Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
«Человек смертен, и это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!»
Часть I
Глава 1
И
У окончании переходной тропы, преграждая дорогу грузовику, о чём мог бы думать человек?
Об убегании? Об освобождении миром?
О ничего?
«О чёрт! – пауза, тишина в голове на одинокой улице; даже мысли остановились. – Дай мне силы закончить…»
Точно не о колесах, которые неестественно подпрыгивали, обращенные в брюкву.
Точно не о человеке за рулем.
Точно не о себе?
– О боги! – пауза, хор чувств на безлюдной улице; холодный жар поднялся изнутри. – Претрясно… Нас теперь трое…
В голове, но не мысль, родилось восклицание у человека.
А грузовик не думал останавливаться. Но брюквенные колёса раскололи дорогу надвое, и машина в шаге от человека съехала с тропы. Неожиданно для никого врезалась в столб. Разлетелась хрусталем.
И человек, не рискуя более стоять как столб, развернул с городской тропы и спотыкаясь пошел прочь.
Это был ‘Идиом Хатен’’’-Рид, кто крутил головой, не думая о том, что произошло. Единственная прядь на поле ночных волос, цвета молодой сирени, спадала к молочным губам и колебалась.
И будто прошлое не произошло, он достал из серых брюк телефон, припоминая тропу к другому магазину продуктов, и проверил баланс на карте: незначительный.
– Что это за светящийся камень?
Родилась немысль и озадачила ‘Идиома, поскольку он старался не думать. Он подумал, что от ударов сердца разум шутит над ним, но немысль отшутилась:
– Коли был бы у тебя разум, ты бы не лез под… Не-знаю-что…
Немысль хоть и рождалась в голове человека, но звучала едва ли ему однородно. Скрип по металлу, отлитому из забытого солнца, наполнял слова.
‘Идиом, стараясь не думать больше, подумал: «Может, стоит есть меньше?»
– Эй, кусок глины, ты в своем уме?
«Не в моем ж?» – подумал с разочарованием ‘Идиом.
– А что, в моем что ли? В моем не так пусто. Я даже сначала подумал, что тут людей забыли душой наделить.
– Тут это где? Во мне?
– Нет, пустая голова, в мире вашем. Ты вообще от мира сего?
– Наверное, а ты откуда? – на безлюдной улице прохожий, титан без лица, втоптал взглядом ‘Идиома и прошел мимо.
– Из-за тропа. Можешь не говорить вслух со мной, похоже, у вас это диковинно.
Опомнившись, ‘Идиом посмотрел за плечо: улица, очень широкая и одинокая, но рябь на луже напоминала о людях. Он ударил себя по лбу и вжался в пустую грудь.
«И как ты оказался во мне? И что тебе надо от меня?»
– Как? Это глупый вопрос, а вот что… Помоги освободиться.
«Как?»
– Очень просто: вырасти брюкву.
«Брюкву? Ты голодный что ли?»
– Не я… И брюква не для еды. Даже если бы я хотел тебе рассказать, то ты всё равно не понял бы.
«Едрена вошь, у меня денег почти не осталось, чтоб брюкву не для еды покупать.»
– Нет, кусок глины, ты должен вырастить брюкву! – немысль казалась разочарованной. – Просто забери у кого-нибудь, зачем покупать?
Хатен’’’-Рид нервно посмеялся, закусил губу и стал в телефоне искать ближайший садовый магазин. Пальцы, уставшие, грубые (работа осталась с уходом на отпечатках), – пальцы с третьей попытки попали на надпись «проложить путь»; парню пришлось свернуть с тропы немного правее.
Начинался дождь.
«Я не могу просто взять и украсть брюкву.»
– Не украсть – забрать. Можешь и сказать хозяевам, что тебе нужнее. Или нам, – скрип по металлу прерывался на смех, наверное.
«Так нельзя. Так неправильно.»
– Неправильно… Если такой правильный, то тогда и расторговывайся! Посмотрим, куда тебя заведет это, – разочарованно-заинтересованным звучал теперь металл (?). – Главное. Достань. Брюкву. Я не хочу вечно торчать в тебе. Вернее, всего лишь всю твою жизнь.
Впереди горел торговый центр. Вывеска «Гном» неуютно повисла между двумя домами. И в целом казалось, что соседние здания поедают ТЦ, а не наоборот. Дождь к тому времени усилился, смачивая серую футболку ‘Идиома.
Он перешел улицу, избегая фонарей, и забежал в ТЦ в поисках магазинчика «Садовый».
«Сможет ли он помочь мне?»– подумал парень и увернулся от огромной фигуры, попивавшей бессонный кофе.
– С чем?
«Ой, ты услышал. Ты все мысли читаешь?»
– Их в твоей голове и не густо, – точно, немысль точно была разочарованной. – Нет, я не читаю мысли. Я скорее ощущаю молитвы, идеи. То, что люди хотят отпустить на волю.
Парень прошел несколько открытых дверей и заглянул в ту, которая была грязнее всех. Матовые стены сдавливала зеленая полоса. Резкий запах свежей земли мутил ‘Идиома. А подвешенные лампы напоминали лианы и заливали ярким светом стеллажи в центре.
От сияния разболелась голова – юноша прикрыл ладонью глаза и пытался найти в упорядоченном хаосе что-то.
«Как же ж выглядит эта брюква?»
– Ты смеешься? В вас совсем ничего святого? Дома закрывают луну, землю – серость, а вся зелень в такой конуре?
Но ‘Идиом забыл, что такое смеяться.
– Вам… помочь?.. – сказал сбоку скучающий голос.
Кудрявая студентка переминалась с ноги на ногу. Тонкие руки поправили неудобную форму и спрятались за спиной. Бейджик на салатовом кармане показывал фото совсем не ее и подписался совсем неподходящим именем: «Фелиция».
– Я… Не… В порядке… С-сам найду… – ‘Идиом помотал головой.
Волос пролез в рот, который полнился неприятным ощущением. Он смахнул прядь, достал последнюю конфету и стал жевать, выпуская кислую начинку. Незаметно уголки его молочных глаз сморщились, и парень отвел холодный взгляд от консультанта.
– Хорошо… Если что я буду на кассе, – сказала она и прошептала уходя: – Куда мне деться?
Через десяток минут немысль воскликнула:
– Да вот же! Фиолетовая!
«Это?» – рука потянулась к фото продолговатого овоща.
– Да нет же, олень, это баклажан, вроде. Правее!
«А, точно! – ‘Идиом снял пакет с семенами и направился к кассе. – У них нет самообслуживания…» – подметил он, вновь чувствуя сухость во рту.
Девушка с не тем именем смерила парня взглядом, словно он бессмысленно отвлекал от чего-то важного, и спросила:
– Это всё?
– У тебя хотя бы грядка есть дома? – спросила немысль, подталкивая к осознанию.
– А… Нет… Простите… – ‘Идиом пошел за грядкой, а, по указке из головы, стал набирать полные руки всяких удобрений, лопаток и прочего.
Женский голос торопил, скучая у стойки. Хатен’’’-Риду было неловко под взглядом, прокалывающим спину.
Он вернулся на кассу, не смотря в глаза девушке. В тишине оставил завидную часть сбережений и покинул магазин.
Пакета он не взял: разложил по карманам семена, лопатки, а в кулаках уместил землю и горшок.
У выхода по стеклу дверей усиленно стучал ливень.
‘Идиом тоскливо вздохнул и вышел на улицу.
Перебегая от навеса к навесу, он приближался к продуктовому у дома.
«И всё же… Поможет ли?..» – подумал парень.
– Да чем помочь-то?
Хатен’’’-Рид так погрузился в бездумие, что от резкости немысли наступил на реку тротуара. Заскрипел зубами.
«Едрена вошь! Я хочу… Должен написать книгу. Но здесь, где солнце осветит ничего нового, нет историй. Здесь нет огня в сердцах!»
– Ты хочешь, чтобы я рассказал историю? Думаешь где-то, за тропой, розовые искры бегут по степи?
«Да!»
Немысль в кои-то веки стихла. ‘Идиом почувствовал утрату.
Он закрыл на мгновение глаза, но, открыв, не заметил ничего нового: вода смывала окурки в канализацию; обладатель окурка смыл за собой и закрыл окно; за окном – дверь, измазанная пастельной краской, – дверь приоткрыла не его спальню, а ее обладательница смыла краску с измазанного лица и скинула халат на окуренную свечой одинокую постель.
Дверь с воплем закрылась.
Комната не изменила страстное одиночество в своих границах.
Ничего нового.
Хатен’’’-Рид в тишине добрался до магазина и оставил в ячейке новые покупки. Вода размочила следы. На них смотрел сонный продавец, покачивая головой.
‘Идиом взял пачку дешевых макарон и на кассе самообслуживания добавил пачку дорогих конфет.
Новые покупки он соединил со старыми: поместил в горшок, и побрел домой через тропу по неровной плитке, которая еще утром была выравнена обновлением.
Лифт в ЖК качался, канаты надрывисто скрипели. Кто-то забрал зеркало, которое утром еще висело, и не оповестил.
Лифт остановился. Хр-хр-р (словно храп) – двери распахнулись.
‘Идиом добрался до съемной квартиры по картонным коридорам.
Забрел.
Стряхнул коридорную пыль новостройки и – за неимением мебели – поставил на пол старо-новые покупки.
Так он встал и сам, словно мебель, в одинокой студии без мебели.
Чайник сидел справа от двери, в углу напротив ванной. Матрас развалился в центре под окном, под неработающей батареей, на холодной домашней плитке.
А тумба на кривых ногах, единственная мебель, в углу у окна безучастно смотрела на парня; всю ее жизнь занимало одно: она из последних сил держалась, чтобы не раствориться в пустоте комнаты, пожирающей всё.
Капли с мокрой футболки эхом касались бетонно-плиточного пола. Так бы ‘Идиом и стоял до весны, наверно, прорастая корнями, если бы немысль с горечью не вернулась бы.
– Ты так и будешь стоять, прорастая корнями?
– Наверное, эта история стара как мир…
– Ох… Да поведаю я тебе историю. Самую живую, ибо видел своими глазами!
Д
На поляне лежало тело. На одре из скорбящей травы дремал под луной низкий мужчина с проблесками бледного в белой, но не старой бороде. Раны от когтей светились багровым в серебристом свете. Грудь за клетчатой тканью вздымалась беспокойно.
Боль чувствовал белый олень. Он вышел в лунный свет.
Жутко маленькая голова с человеческими чертами колебалась на гибкой шее. Жутко высокий, как три тела, лежавших на земле, олень наклонился к человеку. Принюхался. И грациозно прошел вокруг него, очерчивая примятой травой.
На четырех рогах сталкивались бирюзовые серьги в виде слёз, пели о боли, ноты касались шрамов человека, танцевали утешая.
Олень остановился, кивнул и лег рядом. Мех едва касался израненной кожи, но дыхание тела смягчилось.
Олень не мог знать, что снилось человеку.
…
Меч. Меч в камне. Тени. Тьма. Меч рассекает мрак. Меч стонет, плачет, меч кричит. Но тьма бездушна и нема.
Глаз. Глаз скверны. Глаз и тьма. Яд прожигает до нутра.
Смерть. Земля принимает смерть огня.
Но рухнет тот, кто должен пасть: без воли не спасти себя. Рухнет зверя пасть .
…
«Бежать. Бежать. Нельзя пропасть!» – олень почувствовал движение рядом. Солнце поднялось. Как поступил и олень, как поступил и человек.
Они смотрели друг на друга один удивленнее другого. О шрамах на теле напоминал только порванный килт, и мужчина не мог поверить, что сам Дирнахеил излечил его. Безымянный мозолистой рукой ощупал грудь, лицо, на котором в утреннем свете бледные пятна стали заметнее для оленьего взора.
Вечно грустные глаза человека налились тоскливой лазурью, и он спросил:
– Ох… Великий Дирнахеил, чем должно платить за лечение? Мне плоховато знаком закон богов, – голос был надрывистым, хриплым, прерывистым на кашель.
«Я не сделал ничего и не знаю ничего, что ты говоришь», – олень ответил не открывая маленького рта.
Он наклонил голову, которая покачивалась от слабого ветра, и задумчиво смотрел на человека, завороженного рогами. Не понимал человек, как столь массивный белый рог мог держаться на облачной шее. »Ему впору висеть над камином короля», – подумал тот, но вскоре опомнился.
– Но… Кто ж залечил мои раны? Но как же ты здесь оказался?
«Я не знаю.»
– Тебя послали боги?
«Я не знаю.»
– Живы ли боги вообще?
«Не знаю.»
Мужчина вздохнул и кивнул себе.
– Эта… У меня не так много нажито, но, наверное, должно отдать всё, что имеешь… Можешь ли ты, великий, пойти со мной?
И Дир пошел.
Их путь извивался сквозь лес. Ветви бука задевали человеческое лицо оленя. Листья, смоченные утренней росой, опадали от прохладного ветра, касались бирюзовых серег на рогах – слёзы пели в тишине.
Мужчина, видимо, хорошо знал места: прихрамывая, он упорно разрезал траву, не оглядываясь по сторонам. Бело-бирюзовые клетки килта трепетали на оголенных бедрах.
Они приближались к чему-то, и трепет перерастал в дрожь. Дир чувствовал страх, чувствовал, что человеку надо бежать, но куда – он сам не знал.
За кустом ивняка показался черный дым в небо. Деревня из нескольких домов горела. Воспоминания ужаса поднялись в мужчине. Он бежал не от деревни, не к ней.
Опустив глаза к вытоптанной траве, хромой направился к окраине, к одинокому дому, не тронутому пожаром. Но дом почему-то казался отсеченным сердцем трагедии.
Мужчина толкнул обожженную солнцем дверь и скрылся в демонической темноте.
Дир остался один. Посреди задыхавшейся травы.
Он смотрел на огонь. На отпадавшие крыши. Пепел человеческих очертаний на тропинках прочь.
Страх. Он не был уверен, что есть страх. Только боль.
Дым густился в небе, но не мог скрыть гору где-то вдали. Колоссальная вершина была расколота пополам, и пурпурное свечение вырывалось изнутри.
Наверное, это – нечто… Олень склонил голову. Слёзы рыдали об утраченном. Да, он что-то потерял.
Или, возможно, это чувство исходило от человека, который вернулся к нему. Тот сложил по-отцовски белую ткань и уложил в кошель на поясе, на котором висел нож и фляга. Пара бумаг занимала кошель.
Мужчина достал все деньги.
– Эта… Возьми, о великий. Благодарность.
Олень подошел. Человек потянул нажитое к облакам.
«Что есть благодарность?»
– Ну… Это желание отдать за что-то принятое.
«Я это чувствую. Желание отдавать, но вовсе не забирать всё, ничего.»
Мужчина с благодарностью вернул в кошель бумаги. Влага проступила под грустными глазами. Он действительно чувствовал утрату.
«Что есть утрата?»
– То… О чем не стоит думать.
Сказав это с мокротой в горле, человек повел плечами и пошел прочь, не взглянув на одинокий дом.
Дир пошел за ним. Он чувствовал необходимость бежать. Бежать на зов…
