Сергея Кравчинского. Великолепные, незабываемые страницы!
Минус книги в том, что собственно книгой она стала старателями составителей - Вера Ивановна набросала лишь некоторые отрывки воспоминаний, которые позже были собраны в этом томе. Слог не всегда ровный, повествование носит прерывистый характер. Поэтому я не мог поставить этой работе "отлично", а поставил лишь "хорошо". Но как исторический документ и как документ ЧЕСТИ, книга эта достойна самой высокой похвалы!

Книга участника революционного движения эсера Яна Плястена, пишущего под псевдонимом Жуковский-Жук, рассказывает о мрачном эпизоде из арестантской жизни революционеров - народников на Карийской каторге.
Летом 1888 года генерал-губернатор Приамурского края барон А.Н. Корф осматривал многочисленные тюрьмы Карийской каторги. Политическая каторжанка Е.Н. Ковальская демонстративно не стала вставать перед бароном, сказав Корфу, что не признает царскую власть и их прислужников.
За свою строптивость Ковальскую ждет участь графа Монте-Кристо вкупе с Железной маской. Ее отправляют в одиночную камеру Верхнеудинской тюрьмы, солдатам перевозившим каторжанку, запрещено называть ее по имени. Ковальская должна была сгнить в одиночке под именем "секретная арестантка № 3".
"Смотритель Верхнеудинского замка, равным образом, не должен знать, кто именно содержится у него под наименованием "секретной арестантки № 3", не допускать к ней, помимо лично себя, никаких сношений ни с кем, даже с чинами надзора, никогда не вступать с ней в какие бы то ни было разговоры...
В камерах, в соседних с той, в коей будет помещаться секретная арестантка № 3", не следует помещать никого..."
Ковальская так бы и померла в безвестности, став очередной жертвой кровавого царизма, но в ее дело вмешалась небольшая часть русского народа (среди них были и дворяне), которые обладали человеческими качествами, всегда вызывавшими у меня восхищение.
Эти человеческие качества - стыд за бедственное положение большинства жителей Российской империи, сострадание к рабочим и крестьянам и готовность сложить голову за другого человека.
И именно за эти качества человека можно назвать Человеком с большой буквы.
И именно такого Человека искал при свете дня с зажженным фонарем философ Диоген.
Согласитесь, уважаемый читатель, все выше перечисленное никак не относится к "нашей" творческой интеллигенции, которая всю жизнь паразитирует на рабочем, но и словом не обмолвится о его нынешнем нищенском существовании в демократической России. Нет у них ни стыда, ни чувства сострадания.
Так вот, в знак протеста против переселения Ковальской, несколько политических каторжан Карийской каторги объявили голодовку. А Надежда Константиновна Сигида и вовсе пошла на отчаянный шаг.

Будучи арестанткой, она попросилась прием к коменданту Карийской тюрьмы Масюкову и в присутствии нескольких служащих дала ему пощечину.
За такое действие революционерка подверглась телесному наказанию - ста ударам розги.
Да, да, конец 19 века, но и тогда женщины подвергались телесным наказаниям.
Чуть отступим в сторону, дабы рассказать какие чувства испытывал человек, к которому применяли телесное наказание. И для этого приведем свидетельство Льва Николаевича Толстого, написавшего по этой злободневной теме статью "Стыдно":
"Я слышал и читал про случаи самоубийства крестьян, приговоренных к розгам. И не могу не верить этому, потому что сам видел, как самый обыкновенный молодой крестьянин при одном упоминании на волостном суде о возможности совершения над ним телесного наказания побледнел как полотно и лишился голоса; видел так же, как другой крестьянин, 40 лет, приговоренный к телесному наказанию, заплакал, когда на вопрос мой о том, исполнено ли решение суда, должен был ответить, что оно уже исполнено..."
В ту эпоху телесное наказание даже для крестьян было сродни моральному унижению и выглядело как надругательство над телом и душой человека.
После экзекуции, Н.К. Сигида чуть живая, дошла до камеры.

Она не вынесла позора и приняла смертельную дозу морфия.
И тут внимание, читатель. Я не зря упоминал об этих фантастических людях 19 века, готовых идти на самопожертвование.
Три каторжанки - М.П. Ковалевская, М.В. Калюжная и Н.С. Смирницкая в знак солидарности со своей подругой принимают яд и кончают жизнь самоубийством.
Но и это еще не все. В мужской половине Карийской тюрьмы 16 революционеров так же принимают яд. Но, толи его было не достаточно, а может быть, во влажной камере он потерял свои свойства, из 16 человек умирают двое - Бобохов и Калюжный.
"Поступил я так потому, что нашел это единственным возможным средством выразить протест против убийства Надежды Сигиды, и притом убийства не прямого..."(из показаний П.О. Иванова).
"С фактом надругательства над нашим товарищем Надеждой Сигидой я не мог примириться. В виду того, что все пути протеста для меня закрыты, я прибегнул к самоубийству, как к единственному исходу из этого положения..."
(из показаний Ф. Кона).
Шесть смертей самоотверженных борцов с царским произволом не пропали втуне. Общественный резонанс, как в России, так и за рубежом побудил царское правительство издать закон, отменяющий телесные наказания по отношению к женщинам.
Вот именно такие человечища и были совестью нации.
В отличие от всяких ахаровых и лженицыных, думавших не о жизни народа, который их кормил, а о своей, "свободной" России, где можно свободно покупать и продавать людей.
А книгу Иосиф Жуковский-Жук - Карийская трагедия и в дополнение к ней книгу Е. Ковальская, Г. Осмоловский, В. Петровский - Карийская трагедия я рекомендую к прочтению тем, кому действительно интересна история Человека с большой буквы.