Больше рецензий
Эксперт
По моему скромному мнению :)
27 июля 2022 г. 16:59
693
3 Разрыв шаблонов
РецензияС момента моего попадания в плен ни у кого из немцев не возникло мысли обыскать меня, чего я раньше так боялся. Не было и расспроса о конкретных военных делах. И так все мои былые представления о «злых немцах» сразу рассеялись.Может быть, мне просто повезло, что я попался в плен один и немного знал немецкий язык.
Сложно было оценить эту книгу, потому что, с одной стороны, она рассказывает подробности об интересующей меня теме, позволяет иначе взглянуть на события прошлого, а с другой стороны, помимо того, что события в немецком плену поданы уж слишком благостно, сама личность рассказчика моментами вызывала у меня сильное неприятие.
Вообще интересно, буквально недавно я огорчалась, что все книги, которые мне попадаются, написаны от лица благородных людей, а ведь ни у кого не вызывает сомнение, что есть множество иных личностей. Поэтому, например, читая о том, как после окончания войны люди попадали в фильтрационные лагеря, я невольно воображала именно тех, кого насильно захватили враги и истязали в плену, поэтому мне виделось это как некая несправедливая акция – народ и так настрадался, а НКВДшники их задерживают и в чем-то подозревают.
Так вот эта книга дает возможность увидеть другую сторону событий, ведь, если верить автору, было огромное количество добровольно сдавшихся людей, которые скорее предпочли доверить свои жизни неприятелю, чем оказывать сопротивление, подвергаться опасности быть убитыми.
Размышляя над случившимся, я пришел к мысли, что, наверное, и мне не избежать плена. «Почему же все сдаются, а мне нельзя этого сделать?» – спросил я себя. И тут же ответил на этот свой вопрос: «Можно, так как после полностью проигранного сражения другого выхода, чтобы остаться в живых, уже не осталось. Предпочесть плену самоубийство, чего от нас требуют воинские уставы, не может быть и речи. Стоит жить дальше хотя бы для того, чтобы увидеть, как и когда закончится эта проклятая война»
Если по моим документам они узнают, что я действительно комсомолец и к тому же добровольно ушел в армию, то могут с ходу расстрелять. Следовательно, я должен предварительно избавиться от комсомольского билета и красноармейской книжки. Так и сделал – зарыл на дне окопа.
Я расположился рядом с двумя пленными, одетыми в новенькие шинели. Они оказались музыкантами из военного духового оркестра. Один из них планировал устроиться в Австрии, где у него был родственник – брат отца.
К великому моему изумлению, охранники оказались моими соотечественниками – русскими, украинцами и т. д., перешедшими на службу к немцам. Немцы называли их добровольцами вспомогательной службы или, кратко, «хиви» – от сокращенного немецкого слова «Hilfseillige (хильфсвиллиге)», буквально – «готовые помочь». Каждый из них получал питание как немецкий солдат и зарплату, а также дополнительное довольствие.
В этом же домике проживали три рядовых астраханца, т. е. бывших жителей Астрахани. Они согласились служить немцам в качестве проводников в свой город через калмыцкие степи. И перебежчики, и астраханцы получали от своих хозяев дополнительное питание. Среди обитателей лагеря были также лица, согласившиеся служить немцам в качестве их ставленников при оккупации Северного Кавказа, которая планировалась на ближайшее время. Одного из них – бравого молодого человека, очень наглого и самоуверенного, немцы уже «командировали» в Краснодарский край, и мне пришлось быть свидетелем его шумных проводов. Возможно, оба моих соседа – тоже кавказцы, были теми, на кого немцы «положили глаз» в расчете на захват Азербайджана и Армении.
По-видимому, Вартан, как и я, понял, что без знания немецкого языка невозможно обеспечить себе более или менее нормальную жизнь.
На следующий день я случайно разговорился с перебежчиками – русским и осетином, к которым почти все обитатели блока относились с некоторым пренебрежением, из-за чего они испытывали неловкость. Они сказали мне, что попали в плен не в окружении и не в большой группе военных, а каждый поодиночке, и поэтому для них лучшим выходом было признаться немцам, что они являются перебежчиками.
Во время летних боев он якобы добровольно перешел к немцам, расстреляв жида-комиссара. Он имеет страстное желание отомстить большевикам за своих родителей и за другие беды, поэтому просит взять его на службу в ряды доблестных Германских вооруженных сил и обязуется быть верным солдатом. Поступок Ивана никого не возмутил, хотя то, что он сделал, было, по существу, изменой Родине. Но почти все тогда считали, что победить Германию невозможно и, так или иначе, придется ей служить.
Одессит Бровко поддержал это намерение, сказав, что сейчас для нас самое главное – любыми способами выжить, не умереть с голода.И это мы можем сделать лишь с помощью Германских вооруженных сил, которые уже близки к победе. После победы мы договоримся с руководством Германии о дальнейшем устройстве нашего государства, следуя принципам, которых придерживался Ленин. Многих слушателей, включая и меня, будущее нашей страны, которое можно было представить себе из выслушанной речи, вполне устраивало, и за это вроде стоило бороться с оружием в руках. Позже мой знакомый повар сказал, что подобного рода речами Особая команда лагеря обманывает военнопленных, чтобы легче было вербовать их в антисоветские войсковые формирования. И, между прочим, несколько пленных в лагере, то ли поддавшись этой агитации, то ли по своему убеждению или из-за невозможности выносить голод и другие мучения в плену, подали тайком от своих товарищей заявление о зачислении их в РОА.
Я узнал, что он тоже бывший московский студент, попал в плен в начале октября 1941 года в окружении под Вязьмой. Совсем недавно он окончил курсы пропагандистов где-то под Берлином. Теперь ждет в нашем лагере назначения на соответствующую должность в одном из формирований РОА генерала Власова. Живется ему неплохо, всегда сыт, отлично одет, иногда выпивает и «ходит к девочкам», а главное – «живет только сегодняшним днем». Уходя, он угостил меня сигаретой и пригласил захаживать к нему в тот барак, где он работает в составе Особой команды. Но поселился он на частной квартире в Мюльберге.
Пока я общался с офицером, за этим наблюдал мой знакомый повар, и, как только я остался один, повар сделал мне замечание – почему я разговаривал с «этой сволочью, рядом с которой и стоять не следует». Пришлось кое-как оправдываться и отбросить возникшую было мысль о поступлении на пропагандистские курсы и о записи в РОА.
В течение тех дней, когда мы работали у мясника, на территории аэродрома немцы установили несколько зенитных батарей. Оказалось, что среди зенитчиков есть добровольцы из Советского Союза.
Власовцы стали нам предлагать, пока еще не поздно, присоединиться к ним и поехать в Чехословакию, оттуда – в Южную Германию, где РОА сдастся американским войскам. Власовцы считали, что американцы и англичане скоро заключат с Германией мир и начнут совместно воевать с большевиками, а РОА в этой войне «сыграет решающую роль и обретет у народов России вечную славу». Мы же задали власовцам вопрос: «А если США и Англия не сделают того, о чем мечтают ваши командиры?»
Более того, повестование рассказывает, что жизнь советских военнопленных вовсе не была такой ужасной, как я читала ранее. То ли мне больше попадались истории еврейского населения и поэтому сравнивать лагеря смерти и обычные трудовые лагеря некорректно, то ли автору очень повезло и он попал в удивительно мягкие условия.
Работа в мастерской длилась с 7 часов 30 минут до 17 часов с перерывом на обед с 12 до 13 часов. Выходные дни были по воскресеньям, а по субботам – короткий рабочий день, т. е. до обеда или немного дольше.
Центральная газета утверждала, что Сталинград теперь немецкий город и что скоро Германия одержит в войне полную победу. В связи с этим у меня и у большинства моих товарищей не оставалось никакой другой цели, как просто выжить в плену.
После всего прочитанного мне спалось очень плохо – мучила мысль: если останусь живым и вернусь из плена в родную деревню, когда хозяевами в стране будут немцы, что же я буду делать? Инженером, разумеется, мне не стать. В лучшем случае придется определиться крестьянином-единоличником, если немцы дадут землю.
Возможно, изначально миролюбивый настрой писателя заставляет его описывать события столь добродушно, так как за всю книгу можно насчитать меньше десятка раз, когда с героем поступили жестоко (например, ударив плетью поверх одежды или кулаком в лицо за отказ выполнять определенные работы). Но это или были действия советских полицаев (они, в отличие от немцев, проявляли большую жестокость к соотечественникам) или, например, поступок коменданта лагеря, который потом принес извинения Юрию и пытался загладить свою вину (комендант лагеря военнопленных просит у советского солдата прощения, вот так поворот!)
Фельдфебель молча положил мой листок на стол, потом взял свою плётку с хлыстом и совершенно неожиданно трижды ударил меня по спине. От боли я едва не потерял сознание. Повернувшись к жалобщику, фельдфебель спросил его: «Ну, как, ты теперь доволен?» А тот, совсем растерявшись от увиденной сцены, сказал: «Зачем же ты его так, ведь он совсем не виноват. Его не было среди воров, наоборот, он просил их не ходить на огород». «А пусть научится заставлять людей подчиняться себе», – ответил фельдфебель.
От такого поступка коменданта я потерял самообладание и заявил, что впредь отказываюсь выполнять функции полицая и служить переводчиком. Выскочив из помещения, я побежал в ближайший ангар, где в это время товарищи разгружали грузовик с контейнерами. Ребята сразу пристали с вопросом, что со мной произошло, но у меня не было сил отвечать им, и они оставили меня в покое. Кто-то принес мне махорочную цигарку.
Покурив, я немного успокоился и стал думать, что же делать дальше. От безысходности появилась безумная идея – сейчас же убежать из лагеря, даже без личных вещей. Поэтому я встал и отправился к воротам, чтобы исполнить задуманное. Однако передо мной вдруг появился запыхавшийся фельдфебель, который удержал меня и негромко, униженно попросил: «Пожалуйста, прости меня, Юа, я с тобой очень плохо поступил, но я не мог иначе, ведь у меня среди немцев много недругов».После этих слов я еще больше растерялся и не знал, как же мне теперь быть. Но фельдфебель, ободряя меня, добавил, что больше не будет заставлять меня заниматься работами, где требуется командовать пленными: «Для этого ты еще слишком молод и неопытен. Поэтому останешься только переводчиком». И от этих слов мне стало легче и я почти успокоился. Затем фельдфебель сказал, чтобы я никому из пленных, а особенно немцам, не говорил, что он просил у меня прощения.
В общем, всё происшедшее со мной укрепило мой авторитет среди товарищейОн подозвал к себе обоих провинившихся и меня и молча, на глазах у всех присутствовавших – наших и голландских пленных, а также часовых и Штайнорта, сильно дважды ударил меня дубинкой по голове, и я свалился. Товарищам досталось по одному удару, и они не упали.
При этом весь строй молчал. Я с трудом встал и крикнул по-немецки фельдфебелю, что он не имеет права бить пленного и что я буду вынужден на него жаловаться. Меня поддержали два голландца. Но фельдфебель, не обращая на это внимания, ударил меня еще раз, сказав, что как старший рабочей команды я обязан воспитывать «своих глупых свиней», о чем он давно всех предупреждал.Мне пришлось просить товарищей впредь не подводить меня – ведь за их глупые выходки приходится отдуваться мне. Но до конца плена фельдфебель больше не поднимал на меня рук и даже почти не повышал голос при всех провинностях – не только моих личных, но и моих товарищей.
Вообще, читая воспоминания немца о советском плене Клаус Фрицше - Воздушный стрелок , я радовалась, что возможно примирение воющих народов, приятным открытием было, что советские люди проявили себя с лучшей стороны, но в данном случае рассказ советского военнопленного повергал меня в такой шок, что верить ему очень сложно. Словно иная реальность, где на оккупированной территории немцы усиленно лечат советских солдат, вернее, позволяют советским врачам их лечить.
Оказалось, что он попал в плен утром 26 мая, когда к полевому госпиталю неожиданно подъехали немецкие танки. Никакой стрельбы не было. Всех ходячих раненых и больных немцы отправили пешком в сопровождении конвоиров на сборный пункт для военнопленных. А раненых и больных, не способных самостоятельно двигаться, включая моего сослуживца, они посадили вместе с медицинским персоналом на грузовики и привезли в Лозовую. Тяжело раненных и совершенно безнадежных они оставили в полевом госпитале вместе с хирургом и медсестрами, рассчитывая, что в остальном им помогут местные жители. Позже я несколько раз встречал тяжело раненных военнопленных, которых немцы вообще отпускали на свободу.
Все последовавшие дни, почти до конца сентября, я тщательно соблюдал все рекомендации врачей и только благодаря этому выжил и окончательно избавился от дизентерии. Помогло этому и питание. Всю пищу готовили строго в соответствии с болезнью человека. Приносили нам мясные и куриные блюда и бульоны, горячее кипяченое молоко, вареные куриные яйца, а также арбузы и овощи. Большинство больных получали черный хлеб, а мне давали сухари. Было удивительно, как в чрезвычайно тяжелых условиях оккупации администрация больницы могла добывать эти продукты. Единственным недостатком в питании было то, что порции пищи были для многих больных очень малыми.
В письме он сообщал, что находится в Днепропетровске в плену у немцев, сильно захворал и хотел бы, чтобы одна из его дочерей поскорее приехала проведать отца. Однако было очень мало шансов на то, что это письмо дойдет до адресата.
Как-то после визита врача сосед сказал мне, что из этой больницы по заключению врачей и с согласия немецких властей тяжело больных и тяжело раненных отпускают на волю. И, может быть, его тоже отпустят. Тогда он доберется до родного села и остаток жизни проведет в кругу семьи. Он добавил, что если и меня отпустят, мы вдвоем доберемся до его села и будем жить вместе.
…Когда через несколько дней я только-только закончил ужин, ко мне пришла лечащий врач и сообщила полушёпотом, что меня включили в список безнадежных больных, которых скоро представят немецкой комиссии, дающей разрешение на свободное проживание на территории Украины. Мы подробно обсудили все проблемы, которые при этом могут возникнуть. Меня хотели представить комиссии как чрезвычайно истощенного человека и больного раком желудка в последней стадии. Врач научила меня, как отвечать на вопросы немецких врачей. Определили также место моего будущего жительства. Я предложил считать им село в Винницкой области, о котором мне говорил сосед по палате.
Более того, безнадежно больных они не уничтожали (о чем писал даже немецкий журналист), а готовы были отпустить из плена (хотя, возможно, автор поверил немецкой пропаганде, так как свидетелем этого он сам не был). С лекарствами, правда, дело обстояло не очень хорошо, но автор отлично умеет приспосабливаться, заводить полезные знакомства и дружбу с нужными людьми. Например, стоит применить свое знание немецкого языка, как он уже получает то сигаретку, а то и нужные ему лекарства, ведь как отказать столь послушному пленному, который рад вытянуться по стойке смирно и отдать честь немецкому офицеру.
Четвертый день моего пребывания в больнице ознаменовался тем, что после завтрака состоялся визит высокого немецкого начальства, сопровождаемого нашим врачом, фельдшером и другими лицами. Среди визитеров находились также два переводчика. Главный немец – подполковник медицинской службы – был уже в годах. Он носил не обычные очки, а пенсне. Его мундир украшала лента Железного креста второй степени. Лицо главного немецкого врача выглядело добродушным.
Когда компания оказалась у моей кровати, я сразу, хотя и с большим трудом, поднялся с нее и встал по стойке «смирно», что очень понравилось немцам. А затем на многие вопросы главного врача обо мне, задаваемые русскому врачу, я стал отвечать сам на немецком языке, чем вообще привёл всех чуть ли не в восторг. Немец ободрил меня, сказав, что я обязательно скоро выздоровею, для чего он постарается лично.Я увидел, что двое немцев закурили, и осмелился попросить у них курева. Солдаты, тронутые тем, что я обратился к ним по-немецки, дали мне пару сигарет, одну из которых я сразу же прикурил от их бензиновой зажигалки. Подошли и другие солдаты, и стали расспрашивать: сколько лет, откуда родом и прочее, и тоже дали несколько сигарет.
Можно сказать, что с этим надзирателем я подружился. Зная, что у меня нет ни мыла ни полотенца, он принес мне кусок белой ткани. Но мыла он достать не мог – на это требовались большие деньги. Я был так растроган вниманием надзирателя, что отдал ему последние сигареты.
Обедать мне пришлось одному. Но тот же надзиратель неожиданно принес мне в дополнение к борщу ломтик хлеба и кусочек говядины.
Надо отметить, что автор много нелицеприятного рассказывает о себе, что удивительно, его не смущает свое "подхалимство". Т.е. в борьбе за жизнь, наверное, все средства хороши, но после советских книг читать такие воспоминания более чем непривычно.
Так, Владимиров описывает, как в оккупированном городе, оказавшись за пределами тюрьмы-больницы, он с медсестрой зашел на местный рынок и сел просить подаяние с табличкой «помогите убогому пленному».
…Когда мы вышли с рынка, медсестра остановилась на людном месте и сказала: «А теперь тебе предстоит заняться очень важным делом – будешь добывать нам пропитание». Она усадила меня на деревянный чурбак и вытащила из сумки рулончик белой бумаги, на которой крупными черными буквами было написано: «Подайте ради Христа убогому пленному и его товарищам на пропитание». Это «объявление» моя спутница повесила на гвоздь, торчавший из доски забора, и отошла в сторону, предупредив: «Сиди тихо и ничего никому не говори». И не успел я опомниться, как на одеяло передо мной прохожие стали кидать куски хлеба, головки подсолнуха, жареные семечки в пакетиках, вареные початки кукурузы, картофелины и фрукты, а также пожертвовали молоко в бутылке.
Или, например, о том, как он выбросил за ограду записку, что он голодающий солдат и две местные девушки ходили к нему с передачами, подкармливая бойца. Пытался он провернуть такой же трюк и в немецком лагере, но его руководство по-доброму предупредило, что за попытку установить связь с местными последует наказание, да и местные не будут помогать военнопленным, боясь наказания.
Переводчик попросил меня отойти с ним в сторону, и когда мы удалились от других пленных, он сообщил мне следующее. Прошлым вечером к нему пришел его друг – полицай, имеющий право бывать за пределами лагеря. Возвращаясь из Мюльберга, он обнаружил у дороги мою записку. Хотел было отдать её немецкому начальству, но потом передумал и принес переводчику, чтобы вместе обсудить, как поступить дальше. Переводчик и полицай решили никому из начальства о записке не говорить, а меня строго предупредить, чтобы я впредь такие записки не писал, потому что это, во-первых, смертельно опасно, а во-вторых – совершенно бесполезно, так как никто из немцев, даже очень сердобольных, не рискнет принести в лагерь передачу для военнопленного, тем более советского.
А еще он заметил, что я могу начать работать переводчиком в небольшой рабочей команде и совершенствовать в ней знание немецкого языка, без чего впредь «нельзя будет жить по-человечески, если Германия победит в этой войне». Он посоветовал также быть очень осторожным не столько с немцами, сколько со своими же людьми, среди которых немало сволочей. Угостив меня напоследок немецкой сигаретой и дав прикурить её от зажигалки, переводчик удалился.
Описанию немецких лагерей отводится приличная часть данной книги, в целом же она вышла весьма однотонной. Да, нехватка питания приводила к слабости заключенных, но тут, конечно, во всем виноват Сталин, не подписавший Женевскую конвенцию, ведь остальные заключённые получали посылки.
В 1941–1942 годах для советских военнопленных в лагерях прифронтовых областей, суточные нормы питания содержали лишь 300–700 калорий на человека. С 1942 года к этим нормам ввели добавки. Так, в лагерях Шталаг калорийность питания увеличили с 1000–1300 калорий до 2040 калорий для неработающих и до 2200 калорий для работающих пленных. Для советских пленных все нормы всегда были заметно ниже, чем для пленных из других стран. Конечно, эти нормы были еще ниже, чем у немецкого гражданского населения и особенно у работавших. Как и в нашей стране, всё немецкое население получало продукты по карточной системе.
Однако некоторые военнопленные, например, английские и американские, редко пользовались горячей пищей из пищеблока, и даже хлебом. Причиной такого пренебрежительного отношения несоветских военнопленных к лагерному пищеблоку было то, что они напрямую или через Международный Красный Крест регулярно получали от родных, а также от этой организации, пищевые и другие посылки. Им присылали даже шоколад, натуральный кофе и даже сигареты.
Дело было в том, что государства, к которым относились несоветские военнопленные, подписали Женевскую конвенцию о военнопленных, а СССР – нет, и руководство нашей страны отказалось соблюдать два главных условия этой конвенции: 1) обмен списками военнопленных и 2) предоставление им права получать письма с родины через Международный Красный Крест. Считалось, что граждане СССР вообще не могут стать военнопленными. И как бы в подтверждение этому, 16 августа 1941 года вышел сталинский Приказ № 270, объявивший всех военнопленных предателями и изменниками Родины. Поэтому немцы вполне «законно» морили нас голодом. Это явилось одной из причин того, что из 5,7 млн советских пленных (согласно данным Музея Великой Отечественной войны) 3,3 млн погибли, т. е. около 57,7 %. А в Первую мировую войну находились в Германии в плену 1 434 500 русских солдат, и из них умерло лишь 5,7 %, но тогда солдаты были под опекой Международного Красного Креста.Из несоветских военнопленных труднее всего жилось в лагере сербам и полякам (в конце 1943 года к ним присоединились итальянцы), а также отчасти французам, бельгийцам и немногочисленным грекам. Эти пленные были вынуждены работать в Мюльберге, куда уходили рано утром. А англичане и американцы не работали. Я видел, как эти пленные гоняли по заснеженному полю футбольный мяч и упражнялись на турнике. Не работали также и индийские военнопленные.
Я, кстати, только недавно начала задумываться, а реально ли дело в этой конвенции, ведь, например, поляки,сербы или греки, хоть ее и подписали, но все же не могли похвастаться хорошим обеспечением, как американцы или англичане. Более того, ранее я встречала упоминание польской писательницы, что наличие Красного креста вовсе не спасало обреченных на смерть в лагерях, они лишь формально делали вид, что проверяют соблюдение каких-то прав заключённых.
Но возвращаясь к данной книге, отмечу, что в целом питание было хоть и скудным, но сносным, тем более те пленные, которые ходили на работы к немецким крестьянам, если верить автору, всегда ели досыта. Ну и воровали продукты с полей, расположенных за лагерем, за что иногда им попадало от конвоиров. Работали у крестьян и советские девушки, пригнанные с захваченных территорий, но тем тоже не на что было жаловаться, в книге сплошная идиллия.
Не буду говорить также о местах и лагерях, где находились и работали гражданские лица из оккупированных немцами территорий нашей страны (т. н. Ostarbeiter – остарбайтеры, т. е. восточные рабочие) и других государств. Отмечу лишь, что этим лицам было несравнимо лучше, чем советским военнопленным. Ведь гражданским лицам выплачивали неплохую зарплату и предоставляли значительно лучшее питание, и они жили и ходили почти везде свободно, не находясь под конвоем. Они даже могли вести почтовую переписку с родными (наши – только из оккупированных мест).
Я, между прочим, встречал в Германии украинских, русских и белорусских девушек, которые приехали туда добровольно, чтобы заработать немалые деньги и хорошо одеться. В первые годы войны остарбайтеры носили на своей одежде слева на уровне груди синюю квадратную нашивку с белыми каёмками и надписью OST (ВОСТОК), а позже – национальные эмблемы (в частности, выходцы из Украины – трезубец).
Автор удачно устроился в лагерях: то ходил к соседям иностранцам – англичанам ,индусам - и рассказывал, как русские выиграли Сталинградское сражение, получая щедрые подарки от союзников, не забывая делиться со старшим по бараку, ведь с руководством надо дружить.
На этот раз я направился в барак, где обитали индийцы-мусульмане. Войдя в барак я сразу поприветствовал их на английском языке и сказал, что мне хотелось бы узнать, как они живут, какое у них настроение и знают ли о том, что в войне наступил переломный момент после поражения немцев под Сталинградом. Я спросил, не могли бы они помочь русским пленным хотя бы сигаретами и некоторыми продуктами, поскольку мы лишены помощи от Международного Красного Креста.
Как я и предполагал, мусульмане повели себя со мной точно так же, как и их немусульманские соотечественники.
Часть принесенных подарков, особенно сигарет, я оставил для себя и майора, а большую отдал соседям и старшему по бараку, чтобы тот распорядился ими, как считает нужным, зная лучше меня, кто из его подопечных особенно нуждается в помощи.
Сербы, греки и поляки почти ничем не смогли меня «одарить», так как помощь от Международного Красного Креста и от родных до них доходила редко.
Вслед за посещением индийцев я побывал у англичан и американцев. Оказалось, что ни один пленный в обоих бараках не ходит ни на какие работы. В дневное время они прогуливались по территории блока, играли в карты, шахматы и шашки и читали книги.
А еще меня угостили очень вкусным супом из мясных консервов, который я заедал белыми сухариками, и дали кофе с молоком.
Между прочим, во время войны многие немцы вынуждены были довольствоваться кофе из зерен ячменя и чаем из разных листьев или моркови, поскольку морские транспортные связи Германии оказались нарушенными и она не могла получать кофе и чай.
То работал переводчиком - его упорное изучение немецкого очень ему помогло, ведь переводчики жили в иных условиях, так же, как и еще несколько привилегированных сотрудников из пленных.
И я, скомандовав строю «смирно!», подошёл к Хебештрайту строевым шагом, остановился перед ним, приставил вытянутую ладонь правой руки к головному убору и громко произнёс: «Herr Feldwebel, alle 57 (не помню, точно ли столько было) sowjetische Kriegsgefangenen, ausser drei Koche in der Kuche, sind zum Arbeitseinsatz angetreten. Alle sind gesund und arbeitsfahig (господин фельдфебель, все 57 советских военнопленных, кроме трех поваров на кухне, к использованию на работе построены. Все здоровы и работоспособны)!» Сказав эти слова, я продолжал стоять в том же положении, пока фельдфебель не произнес «Ruhrt euch (Вольно)!»
Фельдфебель, вовсе не ожидавший такого моего доклада, оказался потрясен и сразу обратился ко мне с предложением, чтобы я в будущем в случае присутствия вместе с ним высшего для него начальника – офицера докладывал последнему о своих людях перед их строем точно аналогичным образом. Для него, фельдфебеля, это будет большая честь.
В общем, эта чуть скучноватая картина стала оживляться, когда советские войска вошли в Германию. Тут уж автор не преминул упомянуть о красноармейцах-насильниках, которые угрожали всем немкам. Причем непонятно, почему автор так смакует эту тему и почему он решил изменить своему правилу не говорить о плохом. Ведь он не ограничивается одним-двумя упоминаниями о том, что озверевшие солдаты угрожали местным женщинам, а с методичностью ни один раз приводит рассказы местных, как они прятали дочек от солдат, или дошедшие слухи, как та или иная дама подверглась насилию.
Финальная часть книги посвящена тому, как автор возвращался домой, как будучи проверен в фильтрационном лагере, был уравнен в правах с демобилизованными солдатами, но был направлен на работу в шахту.
Самым важным событием для всех нас было собеседование в Особом отделе, где наши данные тщательно записали, чтобы затем проверить их достоверность путем запросов в соответствующие органы. Таким образом, все репатрианты прошли предварительную фильтрацию, но она еще не была окончательной и закончилась лишь в первой декаде июня.
Начальство объявило нам, что отныне мы, хотя и не носим военное обмундирование, являемся пехотным соединением, входящим в состав 21-й армии, возвращающейся пешком на Родину. Каждому отделению выдали по две винтовки с боеприпасами, а некоторым взводам – даже пулемет, и кого-то вооружили автоматами ППШ. Соответственно, резко усилили дисциплину – нельзя было свободно отлучаться с территории военного городка. Вставали утром и ложились спать только по команде в строго установленный срок. Каждый день проходили строевую, боевую и политическую подготовкуЧерез неделю пребывания в городке все наши подразделения в составе полка в 21-й армии новое начальство упразднило. Сформировали заново четыре так называемых рабочих батальона, которым предстояло в различных районах страны выполнять восстановительные работы
При этом, хотя бывшему пленному и не разрешалось покидать место работы и Свердловский район Луганской области, все же их воспринимали как полноценных сотрудников: дали место в общежитии, положили очень хороший оклад, а в дальнейшем выделили участки земли. Но работа была трудной из-за периодических обвалов и болезней легких, которой страдали шахтеры, хотя стоит отметить, что очень много женщин работало рядом с мужчинами. Не проработав и года в таких условиях, автор восстановился в Московском университете стали и сплавов и, несмотря на сопротивление непосредственного начальства, был поддержан областным начальником и прокурором и уволен с правом заранее уехать перед учебой, чтобы побывать дома.
Тут автор вновь поражает читателя своей откровенностью, рассказывая, как жил с девушкой, на которой не спешил жениться, при этом, уехав из Свердловского района, не придумал ничего лучше, как написать от имени брата, что его схватила милиция, чтобы она больше не писала ему. Вообще автор весьма часто упоминает, как в него влюблялись окружающие его девушки, видимо, даже будучи военнопленным он вызывал интерес противоположного пола.
Подводя итог, от мемуаров невольно ждешь правдоподобности, но в данном случае столь сильное обеление немцев, даже попытка оправдания Власова и бойцов РОА
Замечу, что некоторые объясняли стремление генерала Власова сформировать РОА, чтобы, обманув Гитлера и его окружение, спасти от голодной смерти миллионы советских военнопленных.
(куда он чуть было не вступил, но увидел, что остальные пленные презирают таких перебежчиков, да и зачем рисковать жизнью, если «нас и тут неплохо кормят») и такой контраст с красноармейцами-насильниками вызывает у меня недоверие к истории автора. Да и сам писатель выглядит словно блаженный, ведь кто еще будет радоваться, что при нападении врага на свою страну не убил ни одного противника (при том, что он добровольно записался в ополчение), или рассказывать как занимался обменом ради получения формы иностранных военнослужащих, так как обмундирование цвета хаки симпатичнее, или радостно повествовать, как дружил даже с теми, кого остальные военнопленные презирали.
Комментарии
Тоже удивилась от того, что прочла в твоей рецензии. Мой дедушка тоже в плен попал к немцам, рассказывал, что их собрали, велели главнокомандующим выйти вперёд, их расстреляли, а остальных (включая моего деда) просто отпустили - босяком и без тёплой одежды.
Насколько я знаю, Сталин не стал сотрудничать с Красным крестом потому, что всё, что предназаначалось для советских солдат, отбиралось и шло в немецкую армию - так что это означало бы помощь врагу.
Наверное, Автор публиковал свои мемуары при Хрущёве, такое тогда на ура воспринималось.
Вот видишь, дедушку отпустили, не убили -это ведь тоже необычно.Ведь он мог потом пойти опять против них, почему его интересно не забрали в плен?
Книга думаю 90х, потому что русские насильники и коллаборационисты вроде в СССР и при Хрущёве не мелькали в литературе, но надо бы проверить
Может быть и в перестройку и в 90-е, что даже вероятно ближе к истине, в более ранние времена вряд ли стали бы восхищаться такой изворотливостью, как у автора в этой книге.
Насчёт конвенции вообще надо изучать подробнее, я видела статью, что вообще она не предполагает взаимности, т.е. если подписал, то ко всем должен относиться пленным одинаково, а не только к отдельным.Так же видела, что наши подписали другую какую-то конвенцию, но это уже ничего не поменяло, плюс была ещё более старая ранее подписана.
В целом, если речь шла об уничтожении наций,то никакие бумажки ничего не меняли. Но вот такие авторы как данный меня заставляют задуматься, может уничтожали только часть людей, а те кто готов служить нормально себе жили?
Как покащало время, вообще ни бумажки, ни ООН ни любые другие организации ничего не меняют и не становятся преградой перед войнами.
==Однако были среди них и такие, которые, хорошо высказываясь о Советском Союзе, одновременно симпатизировали немцам, рассчитывая с их помощью и помощью японцев добиться независимости Индии от Великобритании.===
Какая прелесть. Прямо худлит. Представляю как в голос ржала редакторская бригада, вставляя этот пассаж. Вообще выскажу свое субъективное мнение, что всё это творчество 90-летних былого белого - разоблочаителей, былого черного - восхвалителей воняет до небес. Тут уже не понять, что они сами писали, а что заказчик музыки.
Кстати (раз уж выше зашла речь) по поводу баек о советских солдатах-насильниках. Цифра росла, росла пока, как всякий пузырь не лопнула.
Мириам Гербхард выпустила новую книгу по теме "Мы, дети насилия" ("Wir Kinder der Gewalt"), где утверждает, что насилию поверглись 900 тысяч немок, причем впервые сказала, что треть от этой цифры - жертвы американцев, французов и англичан. А это на Западе вообще табуированная тема, хотя если судить по тому что союзнички вытворяли с женщинами в Италии, нет никаких оснований считать, что в Германии было по другому.
Заранее прошу прощения, что ссылку на русский текст могу дать только в исполнении пропагандистской помойки "Дойче Велле". Но с другой стороны то, как они извиваясь и сквозь зубы об этом пишут, тоже доставляет.
Я тоже думаю, что в любую эпоху литература не вся подряд публикуется, а та, которая подходит издательсву, отвечает каким-либо запросам. Что удивительно, этого автора, судя по всему, публиковали несколько раз, тут на сайте разные издания представлены
Про насилие женщин я точно читать не буду, я вообще трагедий стараюсь избегать, моя нервная система не выдержит. Но думаю, что на войне границы дозволенного у людей могут стираться и поэтому, конечно, были разные инциденты, просто если книга пишет о реальности войны, то надо разные факты показывать, а не так как тут -все было хорошо, пока не пришли варвары, а вот немцы ни одной девушки не изнасиловали, деньги лишь платили работницам, чтобы они себе платья покупали.
Да, тема чрезвычайно неприятная и насквозь изнасилованная пропагандистами. Но тут вот какое дело.
Мириам Гербхард пишет о 8,5 тысячах детей родившихся от оккупантов. Допустим пропорция та же, что и выше. То есть одна треть от этой цифры приходится на союзников.
Для сравнения - на оккупированной территории СССР родилось по разным оценкам до 100 тысяч детей от немцев, в оккупированной немцами части Франции счет тоже идет на сотни тысяч. То есть на порядок, если не на два больше.
Главная проблема в том, как с означенными цифрами обращаться. Понятно, что на оккупированной территории элемент подчинения и зависимости присутствует практически всегда, переводя отношения в большей или меньшей степени в разряд "насильник-жертва".
И вот тут как раз вступает в игру расистский стереотип, на котором и играют пропагандисты. Если француженка с немцем, то сугубо по взаимному согласию, так как оба - культурные европейцы, а если немка с варваром-азиатом, то однозначно - насилие. Поэтому я бы просто, абстрагируясь от пропаганды, восходящей к доктору Геббельсу, исходил бы из заявленной цифры. Допустим было 5 тысяч детей, родившихся от "советских оккупантов". Мизерная цифра, в рамках статистической погрешности, если сравнивать с количеством детей, родившихся на оккупированной немцами территории СССР или Франции.
То есть ни о каких массовых изнасилованиях речь тут в принципе идти не может, все это расцветшие десятилетия спустя после войны пропагандистские страшилки, восходящие все к тому же Доктору Г.
Удивительно, что ту пропаганду, которую когда-то сочинили немцы, мы теперь сами используем, как реалистичное представление своем о прошлом.
Хотя я сейчас читаю о работе нашей памяти и мыслительном процессе и думаю, что все достаточно логично. Ведь достаточно несколько раз встретить где-то информацию, как она постепенно "автоматически" становится знакомой и правдоподобной и хотя мы даже не можем вспомнить источник, но доверие уже появляется. А уж чтобы нам попалась такая информация от Доктора Г кто -то хорошо постарался
Спасибо, Галя, было очень интересно прочесть про столь неоднозначного, но откровенного человека.
Вспомнилась эволюционная психология, которая говорит, что выживают не самые умные, сильные и смелые, а самые приспосабливаемые. Вполне поверю, что между пленными шла своя борьба за выживание. И, если таких героев мало в литературе, то скорее всего не от того, что их не было или это была редкость, а скорее стремление авторов создать историю лучше, интереснее, чем она есть на самом деле.
Вита, тебе спасибо за внимание. Приспособление это ожидаемо, но у меня возникло ощущение, что автор не до конца откровенен, где-то намеренно сгущает краски, а другие моменты наоборот опускает. Но возможно это лишь мое предубеждение,которое я никак не могу отключить:)
Просто мне сложно его понять, вот, например, он пишет, что вместо того, чтобы в конце войны идти навстречу своей армии, он решил любоваться на горы
Автор посягает на представления о долге, честности и порядочности советского солдата, знакомого нам по фильмам и книгам.
От прошедших войну слышала, что обостряется чувство прекрасного, хочется успеть взять от жизни больше. Но, конечно, познакомившись немного с подходом к жизни автора, с трудом верится, что это была единственная причина, есть более приземленные - задержаться в красивом, безопасном месте из-за усталости от войны, страха за свою жизнь. Что с человеческой точки зрения, более понятно, но, наверное, ему как мужчине было бы стыдно признаться в этом.
Как думаешь, если бы речь шла не о Великой Отечественной войне, мы легче приняли такое поведение?
Возможно, но мне казалось, что в стрессовой ситуации наоборот отключается чувство прекрасного, например, волнуясь перед экзаменом или переживая жизненные проблемы, сложно оценить природу. Но, конечно, это лишь мои догадки и стоит ещё читать воспоминания, чтобы понять закономерности.
В этом плане художественная литература чаще погружает нас во внутренний мир людей, объясняя, как и почему человек испытывает те или иные эмоции, приходит к определенным решениям, поэтому даже отрицательный персонаж становится понятнее, если видишь его "изнутри". А мемуары иначе устроены, поэтому я их долгое время не читала вообще.
Да, ты права, что автор описывает чувства воюющего не так, как советская литература, в этом определенно плюс книги, другой взгляд. Не думаю,что дело лишь в ВОВ, мы ее просто лучше знаем по книгам, но в целом, читая о том,как люди защищают свой дом, свою страну предполагаешь, что ими двигают какие-то благородные чувства, хотя бы некоторыми,которые пошли добровольно. Возможно эти чувства быстро пропадают,столкнувшись со всеми ужасами и нарушениями, но если за спиной родные, своя земля, разве это не придает смысл сопротивлению? Хотя, если не ставится вопрос о выживании, если "паны дерутся - у холопов чубы трещат", то иное дело совсем. Поэтому, наверное, пропаганда всех стран действует так, чтобы убедить население, что именно им грозит опасность, а данная книга говорит о том, что особой опасности не было, что вызывает диссонанс
Очень верно сказано про войну, защиту родной земли.
Согласна, что в бою не будешь любоваться закатом. На ум приходит князь Андрей, который заметил величие неба Аустерлица, когда его ранили и он выпал из боя.
Из приведенного тобой отрывка мемуаров, я сделала вывод, что героям удалось на время скрыться в горах. Поэтому если проводить аналогию с житейскими неурядицами, это скорее возможность на время сбежать от стрессовой ситуации на природу, когда понимаешь, что время передышки ограничено, начинаешь ценить каждое мгновение покоя и окружающего мира.
Цитата из биографии автора: "За три года концлагерей Юрий Владимирович вынес нечеловеческие испытания, но не только выжил, а сумел сохранить человеческое достоинство, бодрость духа и волю к жизни. "
Напомнило стврую советскую юмореску: "Был одновременно инвалидом третьей группы и мастером спорта международного класса, в зависимости от того, в какой очереди что давали".
Сейчас подобные книги очень востребованы.
Да уж,тут на ЛЛ очень странно написано, ведь автор всю книгу пишет о том, что немцы не такие страшные,как нам казалось, что среди них есть негодяи, но таких было мало в его жизни
Это не странно, это, надо понимать, в разное время.
Теперь для контраста хорошо Константина Воробьёва прочитать.
"Это мы, Господи". О плене в 1941-1942 гг. Текст уникальный, и уже хотя бы тем, что создан в 1943 г. (то есть это даже не мемуары, а по горячим следам написано).
Даже боюсь представить, что там за контраст, выдержит ли моя психика новые откровения очевидцев
В следующем году планирую читать Злобин Степан Павлович - Пропавшие без вести , так как Владимиров упоминает, что он в одном лагере был с С.Злобиным и в данной повести правдиво описан быт пленных
Обычный приспособленец, судя по отзыву)
Ага - "очень важное и для немцев, и для моих товарищей лицо".
Но интересно, что его и в СССР не осудили,хотя куда уж явнее сотрудничать с врагом, он смог дальше учится в универе, более того,в финале он пишет с гордостью о 20 медалях, так что медали видимо выдавали всем подряд:)
Из тех, что без мыла? Талант.
Вспомнился Астахов со своей бедой... фильм "Чистое небо".