Бог не проходит мимо

Рекомендовано к публикации

Издательским Советом Русской Православной Церкви

ИС 10–14–1355

От автора

Все знают о трагических событиях, произошедших в храме апостола Фомы на «Кантемировской» в ночь с 19 на 20 ноября. Прямо в храме неизвестным злодеем был расстрелян мой муж священник Даниил Сысоев. Его убили за проповедь христианства, за обращение ко Христу инославных. Милостью Божией он удостоился прекрасной мученической кончины, о которой мечтал, так как всем сердцем любил Господа нашего Иисуса Христа.

Этот роман был задуман задолго до кончины моего мужа. На момент его смерти книга была написана почти полностью. Первым читателем и рецензентом стал мой супруг – отец Даниил. Он полностью одобрил идею. Удивительно то, что в романе обнаружились, можно сказать, косвенные пророчества. Например, описание могилы старца – замерзшие и заснеженные розы, деревянный крест с крышей домиком, яблони с побитыми морозом яблоками – оказалось точным описанием могилы моего мужа. А еще подробное описание расстрела мученика за Христа: выстрел в затылок, падение лицом вниз и что чувствует его душа. Удивительно, но это факт.

Книга основана частично на реальных событиях, очень многие эпизоды взяты из жизни. Это приключенческая драма; в ней есть любовь и ненависть в человеческом понимании, любовь и ненависть к Богу, предательство и отречение.

Бог не проходит мимо – главная идея данного произведения. Я надеюсь, что эта книга принесет много пользы читателям, многих укрепит в вере и уповании на милость Господа нашего Иисуса Христа.

Известный монастырь. 1993 год

Моему мужу священнику Даниилу

посвящается

Глава первая

Тишину главного монастырского собора нарушали всплески воды и звуки скребков, которыми несколько женщин в черном, сидя на корточках, очищали мраморный пол от налипшего на него воска свечей. Женщины молчали, лишь изредка обмениваясь короткими фразами по делу. Уборка монастырских храмов входила в список обязательных послушаний для паломниц, приезжающих в монастырь.

Две студентки и неразлучные подруги Настя и Алена впервые приехали в этот монастырь в паломничество. У них это было первое послушание. Алена работала с вдохновением, и все в монастыре вызывало у нее восторг. Насте же, напротив, многое не нравилось. Не нравились хмурые женщины в черном, не нравились жирные подсвечники и грязные пятна воска на полу. Насте хотелось домой, ее угнетала монастырская гостиница, неустроенность и неведомые правила поведения, которые нужно было знать и соблюдать, что бы случайно не попасть впросак. Алена же чувствовала себя раскованно, со всеми знакомилась и уже с кем-то договорилась, чтобы им с Настей попасть к старцу без очереди.

В этот монастырь многие приезжали ради встречи с известным на всю Россию батюшкой. Собственно, за этим приехали и Алена с Настей. Алену очень волновал вопрос выбора пути; идти ей монашеской стезей или оставаться в миру. Почему ее волновал именно этот вопрос, она и сама толком не знала. Но девушка твердо была уверена, что существует проблема выбора пути, которую ей необходимо срочно решить именно здесь. Настя поехала просто за компанию, так как она не знала, о чем конкретно ей спрашивать у батюшки. В ее жизни особых проблем, требующих подобного вмешательства, не было, а зачем еще беспокоить старца, с которым сотни страждущих искали встречи, она не знала.

К батюшке они в ту поездку попали действительно без очереди. Встали затемно, почти ночью. Алена разузнала, что старец будет принимать на полунощнице (самая ранняя служба в пять утра).

В монастырской гостинице очень многие поднимались в такую рань. Паломники, похожие на тени, почти сливаясь воедино с предрассветной осенней мглой, медленно тянулись в сторону собора. Неслышно, как летучие мыши, в развевающихся, словно крылья, мантиях стремительно скользили вышедшие из своих келий монахи. В соборе царил таинственный полумрак; с тихим потрескиванием горели свечи, пахло ладаном и воском; у аналоя, освещенного единственной лампой, монотонным голосом читал семнадцатую кафизму длинноволосый монах.

Знаменитый на всю страну батюшка оказался согбенным стариком низенького роста в схимническом одеянии. Он сидел, сгорбившись на скамеечке, опершись локтями о колени, и безостановочно перебирал четки. Отец Илиодор, так звали старца, казался немощным и слабым. И Насте даже неловко стало беспокоить старого, больного человека; к тому же он был погружен в молитву и словно ничего не замечал из окружающей его действительности, но это было первое внешнее и, как оказалось позже, обманчивое впечатление.

Очередь была небольшой, стояли молча, изредка крестясь на «славу» и «Господи, помилуй», некоторые читали потрепанные молитвенники. Когда подошел черед Насти, она опустилась на колени, как это делали остальные подходившие к схимнику. Это делалось не потому, что так было принято, а лишь из-за того, что отец Илиодор сидел, низко склонив голову и стоять перед ним было неловко, да и невозможно. А говорил он настолько тихо, что приходилось почти вплотную приближаться к его лицу. Опустившись на колени, Настя почувствовала вначале тонкий аромат, исходивший от одежды батюшки, напоминавший запах ладана, а потом и еще нечто, что было не выразить словами. Это нечто казалось некой благодатной всеобъемлющей силой, словно она приблизилась не к немощному пожилому человеку, а к небожителю, державшему в руках не четки, а оружие, и облаченному не в старенькую застиранную ряску и монашескую мантию, а в доспехи из запредельного мира. Но кроме всего этого, было главное: старец излучал любовь, вселенскую любовь, не имевшую ничего общего с тем, что мы привыкли называть любовью. Это было не чувство любви – это была сама любовь. С этого момента от него не хотелось отходить, время словно приостановило свой ход. Все прежнее раздражение, смущение и недовольство куда-то исчезли, Настя не знала, что будет спрашивать, и просто попросила у старца благословения. «На всякое благое дело», – произнес старец и протянул ей сухонькую руку, которая источала тот же аромат.

– Наставьте меня, – робко произнесла Настя, которая никак не хотела уходить.

– Молись и трезвись, за сестру молись, не оставляй ее.

Старец еще раз благословил девушку, как бы давая понять, что отпускает ее. Но она все не уходила. Настя вспомнила, что Алена собиралась спросить про монастырь или замужество, и решила тоже задать вопрос об этом, хотя о монастыре раньше и не думала.

Отец Илиодор тонкими узловатыми пальцами молча перебирал четки.

– Замуж, – задумчиво и с некоторым вопрошанием произнес старец, – окончишь институт, а там и замуж выйдешь, только храни себя до этого от всякого блуда. Иначе не сможешь выйти за того, кто будет тебе дан. Последнюю фразу Настя совсем не поняла. Но ушла от старца словно на крыльях. Следующей шла Алена.

Насте захотелось выйти на улицу, вдохнуть полной грудью и побыть одной. Тихая радость воцарилась в ее душе, и особая тишина и покой. Покой и тишина в природе словно вторили ее настроению, мелкий осенний дождь, так называемый грибной, серебряными нитями, как паутиной, пронизывал посиневший от занявшегося рассвета воздух. Разбуженная синица в кустах пела грустную монотонную песню прощания с летом.

«Как хорошо, и как хочется жить, и вся жизнь впереди. И как хорошо быть с Богом, как я раньше жила без веры и без Господа?» – думала Настя. Потом она вспомнила слова старца о сестре – вначале не поняла, какую сестру он имел в виду, а потом ее осенило, что это Алена. «Только откуда он узнал, что я приехала не одна? Что я глупости думаю, он прозорливый, и этим все просто объясняется».

Вечером на всенощной Настю уже все радовало. Стройно пел монашеский хор, горело множество свечей. Яркий свет, наполненные глубочайшим смыслом возгласы священников… Настю уже не смущала черно-серая толпа народа. Странные женщины, замотанные в платки, в ужасных темных юбках до пят или в ситцевых платьях какого-то монашеско-деревенского покроя в мелкий горошек или цветочек с длинными, почти до пола, четками в руках. Девушку больше не удивляли заросшие, нестриженые, небритые и, скорее всего, немытые мужики в экстравагантных ватниках и грязных кирзачах и прочие странные и убогие личности, иные из которых походили на умалишенных, заполнявшие церковь. Все вдруг встало на свои места, обрело высший смысл, перестало раздражать и шокировать. Впереди была целая жизнь, своя собственная жизнь, свой путь, который достанется ей и за который ей нести ответственность.

Глава вторая

Ранняя весна. Черный «Порше-911» с сильно тонированными стеклами тихо подъехал к чугунной ограде храма. Субботняя всенощная служба только закончилась. Из церкви выходили люди, крестились, шли к ажурной калитке, вновь поворачивались лицом к храму, еще раз крестились. Делали они это привычно и даже как-то буднично, словно и не задумываясь. Одни шли медленно, другие спешили. Выходили поодиночке и группами, разговаривали и молчали…

День уже заметно удлинился, еще было совсем светло, поэтому человеку, сидящему в машине, хорошо были видны лица выходивших. Они все проходили мимо его машины, почти вплотную, так близко он припарковался к калитке, которая служила единственным выходом из церковной ограды. Человек видел каждое лицо, каждые глаза. Все они были разные, но было и то, что их объединяло, – что именно, наблюдавший пока не мог определить. Больше других человека в машине интересовали молодые прихожанки. Со службы они обычно выходили несколько позже, чем остальные верующие, – наверное, потому что пели в церковном хоре. Темные глаза внимательно следили за каждой из девушек. Он запоминал манеру их походки, как та или иная из них крестится, какая у них мимика, как они улыбаются и смеются, во что одеты. Девушки раздражали его, но ему нужно было знать о них все. Ведь это была его миссия… В салоне тихо играла девятая симфония Бетховена. Человек в такт музыке отбивал пальцами мелодию, другая рука нервно перебирала черные ониксовые четки. Из храма вышла группа девушек лет по двадцать. Они что-то оживленно обсуждали. Человеку в машине не было слышно, о чем они говорят, но он умел читать по губам и понял, что их развеселило. Девушки прошли мимо его машины, едва не задев ее; одна из них приостановилась и поправила платок, глядя на свое отражение в темном стекле. Ее лицо, почти вплотную приблизившееся к нему по ту сторону окна, он запомнил навсегда. Девушку позвали подруги: «Алена, что ты медлишь?» Девушка встрепенулась и помчалась догонять подруг. Наконец, человеку в машине надоело его занятие, он завел двигатель, включил Бетховена почти на полную громкость и резко рванул с места, смертельно перепугав выходивших из ограды пожилых женщин. Старушки в серых платках из козьего пуха и с темными болоньевыми сумками в руках еще долго ругались вслед уехавшему автомобилю, крестились и укоризненно качали головами.

Он очень любил скорость и спортивные авто. После стояния у ограды храма ему всегда требовалось почувствовать адреналин. И он гнал как бешеный по вечерним улицам, выжимая почти все из своего мощного автомобиля. Потом он заезжал в свой любимый клуб, где была хорошая музыка и изысканная кухня и где можно было расслабиться, привести расшалившиеся нервы в порядок. Из клуба он уезжал на рассвете, когда небо только начинало синеть, а улицы были особенно пустынны. Город обыкновенно еще спал за темными окнами своих домов, и лишь редкие снегоуборочные машины устало мигали оранжевыми огнями. Он ненавидел воскресенье и старался попасть домой до рассвета, еще до того, когда город начнет просыпаться и в церквях начнут служить первые ранние службы, а в храмы потянутся первые темные силуэты прихожан. Ему хотелось вернуться в свою огромную квартиру и наглухо закрыть все окна, так, чтобы ни один луч наступившего воскресного дня не проник в его убежище. Принять ванну, выпить зеленый жасминовый чай и забиться глубоко под одеяло, чтобы постараться заснуть и не слышать и не видеть ничего в этот ненавистный день – воскресенье. А в следующий субботний вечер все повторится снова.