Очерки — цитаты из книг

Ах да, я забыл: черви, портящие страницы, тоже имеют отношение к увлечению библиофила. Не все из них обесценивают книгу. Некоторые, когда они не затрагивают текст, образуют подобие тонкого кружевного узора. Могу сегодня сделать признание: я люблю и их. Разумеется, торговцу, продающему мне такую книгу, я демонстрирую свое…

И вот вы идете вдоль канавы, там, где еще сохранилась канава, и вода теперь спокойная, прозрачная и синяя, и все почти так, как зимой, когда приезжают миллионеры, только тогда не бывает мух, москитов и запаха мертвых, которые всегда пахнут одинаково, в какую страну ни приедешь, — и вот теперь они пахнут так же на вашей…

Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите.

не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколебимою силой (в какой это явилось потом, хотя все еще не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье…

Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда за русского человека.

Как научиться выбирать? К примеру, можно спросить себя, относится ли книга, которою мы держим в руках, к разряду тех, что мы выбрасываем по прочтении. Вы возразите, что узнать это невозможно, пока книга не будет прочитана. Но если прочитав две-три книги, мы замечаем, что не хотели бы оставить их у себя, возможно, нам…

Проблема, затрагивающая и книги, заключается ско-рее в их изобилии, в трудности выбора, в риске утратить способность к различению: это естественно, так как ра-стительная память обладает всеми недостатками демо-кратии политического устройства, при котором ради того, чтобы все имели возможность высказываться, при-ходится…

Страшно дальше брести в рассуждения, ведь так легко заплутать в дремучем лесу бесконечных и, как всегда, заманчивых вероятностей.

Длится ли его жизнь триста или только сто двадцать лет, не имеет большого значения: главное, что она наполнена порхающими над саваннами разноцветными бабочками, огненными шкурами пантер и таинственными холмами, за которыми может скрываться почти все, что угодно.

Я решил, что утрешняя белка хотела об этом напомнить, и меня охватила радость, ибо мир прекраснее всего тогда, когда наша мысль (как нам кажется) способна его истолковать.

«Наблюдая этих позабытых историей людей, эту живую иллюстрацию железного закона вымирания слабейших цивилизаций под напором и давлением сильнейших, я испытывал самое тяжёлое, гнетущее чувство, которое охватывало душу мертвящей тоской»

«Для них весенний сплав — разливное море, вечный праздник. Каменские славятся по всей Чусовой как лучшие бурлаки, зато и отчаяннее этих каменских не найти»

Миллионы самых тончайших хозяйственных ничтожностей, ни для кого, как мне казалось, не имевших решительно ни малейшего значения, не оставлявших, как мне казалось, даже возможности допустить к себе какое-либо внимание, вдруг выросли неодолимою преградой на пути ко всеобщему благополучию

..Глядя на крестьянина как на бессловесное животное, помещик, хотя бы самого грубого и дикого нрава, должен был кормить это человеческое существо, почитаемое им за скотину, чтоб она возила, чтоб она работала, чтоб она давала ему доход…

…этот посев ежедневной и ежегодной жестокости, как и всякий посев, должен, непременно должен дать всходы, плоды. Но едва ли они будут похожи на смородину…

Лица людей неподвижно спокойны — должно быть, никто из них не чувствует несчастья быть рабом жизни, пищей города-чудовища. В печальном самомнении они считают себя хозяевами своей судьбы — в глазах у них порою светится сознание своей независимости, но, видимо, им непонятно, что это только независимость топора в руке…

Это не жизнь, это безумие... Все они — лишние в хаосе уличной жизни, все не на месте в диком реве жадности, в тесном плену угрюмой фантазии из камня, стекла и железа.Однажды ночью они все вдруг сойдут с пьедесталов и тяжелыми шагами оскорбленных пройдут по улицам, унося тоску своего одиночества прочь из этого города, в…

юди стоят у борта и безмолвно смотрят в туман.А в нем рождается, растет нечто непостижимо огромное, полное гулкого ропота, оно дышит навстречу людям тяжелым, пахучим дыханием, и в шуме его слышно что-то грозное, жадное.Это — город, это — Нью-Йорк. На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные «скребницы неба».…

А кругом ничтожного куска земли, на котором она стоит, скользят по воде океана, как допотопные чудовища, огромные железные суда, мелькают, точно голодные хищники, маленькие катера. Ревут сирены, подобно голосам сказочных гигантов, раздаются сердитые свистки, гремят цепи якорей, сурово плещут волны океана.Все вокруг бежит,…

— Это кто? — тихо спросила девушка полька, изумленно указывая на статую Свободы. Кто-то ответил: — Американский бог... Массивная фигура бронзовой женщины покрыта с ног до головы зеленой окисью. Холодное лицо слепо смотрит сквозь туман в пустыню океана, точно бронза ждет солнца, чтобы оно оживило ее мертвые глаза

бедная голова мастерового поспевает тот час же проклясть свое каторжное существование, даёт самый решительный зарок не пить, подкрепляя это самой искренней и самою страшною клятвою, и только выговаривает себе льготу на нынешний день, и то не пить, а опохмелиться